Ну, погоди! (выпуск 12)

Ну, погоди! (выпуск 12)
Тип мультфильма	рисованный
Приквелы	Ну, погоди! (выпуск 11)
Сиквелы	Ну, погоди! (выпуск 13)
Режиссёр	Вячеслав Котеночкин
Автор сценария	Аркадий Хайт, Александр Курляндский
Роли озвучивали	Клара Румянова (Заяц), Анатолий Папанов (Волк)
Студия	Союзмультфильм
Страна	СССР СССР
Длительность	9 мин. 5 сек.
Премьера	8 апреля 1978
Аниматор.ру	[www.animator.ru/db/?p=show_film&fid=2796 ID 2796]

Ну, погоди! — двенадцатый мультипликационный фильм из серии «Ну, погоди!». Действие фильма происходит в музее.

Создатели

режиссёр	Вячеслав Котеночкин
сценаристы	Аркадий Хайт, Александр Курляндский
художник-постановщик	Светозар Русаков
художники	Ирина Троянова, Сергей Маракасов
художники-мультипликаторы	Виктор Арсентьев, Владимир Арбеков, Олег Комаров, Федор Елдинов, Николай Фёдоров
оператор	Светлана Кощеева
директор	Любовь Бутырина
звукооператоры	Владимир Кутузов, Александр Гольдштейн
редактор	Елена Никиткина
роли озвучивали	Клара Румянова (Заяц), Анатолий Папанов (Волк)
монтажёры	Маргарита Михеева

Предыстория

Заяц входит в музей и проходит мимо спящего Бегемота — смотрителя музея. Волк, спрятавшись в доспехах одного из экспонатов проходит мимо Бегемота, надевает тапочки и скользит по залам, но не успевает остановиться перед скульптурой пещерного человека. Та бьёт его каменным молотом по шлему. Вытащив голову из доспехов, Волк замечает табличку «не курить» и начинает курить, но сигарета падает внутрь доспехов, и Волк горит. В панике он тушит себя кипятком и огнетушителем. От этого просыпается Бегемот, идёт к скульптуре пещерного человека и поправляет её, подняв руку скульптуры с молотом в прежнее положение. Покрывшись пеной, Волк, ничего не видя, двигается в сторону той же скульптуры и снова получает молотом по голове. От удара голова Волка оказывается «вбитой» в кирасу. Когда голова Волка появляется из горловины кирасы, оказывается, что вместо шлема она заключена в пенный пузырь. Волк говорит: «Ну, Заяц, погоди!», и пузырь лопается.

Сюжет

Заяц ходит по залам музея, замечает Волка и прячется в узкую музейную вазу. Волк пытается вытащить Зайца из вазы, безуспешно трясет и опрокидывает её. Намереваясь разбить вазу, Волк ищет подходящий молот, но пока он был отвлечён поисками молота, заяц успевает выскочить из вазы и убежать в другой зал. Волк, ничего не заметив, бьёт молотом по вазе и она превращается то в кубок, то в чайник, то в самовар, то в ночной горшок. Не обнаруживая внутри Зайца, Волк бросает горшок об пол, и ваза вновь приобретает первоначальную форму.

Далее Волк заходит в зал воинов и пушек с манекенами в воинских костюмах различных исторических эпох и замечает Зайца, прячущегося за гербовым щитом. Волк направляется к старинной катапульте с шарами-снарядами и стреляет в щит, который разбивается от второго попадания. Волк берёт самый крошечный снарядный шарик, стреляет в Зайца и не попадает. Шарик отскакивает от стены рядом с головой Зайца, в последний момент увернувшегося, и попадает в манекен лучника-африканца. Тот пронзает стрелой манекен древнегреческого гоплита, который, в свою очередь, бросает копьё в манекен арбалетчика; последний выстреливает арбалетным болтом прямо в пушку, которая стреляет, после чего в зале начинается настоящая канонада. Уворачиваясь от ядер, стрел, кинжалов, а также срубленного шальной саблей лезвия алебарды, Волк в конце концов сам попадает на катапульту орудия, которое отбрасывает его в зал древнеегипетской культуры. Прокатившись по полу, Волк оказался замотанным в ковёр. Полностью обездвиженный, он падает в саркофаг с надписью «Рамзес II». Заяц насмехается над Волком и убегает из зала, но Волку удается выбраться из саркофага. Разматывая ковер, он скатывается по лестнице музея, при этом расстелив на ней ковёр.

Волк снова пускается в погоню за Зайцем, но Заяц вбегает в древнегреческий зал, запирая за собой дверь на засов. Волк замечает экспонат с надписью «Стенобитное орудие». Он начинает бить этим орудием в стену, но деревянный таран вскоре разлетается в щепы, оставив в стене лишь небольшую дыру. Волк повисает на цепях от тарана, как на гимнастических кольцах, и, раскачиваясь, начинает таранить стену ногами. Во время очередного размаха он переворачивается в воздухе и пробивает стену головой, сбивая с пьедестала копию статуи Венеры Милосской. Голова статуи отваливается при падении последней. На шум приходит Бегемот, возвращает статую на пьедестал и, не заметив её настоящей головы, соединяет шею статуи с торчащей из стены головой Волка, белой от известки, после чего уходит. Волк, отряхнув с морды известку, вопит: «Ну, Заяц, погоди!»

Музыка

• Клаус Вундерлих — Lotto-Zahlen (Заяц входит в музей)
• Клаус Вундерлих — Corn Flakes (Волк пробирается за Зайцем)
• Gorni Kramer — Onde del Danubio («Дунайские волны» (Л. Ивановичи)) (Волк катится по залу)
• Ter Abramoff — Mes Gitans («Мои цыганочки, мои смугляночки») (Волк закуривает)
• «Водные лыжи» («Vízisí») (автор музыки — Тамаш Деак (Deák Tamás), исполняют венгерский вокальный ансамбль «Гармония» (Harmónia) и танцевальный оркестр венгерского радио (Magyar Rádió Tánczenekara)) (Заставка и титры)
• Dan Lacksman — Coconut (Заяц прячется в вазе, а Волк его в ней ищет)
• Helmut Zacharias — Triumph-Marsch («Аида» Верди) (в зале воинов)
• Mel Taylor — Drums A Go-Go (Волк в ковре)
• Jo Ment — Zorba’s Dance (Сиртаки) (комп. Микис Теодоракис) (Волк пытается пробить стену)

Ссылки

• [www.animator.ru/db/?p=show_film&fid=2796&sp=1 Кадры из фильма]

Отрывок, характеризующий Ну, погоди! (выпуск 12)

– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.