О’Коннор, Брайан Дэниел

Брайан Дэниел О’Коннор
Bryan Daniel O'Connor
Страна:	США США
Специальность:	лётчик-испытатель
Воинское звание:	полковник КМП США
Экспедиции:	STS-61B, STS-40
Время в космосе:	15 сут 23 ч 21 мин
Дата рождения:	6 сентября 1946(1946-09-06) (77 лет)
Место рождения:	Ориндж, Калифорния, США

Брайа́н Дэ́ниел О’Ко́ннор (англ. Bryan Daniel O'Connor; род. 1946) — астронавт НАСА. Совершил два космических полёта на шаттлах: STS-61B (1985, «Атлантис») и STS-40 (1991, «Колумбия»). Полковник Корпуса морской пехоты США.

Личные данные и образование

Брайан О’Коннор родился 6 сентября 1946 года в городе Ориндж, Калифорния, но своим родным считает город «29-Палм» в том же штате, где в 1964 году окончил среднюю школу. В 1968 году в Военно-морской академии США получил степень бакалавра наук в области машиностроения (начальная авиационная подготовка). В 1970 году в Университете Западной Флориды получил степень магистра в области аэронавтики. В 1972 году окончил Аспирантуру ВМС США (по линии безопасности) в городе Монтерей, штат Калифорния и в 1976 году — Военно-морскую Школу летчиков-испытателей, на авиабазе в городе Патаксенте, штат Мэриленд. У Брайана и его жены Сьюзи двое сыновей — Томас и Кевин. Семья О’Коннор любит туризм, подводное плавание, музыку и путешествия. .

До НАСА

О’Коннор поступил на действительную военную службу в Корпус морской пехоты (КМП) США в июне 1968 года после окончания Военно-морской академии США в Аннаполисе, Мэриленд. Он стал военно-морским летчиком в июне 1970 года. Служил в качестве летчика-истребителя на A-4 Skyhawk и AV-8A Harrier в различных частях Земного шара: в Соединенных Штатах, в Европе и западной части Тихого океана. В 1975 году О’Коннор поступил в Военно-морскую школу летчиков и служил в качестве летчика-испытателя на авиабазе в Патаксенте, штат Мэриленд. За эти 3,5 года участвовал в испытаниях различных типов самолетов, а также с укороченным и вертикальным взлетом и посадкой, в том числе A-4, OV-10, AV-8 и X-22. С июня 1977 по июнь 1979 был назначен старшим офицером в Проект ВВС, отвечающий за все летные испытания самолета Хариер, в его обязанности входили планирование, проведение испытаний, выдача рекомендаций и предварительная оценка всех первых прототипов «YAV-8B Harrier» для Первого военно-морского флота. Когда в 1980 году ему сообщили о приглашении в НАСА в качестве кандидата в астронавты, он служил в качестве заместителя руководителя Программы «Закупки AV-8» на Военно-морской базе в Вашингтоне, округ Колумбия. Имеет налет более 5000 часов на более чем 40 типах самолетов..

Подготовка к космическому полёту

О’Коннор был приглашен в НАСА в качестве кандидата в астронавты в мае 1980 года в составе девятого набора. Начал прохождение курса общекосмической подготовки (ОКП) с июля 1980 года в Космическом центре имени Джонсона в Хьюстоне, штат Техас. По её окончании в августе 1981 года получил квалификацию «пилот шаттла». После обучения, О’Коннор занимал различные должности по поддержке экипажей первых испытательных полетов на шаттлах, в том числе в качестве летчика-испытателя при подготовке на тренажерах экипажей STS-1 и STS-2. Курировал вопросы безопасности, сопровождал STS-3 при посадке, а также был в группе поддержки экипажа STS-4. Он был оператором связи при полетах c STS-5 до STS-9. Он также занимал должность Офицер безопасности полетов Корпуса астронавтов НАСА.

После катастрофы шаттла «Челленджер» и его экипажа в январе 1986 года, О’Коннор сделал ряд предложений по увеличению безопасности астронавтов и в течение последующих трех лет после катастрофы контролировал выполнение этих заданий в качестве представителя космического агентства. В первые дни после аварии, он сформулировал и контролировал выполнение комплекса работ по сбору обломков на мысе Канаверал. Тогда он создал и управлял работами в штаб-квартире NASA, занимался связью между НАСА и президентской «Комиссией Роджера» по расследованию катастрофы. В марте 1986 года он был назначен помощником руководителя программы «Космические челноки» (до февраля 1988 года), а также первым председателем новой группы по безопасности Космических полетов (до 1989 года). Впоследствии, с февраля 1988 до августа 1991 года, занимал должность заместителя директора по операциям летных экипажей.

