Аод Большой мак Феардорха О'Нейлл

Хью О'Нилл ирл. Aodh Mór Ó Néill англ. Hugh O'Neill<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Хью О'Нилл, граф Тирон</td></tr>
король Тир Эогайна
1593 — 1607
Предшественник:	Турлох Луйнех О'Нил
Преемник:	английская аннексия
2-й граф Тирон
1587 — 1607
Предшественник:	Бриан О’Нилл
Преемник:	ликвидация титула
Рождение:	около 1550 Ольстер, Ирландия
Смерть:	20 июля 1616(1616-07-20) Рим, Италия
Место погребения:	Сан-Пьетро-ин-Монторио, Рим
Род:	О'Ниллы
Отец:	Мэттью О’Нилл
Мать:	Джоан Магуайр
Супруга:	Кэтрин О’Нил Джоан О’Доннелл Мэйбл Багнолл Кэтрин Мадженнис
Дети:	от второго брака: Маргарет, Сара, Элис, Хью и Генри от четвертого брака: Шейн, Конн и Бриан внебрачные дети: 2 сына и 2 дочери

Хью О’Нилл, так известен как «Великий граф» (Аод Мор мак Фэрдорха О’Нейлл (ирл. — Aodh Mór mac Feardorcha Ó Néill) (ок. 1550 — 20 июля 1616) — граф Тирон (1587—1607), последний король ирландского королевства Тир Эогайн в Ольстере (1593—1607), второй сын Мэттью О’Нилла, 1-го барона Данганнона (ум. 1558) и внук Конна Бакаха О’Нилла (ок. 1480—1559), короля Тир Эогайна и 1-го граф Тирона. Хью О’Нилл руководил восстанием в Ирландии против английского господства, известного как «Девятилетняя война» (1594—1603).

Ранняя жизнь

Хью О’Нилл был вторым сыном Мэттью (Фэрдохры) О’Нилла (ок. 1520—1558), 1-го барона Данганнона (1542—1558), незаконнорожденного сына Конна Бакаха О’Нилла (ок. 1480—1559), короля Тир Эогайна (1519—1559) и 1-го графа Тирона (1542—1559). Матерью Хью была Джоан Магуайр (ум. 1600), дочери Константина Магуайра.

В 1542 году английский король Генрих VIII Тюдор пожаловал королю Тир Эогайна Конну Бакаху О’Ниллу титул графа Тирона и пэра Ирландии, а его незаконнорожденный сын (бастард) Мэттью получил титул барона Данганнона и право на наследование графского титула после смерти своего отца. Это вызвало недовольство Шейна О’Нилла (ок. 1530—1567), законного сына Конна Бакаха от первого брака. В 1558 году Мэттью О’Нилл был убит людьми своего сводного брата Шейна, а в 1559 году скончался Конн Баках О’Нилл, 1-й граф Тирон. Новым главой клана О’Нилл и королём Тир Эогайна стал его законный сын Шейн О’Нилл (1559—1567). Английское правительство, поддерживавшее права сыновей убитого Мэттью, отказалось признавать Шейна лидером клана О’Нилл и правителем Ольстера. У Мэттью было четверо сыновей (Бриан, Хью, Кормак и Арт). После его гибели в 1558 году титул барона Данганнона унаследовал его старший сын Бриан О’Нилл (1558—1562). В 1562 году Бриан О’Нилл попал в засаду и был убит танистом Турлохом Луйнехом О’Ниллом, действовавшим по приказу Шейна О’Нилла. Титул барона Данганнона унаследовал его младший брат Хью О’Нилл (ок. 1550—1616). Хью О’Нилл с 1559 года воспитывался в Пейле в английской семье Ховеден. В 1567 году после гибели своего дяди Шейна О’Нилла Хью вернулся в Ольстер, пользуясь поддержкой и покровительством сэра Генри Сидни, английского наместника в Ирландии. После смерти Шейна новым главой клана О’Нилл и королевства Тир Эогайн стал его родственник и бывший танист Турлох Луйнех О’Нилл (1567—1593), который не был признан английскими властями в качестве законного графа Тирона. Английские власти поддерживали Хью О’Нилла в качестве законного претендента на графский титул. В 1580 году во время Второго восстания Десмонда в Манстере Хью О’Нилл на стороне англичан сражался против Джеральда Фицджеральда, 15-го графа Десмонда. В 1584 году он помогал английскому наместнику, сэру Джону Перро, против шотландцев в Ольстере.

В 1585 году Хью О’Нилл был вызван на заседания парламента в Дублине в качестве графа Тирона, а в 1587 году после визита в Англию он был признан королевой Елизаветой Тюдор в качестве законного графа Тирона в Ольстере. В 1593 году Турлех Луйнех О’Нилл отказался от престола в пользу своего соперника Хью О’Нилла, пользовавшегося поддержкой Англии.

