76-мм полковая пушка образца 1943 года

76-мм полковая пушка образца 1943 года
Калибр, мм	76,2
Экземпляры	5192
Расчёт, чел.	6
Скорострельность, выстр/мин	12
Скорость возки по шоссе, км/ч	до 35
Высота линии огня, мм	718
Ствол
Длина ствола, мм/клб	1480/19,41
Длина канала ствола, мм/клб	1394/18,3
Масса
Масса в походном положении, кг	1300 (с передком)
Масса в боевом положении, кг	600
Габариты в походном положении
Длина, мм	3540
Ширина, мм	1634
Высота, мм	1300
Клиренс, мм	275
Углы обстрела
Угол ВН, град	от −8 до +25°
Угол ГН, град	60°

76-мм полковая пушка обр. 1943 г. (ОБ-25, Индекс ГАУ — 52-П-344) — советское лёгкое полковое орудие калибра 76,2 мм непосредственной поддержки пехоты и кавалерии огнём и колёсами.

Разработанное в 1942—1943 годах силами инженеров-заключённых под руководством М. Ю. Цирульникова, это орудие заменило устаревшую 76-мм полковую пушку обр. 1927 г. и активно использовалось на завершающем этапе Великой Отечественной войны. Всего в 1943—1946 годах было построено 5192 пушки этого типа, которые состояли на вооружении Советской Армии в послевоенное время и поставлялись вооружённым силам ПНР, КНР и КНДР, принимали участие в Корейской войне. В СССР они были заменены новым поколением лёгких безоткатных артиллерийских систем в конце 1950-х годов.

История

Предпосылки

К середине 1930-х годов, спустя менее десяти лет после принятия на вооружение РККА, 76-мм полковая пушка обр. 1927 г. уже стала устаревшей. Эта артиллерийская система представляла собой по сути дальнейшее развитие горной пушки Данглиза, первый проект которой был разработан ещё в 1893 году. К основным недостаткам орудия относились малые углы вертикального (ВН) и горизонтального наведения (ГН), низкая скорость возки, невысокая скорострельность из-за устаревшего поршневого затвора. Вызывала нарекания и относительно слабая баллистика орудия, ограничивавшая его максимальную дальность стрельбы и бронепробиваемость. Последнее было особенно важным в свете появления за рубежом образцов бронетанковой техники, устойчивых к попаданиям бронебойных снарядов, фугасных гранат и шрапнели, поставленной «на удар», выпущенных из 76-мм полковой пушки обр. 1927 г. Попытки её модернизации показали невозможность качественного улучшения характеристик орудия при сохранении существующего лафета, и в 1936 году работы в этом направлении были прекращены. Было принято принципиальное решение о проектировании нового орудия.

Осенью 1936 года главное артиллерийское управление (ГАУ) РККА выдало Кировскому заводу задание на разработку 76-мм полковой гаубицы-пушки. По сравнению с пушкой обр. 1927 г. новое орудие должно было иметь лучшую баллистику (начальная скорость 500—550 м/с) за счёт более длинного ствола (20—26 калибров), угол ВН не менее 70°, угол ГН не менее 60° и массу не более 950 кг. В рамках работы над этой артиллерийской системой, получившей индекс Л-10, ведущий инженер И. И. Амелькевич начал проработку универсального орудия, качающаяся часть которого могла использоваться не только на полевом лафете, но и для вооружения танков, бронепоездов и боевых кораблей. Однако уже весной 1937 года работы над орудием были прекращены по распоряжению М. Н. Тухачевского.

В 1937 году отвечавший за вопросы вооружения армии руководящий состав РККА подвергся репрессиям (в частности, были арестованы, осуждены и позднее казнены через расстрел М. Н. Тухачевский и начальник ГАУ Н. А. Ефимов). Пришедшее ему на смену новое руководство ГАУ в лице Г. И. Кулика, озабоченное плачевным состоянием дел в области вооружения Красной армии, в 1938 году приняло решение о возобновлении работ по полковым орудиям. Наркоматом вооружения был объявлен конкурс на создание полкового орудия, тактико-технические требования (ТТТ) к которому, утверждённые 14 февраля 1938 года, повторяли условия заказа Кировскому заводу 1936 года. Проектирование новой артиллерийской системы, помимо КБ Кировского завода, было возложено на КБ ленинградского завода № 7 «Арсенал» и КБ горьковского завода № 92 «Новое Сормово».

