Андреасен, Нэнси Кувер

Нэнси Андреасен
Андреасен, Нэнси Кувер
Дата рождения:	1938(1938)
Место рождения:	Линкольн
Научная сфера:	психиатрия, литературовед
Место работы:	Айовский университет
Учёная степень:	Докторская степень по литературе
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Университет Небраски-Линкольна Университет штата Айова

Нэнси Кувер Андреасен (англ. Nancy Coover Andreasen) (1938, Линкольн, шт. Небраска) — видный американский нейробиолог и нейропсихиатр, исследователь феноменов креативности и процессов, вызывающих психические заболевания. В настоящее время — профессор психиатрии в университете штата Айова.

Карьера Нэнси Андреасен началась в гуманитарной сфере. В Университете Небраски-Линкольна она изучала литературу, историю и философию, получила докторскую степень по английской литературе, будучи стипендиатом Гарварда и Оксфорда, и начала работу в качестве профессора литературы эпохи Возрождения на кафедре английской литературы Университета штата Айова. За несколькими статьями, посвященными Джону Донну, последовала первая книга: «Джон Донн: консервативный революционер» (англ. John Donne: Conservative Revolutionary, 1967).

В то же время достижения в литературоведении стали представляться Нэнси не заслуживающими всех усилий, затраченных ею на исследования: «Они не изменят курса истории, не помогут человечеству». После рождения первого ребёнка у Нэнси случилась родильная горячка, и выздоровление после этого осложнения, которое в прежние времена уносило множество жизней, навело её на мысль о поиске причин менее изученных расстройств. Последующую жизнь Нэнси посвятила психическим заболеваниям.

Закончив к 1970 году курс в колледже Университета Айовы, она прошла трёхлетнюю аспирантуру по психиатрии. Первые два года работы психиатром Нэнси провела в госпитале Университета Айовы, работая с людьми, пережившими тяжелейшие ожоги. Заняв место на факультете, она вернулась к интересовавшей её проблеме шизофрении, в частности неспособности больных адекватно реагировать на окружающий мир, эмоционального отупения — того, что впоследствии стали объединять под названием «негативные симптомы».

Сами понятия «негативных» и «позитивных» симптомов, пусть и не в сегодняшнем их психиатрическом понимании, были использованы ещё в 1880-х годах Хьюлингсом Джексоном в его рассуждениях о возможных механизмах психических заболеваний. Возрождение концепции началось в 1970-е годы, когда развитие технологий дало надежду на начало серьёзного поиска молекулярных механизмов. Измерение различных показателей психоза не позволяло предсказать, насколько будет нарушена воля и как болезнь повлияет на уровень общения человека, его общественный статус. Психотические, «позитивные» симптомы, казалось, жили отдельной жизнью от проявлений деградации. Ряд исследователей начали разрабатывать это направление, в их числе Тим Кроу и Нэнси Андреасен, создавшая шкалы для оценки позитивных (SAPS) и негативных симптомов (SANS).

В 1980-х и 1990-х годах Андреасен с коллегами проводила новаторские исследования больных шизофренией с помощью МРТ и SPECT, пытаясь обнаружить корреляции симптомов с изменениями объёмов различных отделов мозга и характером активации мозга при выполнении когнитивных задач.

Исследования Андреасен показали, что у лиц с диагнозом шизофрения мозговое вещество сокращается намного быстрее, чем у здоровых из той же возрастной группы. В 2011 году Нэнси Андреасен с соавторами опубликовала результаты исследования, в ходе которого было обнаружено, что бо́льшая интенсивность лечения антипсихотиками, как и бо́льшая длительность наблюдения за пациентами, коррелировала с более значительным снижением объёма ткани мозга. При этом тяжесть болезни оказывала малозначительное влияние на объём ткани или не оказывала его вообще.

По утверждению Андреасен, приём антипсихотиков приводит к постепенной атрофии префронтальной коры. Тем не менее она подчёркивала, что предотвращение рецидива является важной задачей, однако его нужно обеспечивать, применяя, насколько возможно, самые низкие дозы антипсихотиков, позволяющие держать симптомы под контролем, и сочетая препараты с когнитивной и социальной терапией.

Награды

• Национальная научная медаль США, вручена в 2000 году за

  «..её важный вклад в науки о социуме и поведении, заключающийся в интегральном изучении разума, мозга и поведения, объединении науки о поведении с технологиями нейронаук и нейровизуализационными методиками с целью обрести понимание ментальных процессов, в том числе памяти и креативности, и болезней, таких как шизофрения».

• Приз фонда Инбев-Байе-Латур за вклад в улучшение здоровья человека, вручен в 2003 году. Основание —

  «..новаторский вклад в наше понимание ранней диагностики, патологических механизмов и терапии шизофрении. Работа доктора Андреасен значительно расширила наше понимание роли префронтальной коры в негативной симптоматике; была показана ассоциация негативных симптомов шизофрении с нейропсихологическими отклонениями, предполагающими дисфункцию префронтальной коры».

• От Американской психиатрической ассоциации:
  • Награда имени Джуда Мармора (англ. Judd Marmor Award), 2007.
  • Награда за выдающуюся службу, 2004.

От NARSAD:

• Приз Либера за исследования шизофрении, 2001 год.

Книги

• «John Donne: Conservative Revolutionary», 1967
• «Introductory Textbook of Psychiatry», Fourth Edition by Nancy C. Andreasen and Donald W. Black
• «The Creative Brain: The Science of Genius»
• «Brave New Brain: Conquering Mental Illness in the Era of The Genome»
• «The Broken Brain»
• «Understanding mental illness: A layman’s guide (Religion and medicine series)»
• «Schizophrenia: From Mind to Molecule (American Psychopathological Association)»
• «Brain Imaging: Applications in Psychiatry»

Ссылки

• [www.neuroscience.ru/entry.php?b=74&s=b4188848de050648a68ef6b3e1233970 Интервью исследователя Нэнси Андреасен (NY Times)] — перевод в блоге neuroscience.ru

Отрывок, характеризующий Андреасен, Нэнси Кувер

Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.