В 1590 году сэр Генри Багнолл был назначен верховным комиссаром в Ольстере и главнокомандующим армии в Ирландии. В 1591 году Хью О’Нилл вызвал гнев Генри Багнолла, тайно сбежав с его сестрой Мэйбл Багнолл, с которой он вступил в брак. В 1593 году Хью О’Нилл показал свою лояльность по отношению к короне, приняв участие в подавлении в разгроме своего родственника, Хью Магуайра, лорда Ферманы, в битве при Беллике. После смерти своей первой жены Мэйбл Хью О’Нилл перешел в оппозицию к английской короне и стал искать помощи в Испании и Шотландии.

Девятилетняя война (1594—1603)

Основная статья: Девятилетняя война (Ирландия)

В 1594 году Хью О’Нилл, граф Тирон, заключив союз с рядом ирландских племенных вождей, начал восстание против английского владычества в Ирландии. Английское правительство объявило его изменником и начало военные действия. Несмотря на традиционную вражду с кланом О’Доннел, граф Тирон вступил в союз с Хью О’Доннелом, графом Тирконнелла. Графы Тирон и Тирконнелл организовали так называемую Северную лигу, в которую вошло большинство вождей ирландских провинций. Готовясь к войне, Лига собрала значительные запасы продовольствия, закупила оружие и снаряжение, создала армию по типу английской, произвела массовое военное обучение населения, установила связи с Испанией. Хью (Гуг) О’Нилл, граф Тирон, был избран главнокомандующим армии Лиги и принял прежнее имя — О’Нил, подчеркнув тем самым свои древние права на верховную власть в Ольстере.

25-27 марта 1595 года графы Тирон и Тирконнелл разгромили небольшое английское войско под командованием маршала сэра Генри Багнолла (1750 чел.) в битве при Клонтибрете (между Армой и Монагананом). Граф Тирон и другие вожди предложили испанскому королю Филиппу принять корону Ирландии, но он отказался.

Графы Тирон и Тирконнелл вступили в переговоры с королём Испании. В апреле 1596 года король Испании Филипп II обещал оказать помощь графу Тирону в борьбе против английского владычества в Ирландии.

Сначала война велась с переменным успехом, главным образом в графствах Антрим и Монаган. Граф Тирон продолжал просить у Испании помощь оружием, снаряжением и деньгами и предлагал испанскому королю за это Ирландию, а в 1596 году даже начал с англичанами переговоры о мире. Однако помощь из Испании позволила ему снова начать наступательные действия. 15 августа 1598 года войска Северной лиги (4500 пехотинцев и 600 всадников) в битве на реке Блекуотер у Желтого брода (в графстве Арма) разгромили основные силы английской армии в Ирландии под предводительством маршала Генри Багнолла (4500 пехотинцев и 500 всадников). В сражении было убито более 1 тысячи английских солдат и офицеров (среди них сам главнокомандующий, сэр Генри Багнолл). «Это самая крупная потеря, а также позор, которые королева переживала в своё царствование» — так оценивал это сражение один из лондонских купцов. Ирландские потери оценивались в 200 убитых и 600 раненых.

Положение англичан было тяжелым: восстал ряд кланов в провинции Манстер (а также О’Конноры и О’Муры в Лейнстере). Войска Северной лиги имели большие запасы продовольствия. Папа римский и испанский король готовили вторжение своих войск в Ирландию. Хью О’Нил назначал своих сторонников в качестве вождей и графов по всей Ирландии, в частности Джеймс Фицтомас Фицджеральд стал графом Десмондом, Флоренс Маккарти главой клана Маккарти Мор. Численность повстанцев в Манстере достигала девяти тысяч человек. Ирландцы стали изгонять со своих земель английских поселенцев-колонистов.

Весной 1599 года английская королева Елизавета Тюдор отправила в Ирландию своего фаворита, Роберта Деверё, графа Эссекса, во главе 22-тысячной армии для подавления восстания. Граф Эссекс по прибытии в Ирландию сообщал Елизавете о целях восставших: «Они не имеют другой цели, как сбросить иго покорности вашему величеству и вырвать с корнем всякое воспоминание об английской нации в этом королевстве». Граф Эссекс предпринял длительный поход в Манстер, а затем потерпел поражение в Ольстере от войск Северной Лиги. После неудачных действий против повстанцев граф Эссекс вступил в переговоры с предводителями восстания. 7 сентября 1599 года под Лагеном было заключено перемирие. Осенью того же 1599 года граф Эссекс был отозван королевой в Англию и казнен по обвинению в заговоре.