Космические полёты

• Первый полёт — STS-61B, шаттл «Атлантис». C 27 ноября по 3 декабря 1985 года в качестве пилота. Во время миссии STS-61B было запущенно 4 коммуникационных спутника: Morelos-B (Мексика), Optus-A2 (Австралия), Satcom-K2 (США), OEX Target. Morelos-B и Optus-AUSSAT-2 были выведены на орбиты с помощью вспомогательных двигателй PAM-D, а для Satcom-K2 впервые была использована модификация PAM-D2 для вывода более тяжёлых спутников. Было проведено 2 эксперимента по сборке конструкций в космосе: конструкция, близкая по форме к «пирамиде» и по форме, близкой к «высокой башне». Продолжительность полёта составила 6 суток 21 час 6 минут.
• Второй полёт — STS-40, шаттл «Колумбия». C 5 по 14 июня 1991 года в качестве командира корабля. Основной целью миссии STS-40 были эксперименты с космической лабораторией Спейслэб (в основном в области биологии). Продолжительность полёта составила 9 суток 2 часа 15 минут.

Общая продолжительность полётов в космос — 15 суток 23 час 21 минуту.

После полётов

О’Коннор покинул НАСА в августе 1991 года, чтобы стать командиром отряда морской авиации на авиабазе Патаксент-Ривер в штате Мэриленде. В течение 10 месяцев О’Коннор привел 110 тест-полетов в качестве летчика-испытателя AV-8B. В 1992 году О’Коннор вернулся на работу в штаб-квартиру НАСА в Вашингтоне, стал заместителем помощника Администратора космических полетов. Ему была поставлена задача немедленно разработать Систему всеобъемлющей безопасности полетов, тесно сотрудничать с Конгрессом и Администрацией для финансирования основных программ модернизации. Затем, в конце лета 1992 года он был назначен руководителем переговорной команды, которая приехала в Москву, чтобы создать основу для амбициозной и сложной совместной пилотируемой космической программы, известной как Спейс шаттл/Мир. В марте 1993 года О’Коннор был назначен директором реорганизации космической станции. Он и его команда в 50 инженеров, менеджеров и международных партнеров разработали рекомендации и изменили стратегию, что привело к существенной экономии средств (около 300 млн долларов в год), тем самым помогая сохранить программу, не входя в финансовый конфликт с Конгрессом. В сентябре он был назначен исполняющим обязанности Директора программы по космической станции «Фридом». Он занимал этот пост в течение всего переходного периода от проекта станции «Фридом» к новой программе — Международной космической станции. В январе 1994 года был объявлен Директором Программы на постоянной основе.

В апреле 1994 года О’Коннор был назначен Директором Программы Спейс шаттл. В этом качестве он отвечал за все расходы программы — 3,5 млрд долларов в год и работу более 27 000 человек в правительстве и персонала у подрядчиков. К тому времени, когда он покинул НАСА в марте 1996 года, он управлял крупнейшей и наиболее заметной программой НАСА. Было произведено двенадцать успешных стартов, в том числе три первых полета на русскую космическую станцию Мир. Он планировал и вел обширную реструктуризацию программы, сохраняя налогоплательщикам примерно около 1 млрд долларов в течение пяти лет. Не менее важным был его вклад в увеличение безопасности полетов после катастрофы «Челленджера».

О’Коннор покинул НАСА в феврале 1996 года, чтобы стать консультантом в аэрокосмической области. Он также входил в состав консультативного совета по строительству больших дирижаблей в «Resources Corporation».

Награды и премии

Награждён: Медаль «За космический полёт» (1985 и 1991) и многие другие.

См. также

• Список космонавтов и астронавтов (и кандидатов).
• Список астронавтов США — участников орбитальных космических полётов.
• Хронология пилотируемых космических полётов.

Ссылки

• [www.spacefacts.de/bios/astronauts/english/oconnor_bryan.htm Spacefacts biography of Bryan D. O’Connor]
• [astronaut.ru/crossroad/191.htm Брайан Даниэл О’Коннор] в Космической энциклопедии

Отрывок, характеризующий О’Коннор, Брайан Дэниел

Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.