Нэмуль (Силла)

Намуль (хангыль 내물 이사금 или 내물 마립간, ханча 奈勿尼師今 или 奈勿麻立干, правил в 356 — 402) — 17-й ван Силла, одного из трёх государств Корейского полуострова. Сын каккана Мальгу и госпожи Хоре из рода Ким, племянник правителя Мичху. Был женат на дочери Мичху.

Правление.

Намуль происходил из рода Ким и был племянником Мичху, правившего в 262—284 гг. После смерти вана Хыльхэ, не оставившего после себя сыновей, Намуль наследовал ему и установил в государстве потомственную монархию, упразднив прежнюю систему, когда страной правили поочерёдно представители главных кланов. Отныне на силласком троне безраздельно утвердился род Ким, занимая его в течение пяти с половиной столетий. Окончательно монополизировав трон за своим кланом, Намуль принял новый титул «Марипкан» («главенствующий правитель»), носивший классовую окраску тем отличавшийся от прежних званий старейшин и вождей. Этимологически слово «марипкан» восходило к словам «мари» (голова) или «мару» (башня, возвышенное место, крыльцо), придававшим титулу возвеличительное значение. А «хан» или «кан» на старокорейском означало «правитель» или «великий». Ранее этот титул носили правители южной Кореи, а сам титул, созвучный монгольскому «хан», возможно является аргументом в пользу древнего языкового родства народов, говорящих на языках Алтайской языковой семьи.

Появление титула марипкан «Самгук саги» относит к правлению девятнадцатого (по традиционной хронологии) правителя Силла — Нульджи, а «Самгук юса» — ко времени Намуля. Правильным считается сообщение «Самгук юса», подтверждаемое другими источниками. Китайские династийные истории указывают на то, что впервые в 18-м году эры Цзянь-ань императора Фу Цзяня династии Ранняя Цинь (т.е., в 382 г.) «силлаский ван Рухан (Лоухан) прислал (посла) Виду, который преподнес (китайскому императору) красивую девушку». По времени это сообщение совпадает с 27-м годом правления Намуля и подтверждает существование тогда титула марипкана, так как называемый китайцами «Лоухан» представлял не личное имя, а титул силлаского правителя (иероглиф лоу (башенка, крыльцо) представляет перевод равнозначного корейского слова «мару»). Некоторые историки считают марипкана Намуля даже подлинным основателем государства Силла, а не только родоначальником династии Ким, как сообщают летописцы.

В этот же период аристократия центральных пу Кёнджуской долины начала строительство гигантских насыпных каменных курганов с несколькими деревянными саркофагами, где вместе с хозяевами хоронили также принесенных в жертву на похоронах рабов. Все эти меры должны были поднять престиж клана Ким и поддерживавших его слоев аристократии. Но в то же время нельзя не отметить, что, укрепив описанным выше способом своё привилегированное положение, клан Ким и возглавляемые им центральные пу все равно вынуждены были вплоть до начала VI в. сохранять практически конфедеративные отношения с остальными четырьмя пу Кёнджуской долины. Марипканы признавали автономию этих четырех пу во внутренних делах, привлекали их к участию в управлении и считались с интересами их аристократии. И, конечно же, на периферии у Силла существовали лишь зародыши администрации. В основном связь периферии с центром исчерпывалась выплатой дани.

В годы правления Намуля пэкческий ван Кынчхого захватил все маханские общины, и Пэкче стало непосредственным соседом общин, находившихся под силланским влиянием. Серьезные заботы Силла вызывало также усиление каяских «государств», действовавших к тому же в союзе с воинственными вождями японских племен. В таких обстоятельствах Намуль снарядил послов к императору китайской династии Цинь, а также установил отношения с сильным северокорейским государством Когурё.

С 392 г. Силла практически признает «сюзеренитет» Когурё. В столице Силла, Сораболь (ныне г. Кёнджу) активно воспринимается когурёская культура, сыновья и родственники силлаского государя посылаются заложниками в Когурё (так в 392 г. в Когурё был отправлен двоюродный брат марипкана, будущий правитель Сильсон). Сами силлаские государи преподносят когурёским ванам ритуальную «дань» (чогон). На этот шаг силласцы пошли как в связи с усилением Когурё в правление государей Сосурима и Квангэтхо, так и из желания обезопасить себя от японских и пэкческих набегов и, особенно, от конкуренции со стороны конфедерации южнокаяских политических образований во главе с Кымгван.

Союзники Кая — японцы — активно использовали каяскую территорию для нападений на Силла. Из текста стелы на могиле когурёского вана Квангэтхо известно, что в 399 г., когда каяские войска и японцы стали нападать на силлаские города (крепости) и разрушать их, Силла направило в Когурё посла с просьбой о военной помощи. В следующем году 50-тысячное когурёское войско изгнало японцев из занятых городов, а затем, преследуя их, дошло до имнаской Кая и добилось ее капитуляции. Значительная часть южных районов Кая (прежде всего территория современного города Тоннэ близ стратегически важного устья р. Нактонган) подпала под влияние силласцев.

После смерти Намуля в 402 г. на трон в обход его юному сыну Нульджи был возведен двоюродный брат умершего марипкана Сильсон, вернувшийся незадолго до этого из Когурё.

Литература

• Тихонов В.М, Кан Мангиль - История Кореи, в 2 томах. Том 1. С древнейших времен до 1904 г. - 2011.
• Гафуров Б.Г. и др. (ред. колл.) - История Кореи, Т.1 - 1974.

Отрывок, характеризующий Нэмуль (Силла)

– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.