В январе 1600 года граф Тирон предпринял поход на провинцию Манстер, где разорил плантации английских владельцев. Но пока граф Тирон находился в Манстере, английские войска начали активные наступательные действия из Пейла. До этого в Ирландию были направлены большие подкрепления и сменено командование, новым ирландским наместником был назначен сэр Чарльз Блаунт, 8-й барон Маунтжой, а военным губернатором Манстера — Джордж Кэрю. Лорд Маунтжой попытался разгромить Тирона еще на равнинах Манстера: он расположил на границе Пейла военные отряды и начал наступление на Манстер, выделив соответствующие силы, которые должны были отрезать путь отступления Тирону в Ольстер. Но Тирону благодаря стремительным переходам удалось отойти в Ольстер и избежать разгрома. Тогда Маунтжой и Кэрю совершили карательные походы против восставших вождей в Лейнстере и Манстере и, оттеснив продолжавшие сопротивление отряды повстанцев в горы и леса, привели эти две провинции к покорности. Но Тирону все же удалось закрепиться в труднодоступных горных районах Ольстера, и все попытки разгромить его оказались безуспешными. В мае 1600 года сэр Генри Докра с небольшим отрядом укрепился в Дерри, в тылу Хью О’Нила. Осажденный в Ольстере Тирон продолжал получать морским путём из Испании оружие, снаряжение и золото. Прибыло также два папских легата с правом выдавать ирландцам, сражавшимся с англичанами, индульгенции — грамоты об отпущении грехов; они привезли О’Нилу торжественные знаки папской милости к нему как защитнику католической веры от англичан-протестантов.

В октябре 1601 года на юге Манстера высадился испанский вспомогательный отряд (3500 тыс. чел.) под командованием генерала дона Хуана де Агилы, который занял город Кинсейл. Значительная группа вождей Манстера сразу же присоединилась к испанцам, другие стали соблюдать нейтралитет. Таким образом, возникла угроза соединения армии повстанцев на севере с испанскими войсками и повстанцами в Манстере. Учитывая это, лорд Чарльз Маунтжой вместе с главными силами английской армии поспешил к Кинсейлу, намереваясь разгромить испанский отряд еще до его соединения с силами Тирона, Кэрью со своими отрядами должен был удерживать Тирона в Ольстере. Но Тирону удалось пробиться в Манстер и в конце ноября блокировать войска Маунтжоя, осаждавшие Кинсейл. По требованию осажденных в Кинсейле испанцев 23 декабря началось решающее сражение Тирона с английскими войсками, в ходе которого испанцы не смогли оказать ему помощь. В результате войска Тирона были разгромлены, и ему пришлось с остатками своей армии снова отойти в Ольстер. Испанский отряд в Кинсейле капитулировал на условиях свободного пропуска его в Испанию. Поражение в битве под Кинсейлом было катастрофой для Хью О’Нила, его шансы на победы в войне были окончательно подорваны.

Хью О’Доннел, граф Тирконнелл, ближайший соратник Хью О’Нилла и второй предводитель восстания, отправился в Испанию для дополнительной помощи, где вскоре скончался, (возможно, был отправлен английским агентом). Потерпев поражение под Кинсейлом, Хью О’Нилл смог прорваться на север в Ольстер. В 1601—1602 годах английские войска уничтожили посевы и скот в Ольстере. Многие ирландские лорды изменили ему и перешли на сторону английского командования. Хью О’Нилл был блокирован в Тироне с трех сторон, против него действовали войска Генри Докры из Дерри, Артура Чичестера из Каррикфергуса и лорда Маунтжоя из Дандалка. В июне 1602 года Хью О’Нилл сжег свою резиденцию — город Данганнон (столицу рода О’Нилл), а сам отступил со своими сторонниками в Гленкойнский лес, где приготовился к обороне. В начале 1603 года королева Елизавета Тюдор поручила лорду Маунтжою начать мирные переговоры с графом Тироном.

24 марта 1603 года скончалась королева Англии Елизавета Тюдор. 27 марта лорд Маунтджой получил информацию о смерти королевы, но скрывал её до 5 апреля. 30 марта 1603 года в Меллифонтском аббатстве, близ Баллимасканлана, был заключен Меллифонтский мирный договор между Хью О’Ниллом и английский главнокомандующим, лордом Маунтжоем. Хью О’Нилл сохранил титул графа Тирона и свои владения в провинции Ольстер. В июне 1603 года Хью О’Нилл в сопровождении Рори О’Доннела, нового графа Тирконнелла, прибыл в Лондон, где был принят новым английским королём Яковом I Стюартом, преемником Елизаветы Тюдор. Яков Стюарт признал Хью О’Нилла и Хью О’Доннела графами Тирона и Донегала.

Бегство графов

Основная статья: Бегство графов

За время Девятилетней войны Ирландии был причинен значительный ущерб. «Вся страна опустошена, те, кто избежал меча, погибли от голода», — сообщается в одном официальном документе. «Вашему величеству не над чем повелевать в этой стране, разве только над кучами пепла и трупами», — писал лорд Маунтжой королеве Елизавете.

