Греч, Николай Иванович

Николай Иванович Греч
Н. И. Греч, 1856 год
Имя при рождении:	Николай Иванович Греч
Род деятельности:	Литератор
Дата рождения:	14 августа 1787(1787-08-14)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	24 января 1867(1867-01-24) (79 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Награды и премии:

Никола́й Ива́нович Греч (3 (14) августа 1787, Санкт-Петербург — 12 (24) января 1867, Санкт-Петербург) — русский писатель, издатель, редактор, журналист, публицист, филолог, переводчик.

Биография

Родился в Санкт-Петербурге в семье надворного советника, обер-секретаря Сената — Ивана Ивановича (Johann Ernst) Греча (1754—1803) и Катерины Яковлевны Греч (урождённой Фрейгольц), родной тётки известного скульптора П. К. Клодта.

Получил домашнее образование, затем закончил Юнкерское юридическое училище при Сенате (1801—1804), впоследствии преобразованное в Императорское училище правоведения. После окончания Юнкерского училища прослушал несколько курсов в Главном педагогическом училище в 1804—1807 годах. Затем служил секретарём в Министерстве внутренних дел и одновременно преподавал русскую и латинскую словесность в Главном немецком училище св. Петра (c 1804 по 1813 год), в Царскосельском Лицее и различных частных пансионах. Состоял членом Вольного общества любителей словесности, наук и художеств (с 1810). Был членом-корреспондентом Петербургской академии наук (с 1827). Греч был близок к декабристам, поддерживал со многими из них дружеские связи. Состоял секретарём (с 1815), наместным мастером (1817—1818) близкой к декабристам масонской ложе «Избранного Михаила». Активный деятель Вольного общества любителей российской словесности в 1818—1823. Был одним из инициаторов и руководителей Вольного общества учреждения училищ по методе взаимного обучения. К началу 1825 сменил позиции на благонамеренные, однако и после восстания декабристов не прерывал с декабристами деловых и литературных отношений.

Принимал участие в разработке цензурного устава 1828 года. Служил при министре внутренних дел, затем в Министерстве финансов (1836—1843), состоял членом Учёного комитета при Министерстве народного просвещения.

Многолетние деловые и дружеские отношения связывали Греча с Ф. В. Булгариным. В доме Греча проходили «четверги», на которых бывали К. П. Брюллов, Н. В. Кукольник, П. А. Плетнёв, А. С. Пушкин, гастролировавшие в Санкт-Петербурге артисты.

К заслугам Греча относятся «Практическая русская грамматика» (Санкт-Петербург, 1827; второе издание: Санкт-Петербург, 1834), «Начальные правила русской грамматики» (Санкт-Петербург, 1828), «Пространная русская грамматика» (т. 1, Санкт-Петербург, 1827; второе издание: Санкт-Петербург, 1830) и усилия по унификации русской грамматики.

Коллежский советник (1823), статский советник (1829), действительный статский советник (1838), тайный советник (1863).

За время службы получил в качестве наград (премий) 7500 рублей ассигнациями и 2000 рублей серебром.

Похоронен на Волковском лютеранском кладбище.

Литературная деятельность

В литературе дебютировал статьёй «Синонимы. Счастие, благополучие, блаженство» в «Журнале российской словесности» в 1805. Участвовал в издании журналов «Гений Времён», «Журнал новейших путешествий», «Европейский музей». С 1810 член Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. Был издателем и редактором нескольких периодических изданий, игравших важную роль в русской литературной жизни XIX века.

Опубликовав в 1815 в «Сыне отечества» статью «Обозрение русской литературы 1814 г.», Греч впервые ввёл в русской журналистике и литературной критике жанр годового обозрения.

Составил «Учебную книгу российской словесности, или Избранные места из русских сочинений и переводов в стихах и прозе с присовокуплением кратких правил риторики и пиитики и истории российской словесности» (ч. 1—4, Санкт-Петербург, 1819—1822), включавшую очерк истории русской литературы с характеристикой отдельных периодов. Принимал участие в альманахе А. А. Бестужева и К. Ф. Рылеева «Полярная звезда». Автор романов «Поездка в Германию» (Санкт-Петербург, 1831) и пользовавшегося большим успехом у читателей «Чёрная женщина» (Санкт-Петербург, 1834). Издал «литературные путешествия» «28 дней за границею, или Действительная поездка в Германию, 1835» (Санкт-Петербург, 1837), «Путевые письма из Англии, Германии и Франции» (Санкт-Петербург, 1839), «Письма с дороги по Германии, Швейцарии и Италии» (Санкт-Петербург, 1843), «Парижские письма с заметками о Дании, Германии, Голландии и Бельгии» (Санкт-Петербург, 1847).

