О’Кифф, Джорджия

Джорджия О’Кифф
Georgia O'Keeffe
Джорджия О’Кифф, 1918 год (автор Альфред Стиглиц)
Имя при рождении:	Джорджия Тотто О’Кифф
Дата рождения:	15 ноября 1887(1887-11-15)
Место рождения:	Висконсин
Дата смерти:	6 марта 1986(1986-03-06) (98 лет)
Место смерти:	Санта-Фе, США
Гражданство:	США США
Жанр:	пейзаж, натюрморт
Награды:

Джорджия Тотто О’Кифф (англ. Georgia Totto O'Keeffe; 15 ноября 1887, Висконсин — 6 марта 1986, Санта-Фе, США) — американская художница.

Биография и творчество

Родители работали на молочной ферме. Дед художницы по материнской линии был эмигрантом из Венгрии. О’Кифф росла в штате Виргиния, училась в Чикаго и Нью-Йорке. В 1908 она познакомилась в Нью-Йорке с фотографом и галеристом Альфредом Стиглицем, позже, в 1924, они поженились (Стиглицу нужно было прежде развестись). Стиглиц много фотографировал О’Кифф, ввел её в круг своих друзей, фотохудожников-модернистов Пола Стренда, Эдварда Стейхена и др. Под его влиянием она вернулась к живописи, которую по семейным причинам бросила в 1908—1912. С 1923 пейзажи и натюрморты О’Кифф (особенно известны её цветы) начали при поддержке Стиглица активно выставляться, она стала модным и высокооплачиваемым художником.

В 1929 О’Кифф переехала в штат Нью-Мексико, чьи пустынные пейзажи надолго стали натурой её полотен. В 1932—1934 художница пережила тяжелый нервный срыв, лечилась. В 1943 ретроспектива её работ состоялась в Институте искусств Чикаго, в 1946 — в нью-йоркском Музее современного искусства. В 1946 Стиглиц умер.

После 15-летнего перерыва гигантская выставка работ О’Кифф в Музее Уитни в 1972 привлекла к ней внимание молодого поколения интеллектуалов, в том числе — феминистских кругов. В 1970-х О’Кифф начала терять зрение, стала работать с керамикой, написала автобиографическую книгу. После 1982 уже не занималась искусством.

Признание

В 1962 О’Кифф избрали членом Американской академии искусств. В 1977 о ней был снят документальный фильм. В 2001 в Санта-Фе открыт музей Джорджии О’Кифф. Ей посвящено стихотворение Патти Смит в книге кодак.

Ненавижу цветы.
Рисую их лишь потому,
что они дешевле моделей,
к тому ж не шевелятся.

Джорджия О’Кифф

Оригинальный текст (англ.)  

I hate flowers.
I paint them because
they're cheaper than models
and they don't move.

Литература

• O’Keeffe G. Georgia O’Keeffe. New York: Viking Press, 1976
• Stieglitz A. Georgia O’Keeffe, a portrait. New York: Metropolitan Museum of Art, 1978
• Lisle L. Portrait of an Artist. New York: Washington Square Press, 1986
• Politzer A. A woman on paper: Georgia O’Keeffe. New York: Simon & Schuster, 1988
• Eldredge C.C. Georgia O’Keeffe. New York: Harry N. Abrams, 1991
• Peters S.W. Becoming O’Keeffe. New York: Abbeville Press, 1991
• Montgomery E. Georgia O’Keeffe. New York: Barnes & Noble, 1993
• Hogrefe J. O’Keeffe, The Life of an American Legend. New York: Bantam; 1994
• Lynes B.B. Georgia O’Keeffe: Catalogue Raisonné. Washington: National Gallery of Art, 1999
• Richter P.C. Georgia O’Keeffe and Alfred Stieglitz. Munich; New York: Prestel, 2001.
• Kucharczyk E.R. Georgia O’Keeffe: desert painter. San Diego: Blackbirch Press, 2002
• Drohojowska-Philp H. Full bloom: the art and life of Georgia O’Keeffe. New York; London: W.W. Norton, 2004
• Pyne K.A. Modernism and the feminine voice: O’Keeffe and the women of the Stieglitz circle. Berkeley: University of California Press; Santa Fe: Georgia O’Keeffe Museum; Atlanta: High Museum of Art, 2007

Ссылки

• [www.okeeffemuseum.org/ Сайт] музея О’Кифф
• [www.artcyclopedia.com/artists/okeeffe_georgia.html Работы в музеях мира]

Отрывок, характеризующий О’Кифф, Джорджия

В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.