Парфёнов, Николай Иванович
Поделись знанием:
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.
Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
(перенаправлено с «Н. И. Парфёнов»)
| Николай Парфёнов | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: |
село Сергиевы Горки, Владимирская губерния, Российская империя |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Награды: |
|
Николай Иванович Парфёнов (26 июля 1912, Сергиевы Горки, Владимирская губерния — 7 января 1999, Москва) — советский и российский актёр театра и кино. Заслуженный артист РСФСР (1968)
Содержание
Биография
Николай Парфёнов родился 26 июля 1912 года в селе Сергиевы Горки Владимирской губернии (ныне Вязниковский район Владимирской области). Его отец служил помощником капитана парохода, ходившим по Волге, а мать, имея на руках шестерых детей, занималась домашним хозяйством. После победы Октябрьской революции отца назначили директором льномяльного завода, но вскоре он умер.
После смерти отца вся нагрузка по обеспечению семьи легла на старших братьев Николая и Бориса, которые целый день трудились в поле, и постепенно им удалось поднять хозяйство. В начале 1930-х годов в период коллективизации семья была раскулачена.
Чтобы спасти детей, мать отправила их в Пермь, а сама была отправлена на торфоразработки. В Перми Николай и брат Борис поступили в ВУЗ, но впоследствии были отчислили из-за происхожения. В Москве они устроились работать арматурщиками на завод «Серп и Молот», а три сестры из четырёх поступили учиться в МГУ. После получения сестрами образования они устроились на работу, а братья подали документы на поступление в вузы. Николай поступил в студию при Московском театре им. Моссовета, тогда называвшемся театром МГСПС (Московского губернского совета профессиональных союзов), которую закончил в 1935 году. Его однокурсником был Владимир Зельдин.
В 1935—1989 годах — актёр Государственного академического театра им. Моссовета, в котором сыграл большое число характерных ролей.
Основной герой Парфёнова — администратор-бюрократ невысокого уровня: управдом, заведующий, бухгалтер, начальник поезда, замдиректора, председатель месткома, прокурор. Его персонаж обычно трусоват, ограничен, упрям, лишён чувства юмора, долго подбирает нужные слова.
Парфёнов был одним из самых снимающихся актёров 1960—1980-х годов. На его счету более 130 ролей в кино. Актёр стал своеобразным рекордсменом киножурнала «Фитиль» по количеству снятых эпизодов с его участием: от самых первых выпусков (1963 — «Большой фитиль») и до последних выпусков советского периода он появлялся в кадре практически ежегодно[1]. Сниматься Парфёнов прекратил, когда ему исполнилось 80 лет. Главными увлечениями Н. И. Парфёнова были стихи и спорт, он любил шахматы, был довольно сильным игроком .
Скончался 7 января 1999 года в Москве. Похоронен на 59-м участке Химкинского кладбища.
Творчество
Роли в театре
- «Надежда Дурова» (Александр Кочетков, Константин Липскеров) (1941) — Реж.-пост. Юрий Завадский
- «Разгром» (Александр Фадеев) — Морозка
- «Они сражались за Родину» (Михаил Шолохов) — Некрасов
- «Дали неоглядные» (Николай Вирта) (1957) — Степкин, Реж.-пост. Юрий Завадский
- «История одной любви» (Константин Симонов) — капитан
- «Чаша радости» (Николай Винников) (1950) — Оверя Тарас
- «Шторм» (Владимир Билль-Белоцерковский) (1951) — продразвёрстник Реж.-пост.: Юрий Завадский, Елена Страдомская
Радиоспектакли
- «Возможны варианты, или По семейным обстоятельствам» (Валентин Азерников) — дядя от тёти Зины
- «В пути» (по мотивам рассказов Константина Паустовского) — Иван Лукич