Написал книгу мемуаров «Записки о моей жизни».

Редакторская деятельность

В октябре 1812 основал исторический, политический и литературный еженедельный журнал «Сын отечества» и редактировал его до 1839. До середины 1820-х «Сын отечества» был наиболее влиятельным русским журналом. В начале в нём принимал участие А. Ф. Воейков. В 1816—1825 в журнале участвовали декабристы братья А. А. Бестужев и Н. А. Бестужев, Ф. Н. Глинка, К. Ф. Рылеев, В. К. Кюхельбекер. К участию в журнале были привлечены К. Н. Батюшков, Н. И. Гнедич, А. С. Грибоедов, Г. Р. Державин, П. А. Вяземский, В. А. Жуковский, И. А. Крылов, А. П. Куницын, А. С. Пушкин.

Значение журнала в связи с исчезновением авторов, — прежде всего осуждённых декабристов, — и изменениями общественно-политической обстановки и позиции издания снижалось. С 1825 соиздателем «Сына отечества» стал Ф. В. Булгарин. Одновременно Греч сотрудничал в журнале Булгарина «Северный архив». В 1829 оба журнала были объединены в один под названием «Сын отечества и Северный архив. Журнал литературы, политики и современной истории». Греч и Булгарин продали его; с 1838 издателем журнала был А. Ф. Смирдин, Греч и Булгарин до конца 1839 оставались редакторами. К руководству журналом был привлечён Н. А. Полевой, позднее Греч отошёл от участия в нём, а журналом руководили Сенковский, Масальский, Фурман.

С 1825 вместе с Ф. В. Булгариным издавал и редактировал литературную и политическую газету «Северная пчела». Газета была популярной и влиятельной; популярность снизилась в 1840-е годы. В 1860 была передана Гречем другой редакции и редактором стал П. С. Усов.

В 1829—1831 Греч был редактором «Журнала Министерства внутренних дел», в 1834—1835 соредактором журнала «Библиотека для чтения». Вместе с Н. А. Полевым и Н. В. Кукольником выпускал журнал «Русский вестник» (1841—1844), оказавшийся малоудачным.

Адреса в Санкт-Петербурге

• 1817—1821 — Дом И. И. Антонова — Большая Морская улица, 13;
• 1821 — осень 1825 года — Дом А. И. Косиковского — Невский проспект, 15;
• осень 1825—1831 — Доходный дом Бреммера — Исаакиевская площадь, 3;
• 1831 — 12.12.1867 года — Дом Училища глухонемых — набережная реки Мойки, 54.

Литература

• [vivaldi.nlr.ru/ab000000470/view#page=316 Греч Николай Иванович] // Список гражданским чинам первых III-х классов. Исправлен по 1-е июня 1866 г.. — СПб.: Типография Правительствующего сената, 1866. — С. 290.
• Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. Т. 2: Г — К. Москва: Большая российская энциклопедия, 1992. С. 18—21.

Ссылки

• [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1792 Н. И. Греч. «Практическая грамматика русского языка», электронное факсимиле, pdf]
• [zakharov.ru/index.php?option=com_books&task=book_details&book_id=293&Itemid=56 Н. И. Греч. Записки о моей жизни, М. : «Захаров», 2002, информация об издании]
• [az.lib.ru/g/grech_n_i/ Сочинения Греча на сайте Lib.ru: Классика]
• [memoirs.ru/files/Bulg_PG_RA70_10.rar Булгарин Ф. В. Письмо Булгарина к Гречу от 15 октября 1836 г. // Русский архив, 1870. — Изд. 2-е. — М., 1871. — Стб. 1943—1944.]

Отрывок, характеризующий Греч, Николай Иванович

– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.