О’Коннелл, Даниел

Даниел О’Коннелл
англ. Daniel O'Connell, ирл. Dónal Ó Conaill
Род деятельности:	политический деятель
Дата рождения:	6 августа 1775(1775-08-06)
Место рождения:	Кэрсивин, графство Керри, Ирландия
Подданство:	Великобритания
Дата смерти:	15 мая 1847(1847-05-15) (71 год)
Место смерти:	Генуя, Королевство Сардиния

Да́ниел О’Ко́ннелл (англ. Daniel O'Connell, ирл. Dónal Ó Conaill, известный в Ирландии как «Освободитель» (англ. The Liberator) или «Эмансипатор» (англ. The Emancipator); 6 августа 1775, Кэрсивин, графство Керри, Королевство Ирландия — 15 мая 1847, Генуя, Королевство Сардиния) — ирландский политический деятель первой половины XIX века. Выступал активным сторонником Католической эмансипации — права католиков быть избранными в Вестминстерский парламент, которого они не имели в течение более чем столетия, а также отмены Акта об унии Великобритании и Ирландии 1800 года.

Молодость

Родился в католической семье, некогда богатой, но затем лишённой земель. При покровительстве своего богатого холостого дяди Мориса О’Коннела поступил учиться в Дуэ во Франции, в 1794 году был принят в Линкольнс-Инн, а через два года перешёл в Кингс-Иннс в Дублине, где изучал право. 19 мая 1798 года получил звание барристера. Он отправился в Манстер, где почти десятилетие вёл тихую частную жизнь, не участвуя в политике, и даже выступил с осуждением восстания Роберта Эммета в 1803 году, о котором он писал: «Человек, способный хладнокровно подготовить такое массовое кровопролитие, столько убийств и столько ужасов разного рода, не может быть объектом сочувствия».

Кампания за Католическую эмансипацию

О’Коннелл возвратился в политику в 1810-е годы. В 1811 году он основал Католический совет (англ. Catholic Board), отстаивавший идею Католической эмансипации, то есть возможности для ирландских католиков избираться в британский парламент. В 1823 году он основал Католическую ассоциацию, которая преследовала и ряд других целей для облегчения положения католиков, в частности: избирательную реформу, реформу Церкви Ирландии, расширение прав арендаторов земель и др. Члены Ассоциации платили взнос в размере одного пенни в месяц — столь малая сумма должна была привлечь в неё католиков-крестьян. В результате уже в первый год существования Ассоциация собрала значительные средства. Эти деньги были использованы на кампанию в поддержку Католической эмансипации, в особенности на финансирование членов парламента, лоббировавших идеи эмансипации.

В 1815 году в его жизни произошло серьёзное событие. Дублинская корпорация (название Дублинской мэрии в XVII—начале XX веков) имела репутацию антикатолической, в ней преобладали богатые протестанты. О’Коннелл в своей речи 1815 года обозвал Дублинскую корпорацию («Корпо») «корпорацией попрошаек» (англ. beggarly corporation). Члены и руководство Корпорации были возмущены, и поскольку О’Коннелл отказался принести извинения, один из членов Корпорации, известный бретёр Джон Д’Эстер, вызвал его на поединок, в котором О’Коннелл смертельно ранил своего противника выстрелом в живот. Испытывая муки совести за то, что оставил его семью без кормильца, О’Коннелл предложил вдове часть своего дохода. Та отклонила предложение, однако согласилась, чтобы О’Коннелл регулярно (в течение более чем 30 лет) платил её дочери определённую сумму.

В 1828 году О’Коннелл выиграл дополнительные выборы в Палату общин, однако не смог занять места в Парламенте, поскольку должен был принести присягу королю как главе церкви, что было несовместимо с католицизмом. Премьер-министр герцог Веллингтон и секретарь внутренних дел Роберт Пиль, будучи сами противниками Католической эмансипации, но опасаясь массовых волнений, ходатайствовали перед королём Георгом IV о том, чтобы не только члены Церкви Ирландии, но и католики и члены других христианских конфессий получили возможность становиться членами Парламента. При участии вигов такое право было им предоставлено законом 1829 года. Тем не менее, закон не имел обратной силы, и О’Коннелл должен был пойти на переизбрание; он был переизбран на безальтернативной основе 30 июля 1829 года.

Как член Парламента, О’Коннелл выступил в поддержку бунтовщиков, отказывавшихся платить принудительные подати в поддержку официальной Церкви Ирландии (данная церковь была протестантской, тогда как большинство крестьян были католиками). Несмотря на это, он не поддержал в 1838 году требования о полной отмене данных податей, опасаясь утратить поддержку вигов.

В 1841 году Дэниел О’Коннелл стал первым католическим лорд-мэром Дублина со времён правления Якова II — последнего католического монарха Великобритании.

