Томас, Нед

Об американском актёре см. Битти, Нед Томас

Нед Томас
Ned Thomas
Имя при рождении:	Эдвард Морли Томас
Дата рождения:	1936(1936)
Место рождения:	Литтл Ливер, Великобритания
Гражданство:	Великобритания Великобритания
Род деятельности:	английский и валлийский литературный критик
Годы творчества:	1960—2000
Язык произведений:	английский, валлийский

Нед То́мас (англ. Ned Thomas), полное имя Э́двард Мо́рли То́мас (англ. Edward Morley Thomas), род. в 1936 г. в местечке Литтл Ливер (англ.), графство Ланкашир на северо-западе Англии, Великобритания.

Английский и валлийский писатель, литературный критик, литературовед. Историк современной английской поэзии. Представитель национального возрождения Уэльса и сторонник возрождения валлийского языка. Основатель и главный редактор международного валлийского журнала «Planet». Главный редактор журнала «Англия», выходившего в Советском Союзе. Преподаватель английской литературы в колледже Уэльского университета (англ.) в Аберистуите.

Биография

Внешние изображения
	[www.literaturewales.org/creo_files/default/_ned_thomas_030.jpg Фото Неда Томаса]

Будучи валлийцем, получившим образование в валлийской школе, Нед Томас, тем не менее, значительную часть своего детства провёл в Европе, преимущественно в Германии. Он окончил Оксфордский университет, где его преподавателем был Джон Бейли, профессор английской литературы, писатель и художественный критик, муж писательницы Айрис Мёрдок, читал лекции в МГУ в 1960-е годы, в университете Саламанки. Некоторое время был журналистом лондонской газеты «Таймс». В 1965 году вышла первая книга Неда Томаса, посвящённая творчеству Джорджа Оруэлла.

В работах Неда Томаса неизменно заинтересованное отношение встречает творчество Чарльза Диккенса, Льва Толстого, Фёдора Достоевского, Генриха Бёлля, Германа Гессе, Габриэля Гарсия Маркеса, Хорхе Луиса Борхеса, Марселя Пруста, У. Б. Йейтса, Бориса Пастернака, африканских и карибских писателей Дерека Уолкотта, Нгуги, Чинуа Ачебе. Его постоянным признанием пользовалось творчество поэтов Уэльса Дилана Томаса и Р. С. Томаса. Нед Томас свободно владеет несколькими европейскими языками. Его работы выходили как на английском, так и на валлийском, русском, испанском языках. Биограф писателя Грег Хилл отмечает, что трудно себе вообразить большего интернационалиста в прошлом и в будущем, нежели Нед Томас.

Нед Томас и культура Уэльса

В 1969 году Нед Томас переехал в Уэльс, где посвятил себя изучению и пропаганде валлийского языка и литературы. В 1970-е годы он работал преподавателем английской литературы в Университетском колледже Уэльса в Аберистуите. Там он создал спецкурс «Англо-валлийской литературы» (англ.), в преподавании которого принимал участие валлийский поэт и критик Джереми Хукер (англ.) Книга 'The Welsh Extremist' (1971) представляет собой серию очерков о важнейших фигурах литературного горизонта Уэльса. Книга знакомит читателя с аргументами в защиту валлийской национальной идеи, исходящими от различных валлийских организаций и объединений, таких, как «Общество валлийского языка», и других.

Внешние изображения
	[news.bbcimg.co.uk/media/images/49882000/jpg/_49882126_1.jpg Первый номер журнала «Планета», август 1970 г.]

В августе 1970 года он основал валлийский международный журнал на английском языке 'Planet' (англ.) («Планета»). Это стало возможным благодаря тому, что в 1967 году функции Совета по делам искусств Великобритании (англ.) в Уэльсе были переданы Совету по делам искусств Уэльса (англ.). Журнал выходил раз в два месяца. В 1977 году издание стало называться «Планета: валлийский интернационалист» ('Planet: the Welsh Internationalist').

Однако в 1979 году, после референдума 1 марта, на котором валлийцы высказались против деволюции Уэльса, Нед Томас, разочаровавшись в итогах пропаганды валлийской культуры, решил прекратить издание журнала. Он считал, что положительные итоги голосования будут означать поддержку идей журнала и, соответственно, необходимость более частого выхода «Планеты», а отрицательный результат референдума будет означать ненужность журнала вообще. Тем не менее, в 1985 году он возобновил издание «Планеты» и оставался редактором журнала до 1990 года, когда покинул Аберистуит и переехал в Кардифф. Журнал выходит по настоящее время, всего вышло свыше двухсот номеров журнала. После ухода Неда Томаса сменилось четыре редактора журнала, но как и прежде, издание объединяет лучшие творческие силы Уэльса.

Нед Томас автор многочисленных работ по валлийской литературе. По мнению Грега Хилла, Нед Томас находится в центре культурной жизни Уэльса. Впоследствии он руководил Университетом печати Уэльса. В настоящее время Нед Томас является президентом Института Mercator при валлийском университете в Аберистуите, ведущего исследования в области языка и литературного перевода. Он является также владельцем компании 'Cwmni Dyddiol Cyf', которая поставила перед собой амбициозную задачу по выпуску первой в мире ежедневной газеты на валлийском языке 'Y Byd' (англ.) («Мир»). Первые попытки в этом направлении были предприняты в начале 2008 года, но тогда инициаторы газеты натолкнулись на недостаток финансирования из бюджета правительства Уэльса, утверждаемого Национальной ассамблеей Уэльса. 15 февраля 2008 года Нед Томас объявил, что планы по выпуску газеты отложены на неопределённое время в ожидании появления альтернативных вариантов для финансирования будущей газеты.

