Ну, погоди! (выпуск 2)

Второй выпуск
Эпизод сериала «Ну, погоди!»
Основная информация
Номер серии	Эпизод 2
Режиссёр	Вячеслав Котёночкин
Автор сценария	Феликс Камов Александр Курляндский Аркадий Хайт
Музыка	Александр Зацепин Георгий Гаранян
Код производителя	Союзмультфильм
Дата показа	18 июля 1970
Продолжительность	10 мин. 6 сек.
Хронология серий
◄ Первый выпуск Третий выпуск ►
Список выпусков мультсериала «Ну, погоди!»

Ну, погоди! — второй мультипликационный фильм из серии «Ну, погоди!»

Действие фильма происходит в городском парке отдыха.

Создатели

режиссёр	Вячеслав Котёночкин
сценаристы	Аркадий Хайт, Феликс Камов, Александр Курляндский
художник-постановщик	Светозар Русаков
художники	Сергей Маракасов, И. Троянова
аниматоры	Олег Сафронов, Владимир Зарубин, Леонид Каюков, Виктор Арсентьев, Олег Комаров
оператор	Елена Петрова
директор	Фёдор Иванов
композиторы	Александр Зацепин, Георгий Гаранян
звукооператор	Георгий Мартынюк
редактор	Аркадий Снесарев
роли озвучивали	Клара Румянова (Заяц), Анатолий Папанов (Волк)
ассистенты	Елена Туранова, Лера Рыбачевская, Светлана Кащеева
монтажёры	Татьяна Сазонова

Сюжет

Предыстория

Действие происходит вечером в парке. На скамейке сидят дети, но неожиданно приходит Волк, прогоняет всех со скамьи и, покривлявшись под западную рок-музыку, начинает играть на гитаре романс «Очи чёрные». Внезапно начинается барабанный бой, который заглушает песню Волка. Волк пытается всё исправить, а вскоре замечает, что на барабане играет Заяц. У Зайца в руках три воздушных шарика. Волк тихонько заводит Зайца в одно тихое местечко, освещаемое только одним фонарём, успешно лопает сигаретой два шарика, а третий случайно проглатывает, пытаясь проглотить Зайца. Верёвку от шарика Заяц передаёт занятому чтением газеты прохожему-Медведю, который ведёт Волка к столбу с высоким напряжением. В конце концов Волк сталкивается со столбом и шарик внутри него лопается, он падает, а гитара при падении ломается и Волк плачет. Волк произносит «Ну, погоди!», намереваясь потом найти Зайца и отомстить ему.

Основная часть

На эстраде выступает фокусник Кот. В очередном из номеров Кот ставит на стол цилиндр и вытаскивает из него Зайца. Сидевший среди зрителей Волк в надежде заполучить Зайца хватает шляпу и убегает. Поставив цилиндр на пень, он делает над ним пассы, в результате чего из цилиндра действительно появляются заячьи уши. Волк хватает их, но обнаруживает, что это лишь две длинные ленты, а Зайца в цилиндре нет. В сердцах Волк пытается избавиться от шляпы, но та несколько раз возвращается к нему, как бумеранг. В конце концов Волк топчет цилиндр. При этом раздаётся хлопок и облако чёрного дыма окутывает Волка. Увидев, в каком он виде (испачкан копотью и пылью), Волк грозит кулаком и говорит: «Ну, погоди!»