- «За Быстрянским лесом» (по мотивам романа Василия Шукшина «Любавины») — Елизар
- «Пятый день осенней выставки» (Евгений Носов) — Иван Тихонович
- «Народ бессмертен» Василий Гроссман — Родимцев
- «Четыре ступеньки вниз» А.Кулик — Фурлетов
Фильмография
Роли в кино
- 1944 — Родные поля — новый председатель Ивановского колхоза
- 1946 — Сын полка — Кузьма Горбунов
- 1954 — Верные друзья — зритель
- 1955 — Урок жизни — инженер Вася
- 1956 — Это начиналось так… — милиционер Козлов
- 1957 — Случай на шахте восемь — Фирсов, начальник участка
- 1958 — Жизнь прошла мимо — Рябой
- 1959 — Жестокость — старший милиционер Воробьёв
- 1960 — Весенние грозы — мастер Иван Николаевич
- 1961 — Битва в пути — Демьянов
- 1961 — В начале века — крестьянин
- 1961 — Приключения Кроша — Владимир Георгиевич, директор автобазы
- 1962 — Без страха и упрёка — капитан милиции
- 1963 — Большой фитиль — заведующий базой
- 1963 — Непридуманная история — рабочий
- 1963 — Первый троллейбус — усатый водитель
- 1963 — Тишина — Аверьянов
- 1963 — При исполнении служебных обязанностей — Командир корабля Ил-18 (Москва-Тикси-Магадан)
- 1964 — Верьте мне, люди — начальник исправительной колонии
- 1964 — Дайте жалобную книгу — Иван Семёнович Постников
- 1964 — Председатель — секретарь райкома Клягин
- 1965 — Двадцать лет спустя — городской обыватель
- 1965 — Дети Дон Кихота — Афанасий Петрович, главбух кинотеатра
- 1965 — Тридцать три — Прохоров
- 1966 — Ожидания — бухгалтер
- 1966 — Берегись автомобиля — прокурор на судебном заседании
- 1966 — Чёрт с портфелем — Жагар, ответственный за вывоз урожая
- 1967 — Звёзды и солдаты — полковник Белой армии
- 1968 — Крах — Порфирий Игнатьевич, связной Савинкова
- 1968 — Наши знакомые — сотрудник милиции
- 1968 — Семь стариков и одна девушка — Сухов, начальник горкомхоза
- 1968 — Служили два товарища — белый офицер
- 1968 — Урок литературы — завхоз Пантелей Иванович
- 1969 — Братья Карамазовы — буфетчик
- 1969 — Вальс — управдом Фёдор Семёнович
- 1969 — Вчера, сегодня и всегда — ведущий дискуссии о моде
- 1969 — Трое — Терентий
- 1970 — Вас вызывает Таймыр — разгневанный мужчина
- 1970 — Возвращение «Святого Луки» — Матвей Захарович, слесарь-умелец
- 1970 — Денискины рассказы — отдыхающий на скамеечке в парке
- 1970 — Красная площадь — начальник политотдела армии
- 1970 — Последние каникулы — контролёр в поезде
- 1970 — Серебряные трубы — Федотов, попутчик в поезде
- 1970 — Сохранившие огонь — начальник станции
- 1971 — Долгие проводы
- 1971 — Конец Любавиных — Елизар, отец Клавдии
- 1971 — Тени исчезают в полдень
- 1972 — Без трёх минут ровно — Гордеев, инспектор Рыбнадзора
- 1972 — Нервы... Нервы... — Фитюев
- 1972 — Самый последний день — Петрович
- 1973 — Дача — Александр Васильевич, муж Марьи Михайловны
- 1973 — Неисправимый лгун — мужчина в парке, предлагающий выручить деньги за найденный портсигар
- 1973 — Нейлон 100% — пациент Бадеева, председатель комиссии
- 1973 — Ни слова о футболе
- 1973 — Эффект Ромашкина
- 1974 — В восемнадцать мальчишеских лет — Пётр Константинович, библиотекарь лётного училища
- 1974 — Кыш и Двапортфеля — Бузукин, заведующий лабораторией
- 1974 — Свой парень — директор фабрики
- 1974 — Совесть — сослуживец Кудрявцева
- 1975 — Алмазы для Марии — гость Дарьио
- 1975 — Ау-у! — недовольный зритель в зале
- 1975 — Афоня — Борис Петрович, председатель месткома
- 1975 — Ольга Сергеевна — Филипченко
- 1975 — Пузырьки — физрук
- 1976 — Развлечение для старичков — Андрей Андреевич Апраксин
- 1977 — Гонки без финиша
- 1977 — Доброта — сосед Щукиных
- 1977 — Есть идея! — придворный
