Нью-Йорк Янкиз
| |||||
| Лига |
Американская лига (1901—наст.) | ||||
|---|---|---|---|---|---|
| Дивизион |
Восточный дивизион (1969—наст.) | ||||
| Год основания: | |||||
| История команды |
Нью-Йорк Янкиз (1913—наст.) | ||||
| Другие названия |
The Bronx Bombers, The Yanks, The Pinstripers, The Bronx Zoo | ||||
| Стадион |
Янки-стэдиум (2009—наст.)
| ||||
| Город | |||||
| Цвета |
Тёмно-синий, белый, серый | ||||
| Менеджер | |||||
| Достижения | |||||
| Победители Мировой серии (27): |
1923, 1927, 1928, 1932, 1936, 1937, 1938, 1939, 1941, 1943, 1947, 1949, 1950, 1951, 1952, 1953, 1956, 1958, 1961, 1962, 1977, 1978, 1996, 1998, 1999, 2000, 2009 | ||||
| Победители лиги (40): |
1921, 1922, 1923, 1926, 1927, 1928, 1932, 1936, 1937, 1938, 1939, 1941, 1942, 1943, 1947, 1949, 1950, 1951, 1952, 1953, 1955, 1956, 1957, 1958, 1960, 1961, 1962, 1963, 1964, 1976, 1977, 1978, 1981, 1996, 1998, 1999, 2000, 2001, 2003, 2009 | ||||
| Победители дивизиона (18): |
Восток АЛ: 1976, 1977, 1978, 1980, 1994, 1996, 1998, 1999, 2000, 2001, 2002, 2003, 2004, 2005, 2006, 2009, 2011, 2012 | ||||
Нью-Йорк Янкиз (англ. New York Yankees) — профессиональный бейсбольный клуб, базирующийся в Бронксе, одном из пяти районов города Нью-Йорка. Команда выступает в Восточном дивизионе Американской лиги (АЛ) Главной лиги бейсбола (МЛБ). В 1882—1899 в Балтиморе играла команда Балтимор Ориолс (en). В 1900 году она не выступала ни в одной из лиг. А в 1901 году была основана новая команда Балтимор Ориолс с бывшим тренером и семью игроками предыдущей команды[1][2] (en). В том же 1901 году Нью-Йорк Янкиз вошли в число первых восьми команд образовавших Американскую лигу. В 1903 году она переехала в Нью-Йорк и стала называться Нью-Йорк Хайлендэрс (англ. New York Highlanders). В 1913 году клуб приобрёл своё нынешнее название. С 1923 по 2008 год домашним стадионом команды был Янки (I), одно из величайших спортивных сооружений. В 2009 году команда переехала на новый стадион, получивший такое же название «Янки-стэдиум» (II).
На сегодняшний момент клуб, недавно выигравший в Мировой серии в 2009, возглавляет лигу по полученным доходам и по званиям чемпиона, с 27 победами в Мировой серии и 40 победами в Американской лиге. Это больше, чем у какой-либо другой команды из четырёх профессиональных спортивных лиг Северной Америки. На всем протяжении своего существования за команду выступала целая плеяда самых знаменитых игроков в истории Главной лиги бейсбола, в числе которых: Бейб Рут, Лу Гериг, Джо Ди Маджо, Микки Мэнтл, Йоги Берра. Сорок три игрока Нью-Йорк Янкиз и одиннадцать главных тренеров команды были включены в Бейсбольный Зал славы, также в команде есть 16 номеров игроков клуба закончивших карьеру, которые навечно присвоены им.
Янкиз добились широкой популярности и преданных фанатов, несмотря на то что во время владения командой Джорджем Штейнбреннером, они приобрели противоречивую репутацию из-за крупных расходов на зарплату игроков ради привлечения в команду лучших талантов лиги. Их соперничество с Бостон Ред Сокс возможно самое «жестокое» и самое «старое» в истории Североамериканского профессионального спорта. Для поддержки Янкиз и увеличения их зрительской аудитории, предназначен телевизионный канал YES Network, начавший своё вещание в 2002 году.
Содержание
История
Начало: Балтимор (1901—1902)
В конце 1900 года, президент Западной лиги Бэн Джонсон реорганизовал лигу, добавив команды из трех восточных городов, которые сформировали Американскую лигу. Планы разместить клуб в Нью-Йорке были блокированы командой Национальной лиги Нью-Йорк Джайентс (сейчас команда базируется в Сан-Франциско и называется Сан-Франциско Джайентс), которая обладала достаточным политическим влиянием для того что оставить их вне Американской лиги. Вместо этого, команда была размещена в Балтиморе, штат Мэриленд, город который остался за бортом соревнований в 1900 году, во время сокращения Национальной лиги с 12 до 8 команд.
Под названием Ориолс (рус. Иволги), команда начала выступать в 1901, под управлением Джона МакГроу. На протяжении всего сезона 1902 года МакГроу враждовал с Джонсоном и в тайне «дезертировал» в Джайентс. В середине сезона, МакГроу помогал и консультировал Джайентс, при этом соблюдая интересы Ориолс и начал доносить их до игроков, до тех пор пока не вмешалась Американская лига и не взяла контроль над командой. В январе 1903, состоялась «мирная конференция» между двумя лигами для разрешения споров и попытки сосуществования. На конференции, Джонсон потребовал, чтобы команда Американской лиги была расположена в Нью-Йорке, и играла параллельно команде Джайентс Национальной лиги. В ходе голосования 15 из 16 владельцев команд Главной лиги согласились на это, единственным противником данного решения оказался Джон Т. Браш, хозяин Джайентс. В результате Национальная лига согласилась с решением учредить клуб в Нью-Йорке. Новые владельцы Ориолс Фрэнк Дж. Фаррелл и Вильям С. Дэвери начали строительство стадиона, место размещения не было опротестовано Джайентс и команда из Балтимора переехала в Нью-Йорк.