Английские власти не оставляли свои планов о полной колонизации Ирландии. В 1607 году в парламент в Дублине было подброшено анонимное письмо, в котором сообщалось о подготовке нового ирландского восстания. В листе не отмечалось ни одного имени, но утверждалось о причастности Хью О’Нилла и Рори О’Доннела к подготовке восстания. Позже было доказано, что эту провокационную фальшивку составил английский барон Кристофер Лоуренс. Хью О’Нилл и Рори О’Доннелл поняли, что их собираются убить и готовят расправу над другими ирландскими аристократами и вождями кланов. В это время сын Хью О’Нилла — Генри сообщил отцу, что подготовил корабль в заливе Суилли для побега в Европу. Письмо от сына Хью О’Нилл получил, когда он с английским наместником Артуром Чичестером посещал Слэйн в графстве Мит. Не сказав Чичестеру ни слова, он покинул его и отправился в Гарета Мора в Мелифонт. Затем неожиданно попрощавшись с семьей Мора он отправился в деревню Ратмаллан в заливе Лох-Суилли, где его ожидал французский корабль. На корабль сели 99 ирландских аристократов с семьями «оставив своих лошадей на берегу без присмотра» и 4 сентября 1607 года отправились в Испанию. Шторм заставил их принять к берегу в устье Сены во Франции. Французский король их любезно принял. Затем они отправились в Рим, где получили убежище от имени папы римского и короля Испании. Рори О’Доннел умер 30 июля 1608 года, а Хью О’Нилл скончался 20 июля 1616 года в Риме. После бегства графов Тирона и Тирконнелла их владения в Ольстере были конфискованы английской короной.

Семья

Хью О’Нилл был женат четыре раза. Его первой женой стала Кэтрин О’Нил, дочь Бриана мак Фелима О’Нила (ум. 1575). После развода с первой женой вторично женился на Джоан (Шевонн) О’Доннелл (ум. 1591), дочери сэра Аода О’Доннелл. В августе 1591 года в третий раз женился на Мэйбл Багнолл (ум. 1595), дочери сэра Николаса Богнолла и Элеоноры Гриффит. В четвертый раз он женился на Кэтрин Мадженнис (ум. 1618).

Дети от второго брака:

• Маргарет О’Нилл (ум. 1655), жена Ричарда Батлера, 3-го виконта Монтгаррета
• Сара O’Нилл (ум. 1640), муж с 1623 года Артур Мадженнис, 1-й виконт Мадженнис
• Элис O’Нилл (ок. 1583—1663), жена Рэндала Мака Сорли Мак Доннела, 1-го графа Антрима (ум. 1636)
• Хью O’Нелл, 4-й барон Данганнон (ок. 1585—1609)
• Генри O’Нилл (ок. 1586—1617)

Дети от четвертого брака:

• Шейн O’Нилл (1599—1641), титулярный 3-й граф Тирон (с 1616)
• Конн O’Нилл (1601—1622)
• Бриан О’Нилл (1604—1617)

Кроме законных детей, у графа Тирона также было несколько незаконнорожденных детей: сыновья Турлох и Конн, а также две дочери.

Источники

• Gerard Anthony Hayes McCoy Irish Battles (Belfast, 1989) ISBN 0-86281-212-7.
• Canny, Nicholas (2004). «O’Neill, Hugh, second earl of Tyrone (c.1550-1616)». Oxford Dictionary of National Biography. Oxford University Press.
• Nicholas P. Canny The Elizabethan Conquest of Ireland: A Pattern Established, 1565-76 (London, 1976) ISBN 0-85527-034-9.
• Nicholas P. Canny Making Ireland British, 1580—1650 (Oxford University Press, 2001) ISBN 0-19-820091-9.
• Steven G. Ellis Tudor Ireland (London, 1985) ISBN 0-582-49341-2.
• Cyril Falls Elizabeth’s Irish Wars (1950; reprint London, 1996) ISBN 0-09-477220-7.
• Jefferies, Henry A. (2000). «Hugh O’Neill, earl of Tyrone, c. 1550—1616». In Charles Dillon, Henry A. Jefferies and William Nolan. Tyrone: History and Society. Dublin. pp. 181–232.
• Colm Lennon Sixteenth Century Ireland — The Incomplete Conquest (Dublin, 1995) ISBN 0-312-12462-7.
• Hiram Morgan Tyrone’s Rebellion (1995).
• O’Faolain, Sean (1970) [1942]. The great O’Neill. A biography of Hugh O’Neill, Earl of Tyrone, 1550—1616. Cork.

Отрывок, характеризующий Аод Большой мак Феардорха О'Нейлл

Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.