Ньютонианство

Ньютонианство (англ. Newtonianism) — система взглядов, основанная на теориях, принципах и методах английского учёного Исаака Ньютона (1642 — 1727).

Развитие доктрины

В Англии

См. также: Религиозные взгляды Исаака Ньютона

Будучи глубоко верующим христианином, Исаак Ньютон считал, что в основе природы лежит космический порядок, установленный божественным создателем. По ряду причин Ньютон не считал правильным публиковать свои богословские труды, и значительная часть из них стала известна только после смерти учёного. В опубликованных при его жизни трудах излагались только те религиозные взгляды, которые не противоречили господствующим в Англии того времени. Согласно представлениям Ньютона, изучение явлений природы должно подводить к мысли о существовании живого, разумного и вездесущего Существа. Опасаясь, что в результате чтения его «Математических начал натуральной философии» (1687) неверующие или еретики утвердятся в своих заблуждениях, ко второму изданию 1713 года он добавил приложение «Общая схолия», где сформулировал библейскую идею деятельного и всемогущего существа, вечно активного в физическом мире. Во втором издании «Оптики» (1717) Ньютон явно связывает натуральную философию с богословием, обосновывая существование Бога с помощью телеологической аргументации. «Начала» Ньютона заняли особое место в Англии после Славной революции, приведшей на престол Вильгельма Оранского. Ньютоновская божественным образом контролируемая вселенная стала образцом для правительства вигов и поддерживавших их либеральных христиан. Божественный порядок системы Ньютона предполагал стабильность общественного строя. Христианские естествоиспытатели и сторонники естественной теологии получили аргументы против сторонников атомизма, поскольку хаотичное движение атомов не могло привести к наблюдаемому порядку. С согласия Ньютона, его последователи богословы Ричард Бентли (1662—1742) и Сэмюел Кларк (1675—1729) использовали теории своего учителя для поддержки монархии и государственной церкви.

Представление о науке, как форме восхваления Бога Отца развивалось Робертом Бойлем, который в своей книге Christian Virtuoso доказывал, что экспериментальная философия помогает человеку быть хорошим христианином, и что Бог требует не поверхностного, но глубокого изучения его трудов. не только изучение астрономических явлений позволяет познать его славу, но и исследование устройства любого самого мелкого мускула. Если для Галилея астрономия значимостью и почтенностью предмета своего изучения способствовала славе божьей, то для английских учёных масштабность не имела такого значения. Джон Рэй и Фрэнсис Уиллоби видели Бога во флоре и фауне, Роберт Гук наблюдал его в волосках сырного клеща, Бойль в движении частиц. В трудах Генри Мора приводились телеологические обоснования сотворения различных животных, растений и минералов. В 1692 году Ричард Бентли собрал все эти аргументы, увенчав их теорией Ньютона. В 1704 году Сэмюел Кларк те же мысли изложил в более философском ключе. В работе «Physico-Theology» друг Ньютона Уильям Дерем (1657—1735) выводил свойства Бога из свойств его созданий. В первые десятилетия XVIII века представление о превосходстве ньютоновской картины мира как высшей формы восхваления созданного Богом мира стало общим местом. В целом, все эти исследования были направлены против эпикурейского атеизма, учений Томаса Гоббса и Бенедикта Спинозы. Сам Ньютон относился к этому преимущественно благожелательно, хотя некоторые из взглядов его сторонников противоречили его собственным. Так, введённый Джоржем Чейном (1671—1743) по аналогии с законом всемирного тяготения принцип «воссоединения с Богом» был, по мнению Ньютона, слишком близок к неоплатонизму; Ньютон подготовил «обличение» физико-теологии Дерема; математические и статистические методы богословия Джона Крэга (1663—1731) противоречили подходу Ньютона к толкованию пророчеств. Телеологическая аргументация, часто употребляемая его учениками была слишком близка к тому, чтобы считать понятными намерения Бога — ереси, по мнению Ньютона.