Кампания за роспуск британо-ирландской унии

После достижения целей Католической эмансипации О’Коннелл направил усилия на отмену Закона 1800 г. об унии между Великобританией и Ирландией. Для этой цели он основал Ассоциацию отзыва (унии) (англ. Repeal Association). Он призывал к восстановлению независимого Королевства Ирландия, в качестве монарха которого он видел будущую королеву Викторию. Для продвижения своей идеи он организовал ряд митингов в Ирландии (за исключеннием территории протестантского Ольстера), собравшие чрезвычайно большое количество участников (на каждом присутствовало около 100 000 человек). Премьер-министр Роберт Пиль был крайне озабочен подобными митингами. В результате О’Коннелл был арестован, приговорён к заключению сроком на 1 год и штрафу в £2000, однако был выпущен из тюрьмы через 3 месяца по решению Палаты Лордов. Здоровье его сильно пошатнулось во время заключения, и после выхода из тюрьмы его политическая активность сходит на нет.

Смерть и наследие

О’Коннелл умер от размягчения мозга (англ.) в 1847 году в Генуе (Италия), где он находился, совершая паломничество в Рим, в возрасте 71 года. На его здоровье серьёзно сказалось пребывание в тюрьме. Согласно его завещанию, сердце его было похоронено в Риме, а тело — на кладбище Гласневин в Дублине под круглой башней. Позднее там же похоронены его сыновья.

Семья

В 1802 году О’Коннелл женился на своей двоюродной сестре, Мэри О’Коннелл. У них родилось 4 дочери (трое дожили до зрелого возраста) и четверо сыновей. Все сыновья стали впоследствии членами парламента.

Политические убеждения и программа

Хотя родным языком О’Коннелла был ирландский, он пропагандировал распространение английского языка среди ирландцев с целью повышения их культуры. Хотя наиболее важным его достижением является кампания за католическую эмансипацию, он также выступал за права ирландских евреев. По его настоянию в 1846 году был отменён британский закон  (англ.) «De Judaismo», предписывающий ношение евреями специальной одежды. О’Коннелл говорил: «Ирландия… это единственная известная мне страна, не запятнавшая себя ни единым актом преследования евреев».

Литература

• King Dan the Rise of Daniel O’Connell 1775—1829, Patrick Geoghegan, Gill and Macmillan, 2008.
• John Mitchel, A Cause Too Many, Aidan Hegarty, Camlane Press.
• Thomas Davis, The Thinker and Teacher, Arthur Griffith, M.H. Gill & Son, 1922.
• Daniel O’Connell: The Irish Liberator, Dennis Gwynn, Hutchinson & Co, Ltd.
• O’Connell, Davis and the Collages Bill, Dennis Gwynn, Cork University Press 1948.
• Labour in Ireland, James Connolly, Fleet Street 1910.
• The Re-Conquest of Ireland, James Connolly, Fleet Street 1915.
• John Mitchel: Noted Irish Lives, Louis J. Walsh, The Talbot Press Ltd., 1934.
• Life of John Martin, P. A. Sillard, James Duffy & Co., Ltd 1901.
• Ireland Her Own, T. A. Jackson, Lawrence & Wishart Ltd 1976.
• Life and Times of Daniel O’Connell, T. C. Luby, Cameron & Ferguson.
• Paddy’s Lament: Ireland 1846—1847, Prelude to Hatred, Thomas Gallagher, Poolbeg 1994.
• The Great Shame, Thomas Keneally, Anchor Books 1999.
• Envoi, Taking Leave of Roy Foster, by Brendan Clifford and Julianne Herlihy, Aubane Historical Society, Cork.
• In Search of Ireland’s Heroes, Carmel McCaffrey. Ivan R Dee Publisher
• Fergus O’Ferrall, Daniel O’Connell (Gill’s Irish Lives Series), Gill & MacMillan, Dublin, 1981.
• Seán Ó Faoláin, King of the Beggars: A Life of Daniel O’Connell, 1938.
• Maurice R. O’Connell, The Correspondence of Daniel O’Connell (8 Vols), Dublin, 1972—1980.
• Oliver MacDonagh, O’Connell: The Life of Daniel O’Connell 1775—1847 1991.
• J. O’Connell, ed., The Life and Speeches of Daniel O’Connell (2 Vols), Dublin, 1846.
• Sister Mary Francis Cusask, [www.archive.org/details/lifeofdanielocon00cusauoft Life of Daniel O’Connell, the Liberator: His Times — Political, Social, and Religious]. New York: D. & J. Sadlier & Co. 1872.

Ссылки

• [www.heritage.nf.ca/society/oconnell.html Daniel O’Connell and Newfoundland] (англ.)
• [www.newadvent.org/cathen/11200c.htm Catholic Encyclopedia Article] (англ.)
• [www.fordham.edu/halsall/mod/1836oconnell.html O’Connell’s 1836 'Equal Justice for Ireland' speech in the House of Commons] (англ.)
• [www.1911encyclopedia.org/Daniel_O'Connell Article in 1911 Online Encyclopedia] (англ.)
• [multitext.ucc.ie/d/Daniel_OConnell Cork Multitext Project article on O’Connell with extensive image gallery] (англ.)
• О’Коннель, Даниэль // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий О’Коннелл, Даниел

Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.