Нюсляйн, Ганс

Ганс Нюсляйн
Гражданство	Германия
Дата рождения	31 марта 1910(1910-03-31)
Дата смерти	28 июня 1991(1991-06-28) (81 год)
Место рождения	Нюрнберг, Германия
Место смерти	Альтенкирхен, Рейнланд-Пфальц
Начало карьеры	1931
Завершение карьеры	1939
Рабочая рука	правая
Одиночный разряд
Наивысшая позиция	1 (1933, среди профессионалов)
Завершил выступления

Ганс Нюсляйн (нем. Hans Nüsslein; 31 марта 1910, Нюрнберг — 28 июня 1991, Альтенкирхен) — германский профессиональный теннисист и теннисный тренер. Один из лидеров мирового профессионального тенниса в период его становления в 1930-е годы, двукратный чемпион Франции среди профессионалов, победитель профессионального чемпионата США 1934 года и чемпионата Уэмбли 1937 года, чемпион мира среди профессионалов 1933 года. Член Международного зала теннисной славы с 2006 года.

Игровая карьера

Ганс Нюсляйн вырос в Нюрнберге, где подавал игрокам мячи в местном теннисном клубе. Он рано начал профессиональную теннисную карьеру, приняв в качестве награды за победу в местном турнире комплект одежды, поэтому турниры Большого шлема, в которых соревновались только любители, оказались для него закрыты. В результате он занялся преподаванием тенниса как профессионал и одновременно включился в профессиональные теннисные турниры, уже в 1930 году став финалистом профессионального чемпионата Германии, а в сентябре следующего года — его победителем. Вскоре после победы на чемпионате Германии он на равных конкурировал с именитыми участниками европейского профессионального турне, победив баска Мартина Плаа и чешского ветерана Карела Кожелуга и дважды доиграв до решающего пятого сета в матче с лидером мирового профессионального тенниса Биллом Тилденом, уступив в итоге в Гамбурге со счётом 6-3, 3-5, 2-6, 6-2, 6-8, а в Берлине со счётом 6-4, 4-6, 4-6, 6-3, 1-6. В последнем матче турне, в Париже, Тилден реабилитировался, безжалостно разгромив молодого немца, которого пресса уже начала было сравнивать с ведущим любителем мира Анри Коше.

Начиная с 1932 года Нюсляйн стал постоянным участником главных баталий теннисных профессионалов. Он всё ещё чаще проигрывал Тилдену, чем побеждал его (в основном на грунте, где мощные удары американца были менее эффективны), но они вдвоём уже составляли основной пункт программы профессионального тура. На профессиональном чемпионате США 1932 года, проходившем на грунтовых кортах, Нюсляйн уступил в финале Кожелугу, перед этим переигравшему в полуфинале Тилдена. В сентябре на берлинском турнире, носившем название чемпионата мира среди профессионалов, он остался третьим после Плаа и Тилдена. На следующий год в этом же турнире, проходившем теперь по системе плэй-офф, он победил всех соперников, в том числе и Тилдена, вымотав того в финальном матче, закончившемся со счётом 1-6, 6-4, 7-5, 6-3. После матча сорокалетний Тилден назвал своего соперника «лучшим игроком мира на нынешний день». По сравнению с чемпионатом США, состав этого турнира в 1933 году был более сильным, и теннисный историк Рэй Боуэрс соглашается с Тилденом, называя Нюсляйна — его победителя — сильнейшим профессионалом мира 1933 года, хотя ещё в начале сезона Тилден выглядел сильнее.

В 1934 году Нюсляйн добавил к титулу чемпиона мира среди профессионалов звание чемпиона США. В полуфинале чемпионата США, проходившего в августе в Чикаго в отсутствие гастролировавшего по Европе Тилдена, он победил в полуфинале только что перешедшего в профессионалы Эллсуорта Вайнза, а в финале — Кожелуга. В конце сентября он в очередной раз выиграл берлинский турнир, не носивший больше названия чемпионата мира, разгромив всех соперников-европейцев. Большой интерес в Германии вызвала его товарищеская встреча на корте с ведущим любителем Германии — бароном Готфридом фон Краммом, на которую букмекеры принимали ставки в соотношении 2:1 в пользу профессионала. Тем не менее Нюсляйн, выиграв первый сет, за весь остаток матча сумел взять только семь геймов, выглядя усталым и проигрывая фом Крамму на грунте, который считался лучшим покрытием для обоих, но от которого он отвык, играя в профессиональных турах в основном на искусственном покрытии. В конце года он проиграл Вайнзу в круговом турнире на лондонском стадионе «Уэмбли», заняв второе место, а на профессиональном чемпионате Франции в Париже уступил ему же в финале, по итогам года заняв в профессиональном рейтинге твёрдое второе место. В 1935 году, когда доминирование Вайнза в мире профессионального тенниса было неоспоримым, Нюсляйн оставался для него наиболее серьёзным соперником, выигрывая примерно в одной встрече из четырёх. Весной он работал как тренер с теннисной сборной США и принял участие в показательном матче игроков американской команды. Сборную США составляли пятый и шестой номера мирового любительского рейтинга Уилмер Эллисон (бывший на пять лет старше Нюсляйна) и Сидни Вуд, а вместе с Нюсляйном выступал молодой американский любитель Дон Бадж. Немец выиграл оба своих матча в одиночном разряде у своих подопечных, а Бадж добавил к этому победу над Эллисоном. Позже Нюсляйн проиграл Вайнзу в финале профессионального чемпионата Франции в четырёх сетах и неувядаемому Тилдену в полуфинале чемпионата Уэмбли — в четырёх, в промежутке в очередной раз выиграв чемпионат Германии.