Ньютон и его последователи обосновывали отсутствие противоречий между Священным Писанием и наблюдаемым знанием о природе. Вышедшая в 1681 году «Telluris Theoria Sacra» Томаса Бернета (1635—1715) предлагала объяснение Всемирного потопа на основе теории полой Земли, и Ньютон предложил своё расширение этих идей, с целью выяснить, каким образом Бог должен был первоначально расположить планеты, чтобы их движение соответствовало наблюдаемому. В этом направлении работал Уильям Уистон (1667—1752), в книге «A New Theory of the Earth» (1696) были сформулированы следующие постулаты:

1. Буквальный смысл Библии истинен и реален в тех случаях, когда нет очевидных противоречий;
2. То, что может быть объяснено естественным путём, может быть объяснено и чудесным образом;
3. То, что древняя традиция полагала истинным об устройстве природы, происхождению мира или о древних царствах, вполне может быть истинным, в той мере, которой не противоречит Писанию, разуму и философии.

Используя математическую терминологию, преемник Ньютона на лукасовской кафедре доказал, что через 1700 лет после Сотворения мира, в четверг 27 ноября, комета прошла через атмосферу Земли и и своим хвостом вызвала потоп. Хотя, видимо, Ньютон не был во всё согласен со своим учеником, высказанные в этой книге идеи он не отверг. В том же духе была написана книга Джона Вудварда «An Essay toward a Natural History of the Earth and Terrestrial Bodies» (1695), в которой доказывалось, что находимые ископаемые останки доказывают библейские сведения о потопе, а их распределение в глубинных слоях объяснялось опусканием под действием силы тяжести.

Литература

• Lightman B. Unbelief / Ed. by J. H. Brooke, R. L. Numbers // Science and Religion around the World. — 2011. — P. 252-277.</span>
• Manuel F. E. The Religion of Isaac Newton. — Oxford : Clarendon Press, 1974. — 141 p. — ISBN 0 19 826640 5.</span>

Отрывок, характеризующий Ньютонианство

– Мой друг, – обращаясь к брату, сказала княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, – лучше подождать… после…
– Ах, сделай милость, ты всё говоришь глупости, ты и так всё дожидалась – вот и дождалась, – сказал князь Андрей озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
– Мой друг, право лучше не будить, он заснул, – умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой подошел к кроватке.
– Или точно не будить? – сказал он нерешительно.
– Как хочешь – право… я думаю… а как хочешь, – сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
– Петруша с бумагами от папеньки, – прошептала девушка. – Князь Андрей вышел.
– Ну что там! – проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.
– Ну что? – спросил князь Андрей.
– Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, – прошептала со вздохом княжна Марья. – Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
– Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! – Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
– Andre, не надо! – сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. – Ну, я хочу этого, сказал он. – Ну я прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое где титлы, писал следующее:
«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, e наград послано в армию несть конца. Хотя немец, – поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш Эйлауском сражении получил еще письмо от Петиньки, он участвовал, – всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!» «Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кроватки и тихо качала ребенка.
«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу… Да, да, всё подшучивает надо мной… ну, да на здоровье…» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.


Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.
«Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse . Tout est au grand complet, il ne nous manque qu'une petite chose, c'est le general en chef. Comme il s'est trouve que les succes d'Austerlitz aurant pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au derienier. Le general nous arrive en kibik a la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.
«Le 4 arrive le premier courrier de Petersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du Marieechal, qui aime a faire tout par lui meme. On m'appelle pour aider a faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destinees. Le Marieechal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adresses. Nous cherchons – il n'y en a point. Le Marieechal devient impatient, se met lui meme a la besogne et trouve des lettres de l'Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voila qui se met dans une de ses coleres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s'empare des lettres, les decachete et lit celles de l'Empereur adressees a d'autres. А, так со мною поступают! Мне доверия нет! А, за мной следить велено, хорошо же; подите вон! Et il ecrit le fameux ordre du jour au general Benigsen