Переезд в Нью-Йорк: эпоха Хайлендэрс (1903—1912)
Новый стадион команды, Хилтон Парк (англ. Hilltop Park) (формально известный как «Поле Американской лиги» англ. «American League Park»), был построен в северном Манхэттене на одной и самых высоких точек острова между 165-й и 168-й улицами, в нескольких кварталах от более вместительного Поло Граундс (англ. Polo Grounds). Команда получила название Нью-Йорк Хайлендэрс (англ. New York Highlanders) по двум причинам: во-первых это ссылка на место дислокации команды на возвышенности (с англ. Highlander — горец), во-вторых напоминание о Британском армейском подразделении Гордон Хайлендерс (англ. Gordon Highlanders), название которого совпадает с фамилией президента клуба Джозефа Гордона. Среди всех членов Американской лиги команда была прозвана Нью-Йорк Американс. Спортивный редактор газеты «Нью-Йорк Прэсс» Джим Прайс в 1904 году придумал упрощенное прозвище для клуба Янкиз (или «Янкз»), потому что оно проще помещалось на заголовке статьи.
Наибольшим успехом для Хайлендерс было второе место в сезоне 1904, 1906 и 1910 годов, 1904 год был для клуба самым плотным в погоне за званием чемпиона Американской лиги. В этот год в последний день сезона они проиграли решающую игру команде Бостон Американс, которые в последуещем стали именоваться Бостон Ред Сокс. Этот матч имел историческое значение, поскольку ведущая роль Хайлендерс в гонке за чемпионское звание стала причиной того, что Джайентс объявили о том, что они не будут играть против чемпиона АЛ. Мировая серия не была пропущена на протяжении 90 лет, до 1994 года когда был усечен весь сезон по причине забастовки. Это был последний раз когда Бостон превзошёл Нью-Йорк в количестве выступлений в финальной игре Лиги в течение столетия. 1904 был годом когда питчер Джек Чезбро установил рекорд для одного сезона с 41 победой, который до сих пор не побит. (В соответствии с существующей игровой практикой, это вероятно самый «небьющийся» рекорд).
Новые владельцы, новый дом и новое имя: эпоха Поло Граундс (1913—1922)
Поло Граундс сгорел дотла в 1911 и Хайлендерс разрешили Джайентс играть в Хилтон Парке во время реконструкции. Отношения между двумя командами накалились и Хайлендерс переезжали в новый заново отстроеный Поло Граундс в 1913 году. Теперь выступая на реке Гарлем на большом расстоянии от их «высотного» дома, название Хайлендерс не долго применялось и послужило поводом для обсуждения в прессе. СМИ уже широко переняли прозвище «Янкиз» придуманное газетой «Нью-Йорк Пресс» и в 1913 году команда официально была названа Нью-Йорк Янкиз.
К середине 1910-х владельцы команды Фаррелл и Дэвери все больше отдалялись от бейсбола и они оба страшно нуждались в деньгах. В начале 1915 они продали команду полковнику Джейкобу Рупперту и капитану Тиллингхасту Л’Хоммэдеу Хастону за $1,25 миллионов долларов. Рупперт унаследовал состояние — пивоваренный завод, обеспечивая Янкиз владельцем, который обладал глубокими «карманами» и готовностью создать из них команду победителя. Это привело команду к большему успеху и престижу чем мог себе представить Рупперт.
Слаггеры и Стадион: эпоха Рута и Герига (1923—1935)
Около 1920 года, между Янкиз, Ред Сокс и Чикаго Уайт Сокс произошло ослабление напряженности. Их действиям противостоял Бэн Джонсон, который дал им прозвище «Мятежники». Эта разрядка напряженности сыграла на руку Янкиз, так как увеличила их платежную ведомость. Большинство новых игроков, которые позднее вносили вклад в успех команды переходилди из Бостон Ред Сокс, чей владалец, Гарри Фрейзи, который торговал своими игроками за большие суммы денег. Аутфильдер/питчер Бэйб Рут был самым талантливым из всех приобретений из «Бостона», и впоследствии эта сделка не давала покоя «Ред Сокс» в течение следующих 86-ти лет, за этот промежуток времени команда не выиграла ни одной Мировой серии.
Упоминание
В литературе
- В романе «Девочка, которая любила Тома Гордона» Стивена Кинга, автор описывает команду «Нью-Йорк Янкиз» таким образом:
Еще одна профессиональная бейсбольная команда, выступающая, как и «Бостон Ред сокс» в Восточном отделении Американской бейсбольной лиги.
Напишите отзыв о статье "Нью-Йорк Янкиз"
Примечания
Ссылки
- [newyork.yankees.mlb.com/NASApp/mlb/index.jsp?c_id=nyy Официальный сайт]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Нью-Йорк Янкиз
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.