В 2011 году автобиография Неда Томаса на валлийском языке 'Bydoedd' была удостоена звания «Книги года Уэльса (англ.)».

Работа в журнале «Англия»

В 1960-е годы Нед Томас стал главным редактором журнала «Англия», выходившего с 1962 года до конца 1980-х годов по англо-советскому межправительственному соглашению. В конце 1960-х годов он оставил редакторский пост, но по-прежнему знакомил читателей «Англии» с новинками английской литературы. В 1970-х — начале 1980-х годов в «Англии» был напечатал цикл статей о ведущих современных британских поэтах. В них он познакомил советского читателя с творчеством Тома Холта, Филипа Ларкина, Шеймаса Хини, Стиви Смит, Роналда Стюарта Томаса, сэра Джона Бетчемана, Элизабет Дженнингс. Все статьи он сопроводил стихами этих поэтов на английском языке и в собственном свободном ритмическом переложении на русский язык.

Помимо литературоведческих работ Нед Томас поместил в журнале несколько обзорных статей, где рассказал советским читателям особенности английского книгоиздания и книжной торговли, изучения иностранных языков в Великобритании, в том числе русского языка. Он публиковал отзывы о фильмах-экранизациях литературных произведений, интервью с Айрис Мёрдок, заметки «Из записной книжки редактора». В своих статьях он делился с советскими читателями воспоминаниями и впечатлениями о времени пребывания в Советском Союзе на преподавательской работе в Московском государственном университете. Так, например, по поводу повести Валентина Катаева «Белеет парус одинокий» (которую он назвал романом), Нед Томас писал, что это книга, «к которой я питаю особую нежность за то удовольствие, которое она доставляла мне даже в то время, когда, изучая русский язык, я бился над каждым абзацем».

Библиография

Библиография английских изданий

• Thomas, Ned. «Orwell». Edinburgh: Oliver & Boyd, 1965.
• Thomas, Ned. Derek Walcott: «Poet of the Islands». 'Bardd yr Ynysoedd' Cardiff: Welsh Arts Council, 1980.
• Thomas, Ned. Editorial. Planet 49/50 (1980): 3-4.
• Thomas, Ned. «From Raymond Williams to Post-Modemism». Planet 81 (1990): 18-23.
• Thomas, Ned. «The Welsh Extremist». A Culture in Crisis. Ed. Ned Thomas. Victor Gollancz: London, 1971.

Библиография валлийских изданий

• Thomas, Ned. Waldo. Llên y Llenor. Caernarfon: Gwasg Pantycelyn, 1985.
• Thomas, Ned. 'Gwenallt' «The Welsh Extremist». Modern Welsh Politics, Literature and Society. New ed. (Переиздание работы 1971 г. на валлийском языке): Y Lolfa: Talybont, 1991.
• Thomas, Ned. Bydoedd: Cofiant Cyfnod. Y Lolfa, 2010.

Библиография статей на русском языке

• Томас, Нед. Беседа <редактора «Англии»> с Айрис Мэрдок. // «Англия», 1968. — № 4 (28), стр. 105—109.
• Томас, Нед. Памяти Диккенса. // «Англия», 1970. — № 3 (35), стр. 24—27.
• Томас, Нед. Под сенью Молочного Леса — поэтическое виденье Уэльса. // «Англия», 1972. — № 3 (43), стр. 2—9.
• Томас, Нед. Я хочу быть писателем. // «Англия», 1973. — № 1 (45), стр. 1—15.
• Томас, Нед. Wystan Hugh Auden. 1907—1973. // «Англия», 1974. — № 2 (50), стр. 109—111.
• Томас, Нед. Английские читатели и зарубежные писатели. // «Англия», 1975. — № 3 (55), стр. 11—17.

Поэты наших дней

• Два поэта наших дней. 1. Сэр Джон Бетчеман. 2. Том Холт // «Англия», 1975. — № 3 (55), стр. 50—58.
• 1. Филип Ларкин // «Англия», 1978. — № 1 (65), стр. 99—107.
• 2. Шеймус Хини // «Англия», 1979. — № 1 (69), стр. 57—62.
• 3. Стиви Смит // «Англия», 1979. — № 4 (72), стр. 64—69.
• 4. Р. С. Томас // «Англия», 1980. — № 3 (75), стр. 50—56.
• 5. Сэр Джон Бетчеман // «Англия», 1981. — № 2 (78), стр. 77—83.
• 6. Элизабет Дженнингс // «Англия», 1982. — № 1 (81), стр. 84—90.

Литература

• Greg Hill [ariel.synergiesprairies.ca/ariel/index.php/ariel/article/download/2507/2460 «Ned Thomas and the Condition of Wales»] // ARIEL: A Review of International English Literature. — 1992, 23:3 July.

Отрывок, характеризующий Томас, Нед

По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.