Серно-Соловьевич, Николай Александрович

Николай Александрович Серно-Соловьевич
Род деятельности:	Революционер и землеволец.
Дата рождения:	13 декабря 1834(1834-12-13)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	14 февраля 1866(1866-02-14) (31 год)
Место смерти:	Иркутск

Николáй Алексáндрович Серно-Соловьевич (13 декабря 1834, Санкт-Петербург — 14 февраля 1866, Иркутск) — русский революционер и публицист. Один из организаторов «Земли и воли». Брат Александра Серно-Соловьевича.

Биография

До «Земли и воли»

Николай Серно-Соловьевич родился в Санкт-Петербурге в семье чиновника. В 1853 г. окончил Александровский лицей, после чего служил в Государственной канцелярии. В декабре 1859 г. вышел в отставку. В сентябре 1858 г. отправился в Царское село, чтобы вручить царю записку против крепостников. В 1860 г. в Лондоне установил дружеские отношения с Александром Герценом и Николаем Платоновичем Огарёвым, познакомился с Джузеппе Мадзини и Пьером Прудоном. Находясь в Лондоне, начал сотрудничать в изданиях Вольной русской типографии. Там печатается воззвание «Что нужно народу», одним из авторов которого является Николай Серно-Соловьевич. После возвращения из Лондона в Санкт-Петербург братья Серно-Соловьевичи открыли книжную лавку и читальню. Продажа книг — прежде всего прикрытие дел другого характера — распространения революционных материалов. Николай Серно-Соловьевич писал своему другу:

Я отправился в Лондон и провел там две недели, вернулся освеженным, бодрым, полным энергии более, чем когда-либо!

В 1861 г. вошёл в число соратников Николая Чернышевского.

«Земля и воля»

Осенью 1861 г. — весной 1862 г. в Санкт-Петербурге принимает участие в создании революционной организации «Земля и воля». Стал членом её ЦК. Николай Серно-Соловьевич вёл работу по сплочению демократических сил, участвовал в выработке программы, тактики и организационных принципов общества, способствовал развитию связей между петербуржским и лондонским центрами русского освободительного движения. Критиковал реформы 1861 г. Его брошюра «Окончательное решение крестьянского вопроса», изданная по цензурным условиям за границей (в Берлине), развивала идею возможности справедливого разрешения крестьянской, проблемы только через народную революцию. Враждебность к крепостничеству соединялась у Николая Александровича с отрицательным отношением и к капиталистическому строю. Ему были близки идеи русского общинного социализма. Философ-материалист Серно-Соловьевич в понимании исторического процесса был идеалистом.

Арест

Арестован 7 июля 1862 г. вместе с Чернышевским и заключён в Петропавловскую крепость, где находился до 1865 г. В середине октября Николая Серно-Соловьевича вызывают на первый допрос, на котором тот вёл себя уверенно и спокойно, в то время, как члены Особой комиссии уже начали догадываться кто к ним попал и поэтому усилили заключённому режим и запретили свидания. В 1863 г. заключённый узнаёт нехорошие новости: революционное движение задавлено, польские повстанцы уничтожаются, часть народа правительство сумело одурманить, обмануть, настроить против «смутьянов». Заключённый составляет новую записку царю, в которой рассуждает о народе и о будущем правительства. Записку подшили к делу, а опубликовали лишь в 1905 г. Находясь в крепости, писал Герцену и Огарёву:

Я люблю вас, как любил; люблю все, что любил; ненавижу все, что ненавидел. Но вы довольно знали меня, чтоб знать все это. Молот колотит крепко, но он бьет не стекло. Лишь бы физика вынесла — наши дни придут ещё… Силы есть и будут. К личному положению отношусь совершенно так же, как прежде, обсуживая возможность его.

На общее положение взгляд несколько изменился. Почва болотистее, чем думалось. Она сдержала первый слой фундамента, а на втором все ушло в трясину. Что же делать? Слабому — прийти в уныние, сильному сказать: счастье, что трясина выказала себя на фундаменте, а не на последнем этаже — и приняться вбивать сваи. В клетке ничего не поделаешь: однако изредка просунешь лапу, да и цапнешь невзначай. Морят, думаю, по двум причинам: из политики, чтоб не поднимать лишнего шума, и в надежде пронюхать что-нибудь от новых жертв.

С Вами поступил не так, как бы хотел: да нечего делать. Пришлось быть Камнем, чтоб не сделаться Осинником. Были и такие: только я от петухов не плачу, а гадов отпихиваю ногой.

Гибель братьев разрывает мне сердце. Будь я на воле, я извергал бы огненные проклятия. Лучшие из нас — молокососы перед ними, а толпа так гнусно подла, что замарала бы самые ругательные слова. Я проклял бы тот час, когда сделался атомом этого безмозгло-подлого народа, если бы не верил в его будущность. Но и для неё теперь гораздо больше могут сделать глупость и подлость, чем ум и энергия, — к счастию, они у руля…

Дитя будет, но должно созреть. Это досадно, но все же лучше иметь ребёнка, чем ряд выкидышей. Природа вещей не уступает своих прав. Но в умственном мире её можно заставить работать скорее или медленнее.

Вас обнимаю так крепко, как только умею, и возлагаю на вас крепкие надежды: больше всего на время, потом на вас. Помните и любите меня, как я вас…

Принимал участие в организации Кругобайкальского восстания 1866 года в Сибири, во время подготовки которого погиб.

Похоронен в Иркутске на Иерусалимском кладбище.

Литература

• Баренбаум И. Е. Н. А. Серно-Соловьевич (1834—1866): Очерк книготорговой и книгоиздательской деятельности. — М.: Издательство Всесоюзной книжной палаты, 1961. — 136, [2] с. — (Деятели книги). — 2 470 экз. (обл.)

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/131815/Серно Серно-Соловьевич Николай Александрович]
• [publ.lib.ru/ARCHIVES/S/SERNO-SOLOV'EVICH_Nikolay_Aleksandrovich/_Serno-Solov'evich_N.A..html Публицистика. Письма]

Отрывок, характеризующий Серно-Соловьевич, Николай Александрович

– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.