О’Даффи, Оуэн

Оуэн О’Даффи (ирл. Eoin Ó Dubhthaigh; 20 октября 1892, Ирландия — 30 ноября 1944, Дублин) — ирландский военный и политик. Командующий по личному составу ИРА, командир ирландской полиции, глава фашистской организации ACA и первый лидер партии «Фине Гэл».

Начало карьеры

Оуэн О’Даффи родился 20 октября 1892 на севере Ирландии в графстве Монахан. Он учился на инженера в Уэксфорде и позже работал по специальности в родном Монахане. В это же время он становится членом Гэльской лиги из которой вышло множество ирландских националистов. В 1917 О’Даффи вступил в ИРА и принял активное участие в войне за независимость Ирландии. Так, в частности, он участвовал в налете боевиков ИРА на полицейские казармы в Монахане. За время войны О’Даффи несколько раз арестовывался, что не мешало ему продвигаться по служебной лестнице. В мае 1921 он был избран в парламент, от своего родного графства, а в январе следующего года заменил Ричарда Мулкахи на посту командующего по личному составу ИРА. О’Даффи оставался самым молодым генералом в Западной Европе вплоть до производства в это звание Франсиско Франко.

Гражданская война

После раскола ИРА в 1921 О’Даффи перешёл на сторону Ирландского Свободного государства и стал генералом нарождающейся Национальной Армии. В ходе гражданской войны, он стал одним из архитекторов удачного наступления правительственных войск на позиции ИРА в Манстере. В июле 1922 войска под его командованием, после тяжелых боев заняли Лимерик, который был одним из главных опорных пунктов ИРА. Однако помимо успешных наступательных действий, части О‘Даффи также отметились военными преступлениями (такими как «резня в Баллисиди» в ходе которой республиканские заключенные использовались для расчистки дорог от мин и расстреливались без суда).

После основания в 1922 Ирландского Свободного государства О‘Даффи перешёл на службу в полицию, где проработал вплоть до своей отставки в 1933, после победы на выборах оппозиционной партии Фианна Файл.

Создание ACA

В июле 1933 О’Даффи стал лидером ACA, организации созданной в феврале 1932 бывшими офицерами ирландской армии сражавшимися на стороне Свободного государства в гражданской войне. До О’Даффи ACA занималась в основном защитой митингов ирландских правых из Cumann na nGaedhael, которые стали подвергаться атакам боевиков ИРА действовавших под лозунгом «Нет свободы слова для предателей». Собственно ACA изначально была задумана как некий противовес ИРА, запрет на деятельность которой был снят тогдашним председателем исполнительного совета доминона Ирландия Имоном де Валера. Но с приходом О’Даффи она все более и более начала напоминать европейские фашистские движения. Её члены начали широко использовать «римский салют» для приветствия, и носить единую униформу (за что и получили прозвище «Голубые рубашки»). В августе 1933 О’Даффи начал подготовку к параду в честь отцов основателей Ирландского Свободного государства Артура Гриффита и Майкла Коллинза. Раздавались призывы превратить парад в «Марш на Дублин» (подобно «Маршу на Рим» в ходе которого захватили власть итальянские фашисты). В свою очередь многочисленные противники ACA(к тому времени переименованной в «Национальную гвардию») — коммунисты, республиканцы, профсоюзы и многие другие начали готовиться оказать сопротивление попыткам фашистов захватить власть. В итоге для того чтобы избежать столкновений де Валера запретил парад. В сентябре «Национальная гвардия» была запрещена но О’Даффи воссоздал организацию под новым именем «Лига молодых». В 1936 он принял участие в Международной фашистской конференции в Монтре, где выступал против придания фашизму антисемитской окраски.

Библиография

Fearghal McGarry, Eoin O’Duffy: A Self-Made Hero (Oxford University Press, 2005)

Отрывок, характеризующий О’Даффи, Оуэн

Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.