В 1936 году пути Вайнза и Нюсляйна полностью разошлись, и они не встретились между собой ни разу. Нюсляйн работал в качестве тренера сборной Германии в Кубке Дэвиса и громил соперников в европейских турнирах (в том числе перешедшего в профессионалы Анри Коше на чемпионате в Саутпорте), а Вайнз оставался в основном по другую сторону Атлантики. Встреча не состоялась, в частности, и потому, что ни один из двух крупнейших европейских профессиональных турниров (в Лондоне и в Париже) в этом году не проходил, а конфликт в Ассоциации профессионального лаун-тенниса США привёл к бойкоту ведущими игроками профессионального чемпионата этой страны. Следующие два года принесли Нюсляйну сразу три титула в трёх финалах на «Уэмбли» и профессиональном чемпионате Франции (лондонский турнир не проводился в 1938 году): он дважды переиграл в финалах Тилдена и один раз Коше, а также ещё дважды подряд победил в Саутпорте. Эти победы, однако, были достигнуты на фоне того, что двое ведущих профессионалов мира — Вайнз и завершивший любительскую карьеру Фред Перри — в Европе почти не появлялись и ни разу за 1937 год не сыграли против Нюсляйна.

Внешние видеофайлы
Парный матч чемпионата Уэмбли 1939 года (в архиве British Pathé)
	[www.britishpathe.com/video/indoor-tennis-at-wembley/query/tilden Дон Бадж/Ганс Нюсляйн - Эллсуорт Вайнз/Билл Тилден]

В 1939 году, в последний предвоенный год, американские профессионалы, усиленные бывшим учеником Нюсляйна и недавним обладателем Большого шлема Доном Баджем, снова появились в Европе. Нюсляйн уступил Вайнзу и Баджу в круговом турнире на «Уэмбли», заставив, однако, последнего, выложиться полностью в красивом матче, напоминавшем поединки Баджа с Готфридом фон Краммом в Кубке Дэвиса и окончившемся со счётом 13-11, 2-6, 6-4. В августе в Саутпорте, тем не менее, он одержал четвёртую победу подряд, победив Вайнза в неудачный для того день, а в финале обыграв Тилдена, который накауне преподнёс сенсацию и выбил из борьбы Баджа. Этот турнир стал последним общим для немца и представителей США накануне начала мировой войны, которая фактически означала и конец карьеры для Нюсляйна.

Во время войны Ганс Нюсляйн служил в противовоздушных частях вермахта, а по её окончании вернулся к тренерской работе. Среди теннисистов, с которыми он работал, были представители Германии Вильгельм Бунгерт и Кристиан Кюнке. На протяжении многих лет, начиная ещё с довоенного периода, Нюсляйн сотрудничал с кёльнским «Рот-Вайс-клубом», где в 1980 году в его честь был учреждён специальный фонд в поддержку юношеского тенниса. Он умер от последствий инсульта летом 1991 года.

Раннее начало профессиональной карьеры, означавшее для Нюсляйна невозможность участвовать в турнирах Большого шлема и розыгрышах Кубка Дэвиса, означало также, что он оставался практически неизвестным для рядовых поклонников тенниса. Тем не менее в 2006 году, через 15 лет после смерти, его имя было включено в списки Международного зала теннисной славы.

Стиль игры

Как его предшественник в роли сильнейшего профессионала Европы, Карел Кожелуг, Нюсляйн был мастером игры с задней линии, предпочитавшим «медленные» грунтовые корты всем остальным. Мощные глубокие удары с задней линии были его основным оружием, вместе с хорошей скоростью на корте. Хотя Нюсляйн, в отличие от Кожелуга, не исповедовал откровенно защитный теннис, к сетке он выходил редко и неуверенно, побеждая за счёт стабильности и выносливости.

Участие в финалах турниров «профессионального Большого шлема»

Одиночный разряд (4+2)

Результат	Год	Турнир	Соперник в финале	Счёт в финале
Поражение	1932	Чемпионат США	Карел Кожелуг	2-6, 3-6, 5-7
Победа	1934	Чемпионат США	Карел Кожелуг	6-4, 6-2, 1-6, 7-5
Поражение	1935	Чемпионат Франции	Эллсуорт Вайнз	8-10, 4-6, 6-3, 1-6
Победа	1937	Чемпионат Франции	Анри Коше	6-2, 8-6, 6-3
Победа	1937	Чемпионат Уэмбли	Билл Тилден	6-3, 3-6, 6-3, 2-6, 6-2
Победа	1938	Чемпионат Франции (2)	Билл Тилден	6-0, 6-1, 6-2

Ссылки

• [www.tennisfame.com/hall-of-famers/hans-nusslein Ганс Нюсляйн] на сайте Международного зала теннисной славы  (англ.)

Отрывок, характеризующий Нюсляйн, Ганс

Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.