- 1977 — По семейным обстоятельствам — Трошкин
- 1978 — И это всё о нём — Никита Гурьевич Суворов
- 1978 — Живите в радости — Волнушкин
- 1978 — Пока безумствует мечта — отец Отвёрткина
- 1978 — Последний шанс
- 1978 — Сдаётся квартира с ребёнком — жених
- 1978 — Срочный вызов — Егор Пацайкин
- 1978 — Близкая даль — Василий Кузьмич Буланов
- 1979 — Моя Анфиса — Чечин, начальник СМУ
- 1979 — Фрак для шалопая — охранник в ателье мод
- 1980 — Вечерний лабиринт — гардеробщик
- 1980 — Гражданин Лёшка — метрдотель
- 1980 — Желаю успеха — Степан Трофимович, сосед
- 1980 — Ночное происшествие — начальник смены таксопарка
- 1981 — Мы, нижеподписавшиеся — проводник
- 1982 — Инспектор ГАИ — Василий Кириллович Пушков, начальник сестры Зыкина
- 1982 — Инспектор Лосев — начальник охраны трикотажной фабрики
- 1982 — Не ждали, не гадали! — раздражённый сосед
- 1982 — Профессия — следователь — Миронов из ЖЭКа
- 1982 — Слёзы капали — Кузякин
- 1982 — Чародеи — начальник поезда
- 1983 — Взятка. Из блокнота журналиста В. Цветкова — Петербуржский
- 1983 — Золотые рыбки — Ложкин
- 1983 — Человек на полустанке — Скрыпник
- 1983 — Витя Глушаков — друг апачей — электромонтёр
- 1984 — Очень важная персона — Петряков
- 1984 — Шутки в сторону
- 1985 — Искренне Ваш… — Новиков, начальник цеха
- 1985 — Не ходите, девки, замуж — Трофимов
- 1986 — Повод — Заботкин
- 1987 — Где находится нофелет? — Фёдор Михайлович Голиков, отец Павла
- 1987 — Забавы молодых — сосед
- 1987 — Пять писем прощания
- 1988 — Вам что, наша власть не нравится?! — сторож
- 1988 — Гулящие люди — дядя Ульки
- 1988 — Радости земные
- 1988 — Цитата — Бобров
- 1989 — Закон — архивариус
- 1989 — Князь Удача Андреевич — Илларион Петрович Северьянов, уголовник
- 1989 — Частный детектив, или Операция «Кооперация» — Могильный
- 1990 — Мой муж — инопланетянин
- 1991 — Плащаница Александра Невского — Аркадий Евгеньевич
- 1991 — Пять похищенных монахов — посетитель тира
- 1991 — Щен из созвездия Гончих Псов — сосед Лиды
- 1992 — Давайте без фокусов! — Иван Грицаюк, сосед
- 1992 — Отшельник — начальник ЖЭКа
- 1992 — Официант с золотым подносом — сторож
- 1992 — На Дерибасовской хорошая погода, или на Брайтон-Бич опять идут дожди — полковник Петренко
- 1993 — Маэстро с ниточкой — зав. клубом
Режиссёрские работы
- 1986 — Чичерин (совместно с Александром Зархи)
Киножурнал «Фитиль»
- 1966 — «Вперёдглядящий»
- 1968 — «Последнее средство»
- 1969 — «Частный случай»
- 1970 — «Закон природы»
- 1970 — «Ложка дёгтя»
- 1970 — «Новенький»
- 1970 — «Фонд критики»
- 1971 — «Конкретно»
- 1971 — «Трудная задача»
- 1973 — «Нервотрясение»
- 1973 — «После 23-х»
- 1974 — «Опасные связи»
- 1975 — «Дорогой собеседник»
- 1975 — «Эврика»
- 1976 — «В любую погоду»
- 1976 — «Промашка»
- 1978 — «Мокрое дело»
- 1979 — «Гангстеры поневоле»
- 1981 — «Генеральная репетиция»
- 1983 — «Всё выше и выше»
- 1983 — «Ребус»
- 1983 — «У канавы»
- 1985 — «Креплёный сервис»
- 1985 — «Спихотехника»
- 1986 — «Неожиданное открытие»
- 1986 — «Престижная профессия»
- 1987 — «Автограф»
- 1987 — «Заход на посадку»
- 1988 — «Рискованный эксперимент»
- 1991 — «Слуга народа»
Киножурнал «Ералаш»
- 1976 (Выпуск 9 — «Чудное мгновенье») — Лев Толстой
- 1985 (Выпуск 51 — «Чао, бамбино!»)
Напишите отзыв о статье "Парфёнов, Николай Иванович"
Примечания
- ↑ [ria.ru/spravka/20120604/662644732.html Сатирический киножурнал «Фитиль»: справка «РИА Новости»]
Ссылки
Отрывок, характеризующий Парфёнов, Николай Иванович
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.
Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