На следующем кадре Волк под песню Муслима Магомаева катается на колесе обозрения, высматривая Зайца в подзорную трубу. Заяц садится на аттракцион-самолёт и пристёгивается ремнями безопасности. Волк садится сзади него и тоже пристёгивается. Самолёт взлетает и начинает кружиться в воздухе. Во время полёта Волк пытается схватить Зайца, но ему мешают ремни. Волк расстёгивает их и тут же выпадает из самолёта, но так как самолёт летит по кругу вверх-вниз, то он (Волк) падает обратно на сиденье и опять вываливается. И так несколько раз. В конце концов аттракцион останавливается, и Заяц, не заметивший Волка, сходит на землю и идёт дальше. А Волк при попытке выйти из злополучного самолёта падает наземь и затем некоторое время шатается на ногах после «полёта». Придя в себя, он бросается вдогонку за Зайцем. Герои идут в комнату смеха. Внутри комнаты Заяц не осознаёт, что в ней находится Волк, так как кривые зеркала искажают его истинное изображение. Волк и Заяц расхаживают по комнате, смотрятся в разные зеркала? и Заяц вовсю заливается смехом. Конечно, здесь есть над чем смеяться: в одном из зеркал Заяц — здоровый силач, а Волк — хилый, долговязый замухрышка. Но когда они оба выходят из комнаты и смотрят в обычное зеркало, Заяц, к своему ужасу, замечает Волка и выключает свет. Волк пытается вслепую поймать Зайца, слышится звон бьющихся зеркал. Волк хватает что-то, что кажется ему ушами Зайца. Неожиданно включается свет, и оказывается, что Волк держит за рог кассира-Носорога, до этого мирно дремавшего. Видя разбитые зеркала, Носорог начинает грозно надвигаться на хулигана. Волк в страхе убегает, пробив собой стену. По пути он встречает Зайца, напевающего «Песню про зайцев», и бежит за ним. Неожиданно оба они оказываются на сцене, на которой выступал Кот. Волк вынужден сыграть номер перед зрителями и танцует с Зайцем танго, держа в зубах розу, кинутую на сцену кем-то из зрителей. По окончании номера Волк, спрятавшись за кулисы, снова пытается схватить Зайца, но Заяц защемляет ему хвост крышкой рояля и убегает. Волку приходится снова выйти на сцену, таща за собой рояль на хвосте, так как занавес раскрылся и ожидается новый номер. Желая добиться тишины в зале, Волк поднимает руку, затем хватает микрофон вместе с микрофонной стойкой и кричит в него:

— Заяц! Заяц! Ты меня слышишь?

— Слышу, слышу! — говорит Заяц, гуляющий где-то в глубине парка и глядя на громкоговоритель на столбе.

— Ну, Заяц, погоди!

Затем он в гневе скручивает стойку микрофона узлом.

Использованные мелодии

Название композиции (Оригинальное название)	Исполнитель	Авторы	Сцена
Танго	Инструментальный ансамбль «Мелодия», руководитель Георгий Гаранян	Александр Зацепин, Георгий Гаранян	Волк гуляет по парку
Очи чёрные	Анатолий Папанов	Флориан Герман — Евгений Гребёнка	Волк пытается спеть романс
?	?	?	Заяц играет на барабане
?	?	?	Волк пытается съесть Зайца
Водные лыжи (Vízisí)	Вокальный ансамбль «Гармония» (Harmónia), Танцевальный оркестр венгерского радио (Magyar Rádió Tánczenekara)	Тамаш Деак	Заставка и титры
?	?	?	Кот показывает фокусы
Чёртово колесо	Муслим Магомаев, Инструментальный ансамбль «Мелодия», руководитель Георгий Гаранян	Арно Бабаджанян — Евгений Евтушенко	Волк крутится на колесе обозрения
?	?	?	Волк выходит из аттракциона
Смеющийся гусар (The Laughing Hussar)	Секстет Хази Остервальда (Hazy Osterwald-Sextett)	Хази Остервальд	В комнате смеха
?	?	?	Волк и Носорог
Песня про зайцев	Клара Румянова	Александр Зацепин — Леонид Дербенёв	Заяц гуляет в парке
?	?	?	Заяц, спасаясь от Волка и попадает на эстраду
Танго	Инструментальный ансамбль «Мелодия», руководитель Георгий Гаранян	Александр Зацепин, Георгий Гаранян	Волк и Заяц танцуют танго

Ссылки

• [www.animator.ru/db/?p=show_film&fid=2514&sp=1 Кадры из фильма]
• [my-ussr.ru/sovetskie-diafilmy/multfilmy/212-nu-pogodi-vypusk-2.html Диафильм Ну, погоди! выпуск 2]

Отрывок, характеризующий Ну, погоди! (выпуск 2)

Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.