КБ Кировского завода под руководством И. А. Маханова продолжило работы по Л-10 и в сентябре 1938 года продемонстрировало орудие в варианте танковой пушки. В начале 1939 года была представлена массогабаритная модель полкового орудия. Однако в 1939 году руководство КБ Кировского завода было арестовано, в том числе и конструкторы И. А. Маханов и И. И. Амелькевич, что привело к остановке работ по Л-10. КБ заводов «Арсенал» и «Новое Сормово» при создании своих образцов за основу взяли разрабатываемые ими с 1936 года проекты 76-мм горных орудий, близких к полковым по ряду параметров. В конце 1938 — начале 1939 года КБ завода «Арсенал» под руководством Л. И. Горлицкого закончило проект «конно-полковой» пушки 7-5 на базе горной пушки обр. 1938 г. (7-2). От последней был взят ствол с затвором, прицел, колёса и в целом около 30 % деталей. Однако конструкция 7-5 не вполне соответствовала ТТТ — доставшийся от горного орудия однобрусный лафет ограничивал угол ГН всего 6° вместо требуемых 60°. В связи с этим одновременно велись работы по пушке 7-4, имевшей иную конструкцию лафета с раздвижными станинами. Опытный образец 7-4 был изготовлен в начале апреля 1940 года. Ни 7-5, ни 7-4 на вооружение приняты не были — первое орудие по причине малого угла ГН, а второе — по причине сложности конструкции пушки и более высокой готовности конкурирующего проекта пушки Ф-24.

КБ завода «Новое Сормово» под руководством В. Г. Грабина также спроектировало свою полковую пушку Ф-24 на базе разрабатываемого с 1936 года горного орудия Ф-31. Оба орудия были практически идентичны, отличаясь главным образом тем, что полковая пушка, в отличие от горной, не могла разбираться на вьюки. Но такой подход не устроил ГАУ, руководство которого после рассмотрения проекта предписало его кардинально переделать. В числе выдвинутых требований были создание лафета с раздвижными станинами, отказ от переменной высоты линии огня за счёт излома боевой оси ввиду сложности такой конструкции, а также использование патрона и каморы от горной пушки обр. 1938 г. Рабочие чертежи с макетом переделанного орудия были рассмотрены ГАУ 16 октября 1939 года, а первый опытный образец Ф-24 был изготовлен в январе 1940 года (всего было изготовлено 4 опытных образца орудия). Пушка Ф-24 прошла полигонные испытания и показала хорошие характеристики, но по не вполне понятным причинам так и не была принята на вооружение (при этом в 1940 году производство пушек обр. 1927 г. было прекращено). Тем не менее, работы по этой артиллерийской системе не пропали даром — её конструкция была положена в основу проекта 57-мм противотанковой пушки ЗИС-2.

Очевидным недостатком опытных полковых орудий, разработанных по ТТТ 1938 года, являлась их больша́я масса в боевом положении, достигавшая 985 кг. Это ограничивало их подвижность на поле боя, уже существовавшие на тот момент полковые пушки обр. 1927 г. при меньшей массе около 900 кг критикуются как слишком тяжёлые для своего предназначения. Кроме того, по своим баллистическим качествам они находились достаточно близко с классическими дивизионными орудиями, от которых они отличались несколько меньшей начальной скоростью и возможностью стрельбы под большим углом возвышения с переменным зарядом.

Конкурс 1942 года

После начала Великой Отечественной войны стало очевидно, что бронепробиваемость полковой пушки обр. 1927 г., производство которой с началом войны было возобновлено, является явно недостаточной. В большинстве случаев борта немецких средних и лоб лёгких танков защищались качественной бронёй толщиной около 30 мм, что было на пределе возможностей орудия даже на близких дистанциях боя. Весной 1942 года были утверждены новые ТТТ на полковое орудие, которые в основном заключались в обеспечении бронепробиваемости не менее 50 мм на дистанции 500 м, массы не более 900 кг, а также в его максимальной унификации с артиллерийскими системами, уже находящимися в производстве. КБ Кировского завода произвело модернизацию 76-мм полковой пушки обр. 1927 г., которая заключалась в удлинении ствола орудия на 9 калибров, установке груза на казённик для ликвидации возникшей неуравновешенности ствола в цапфах и увеличении зазора в компрессоре тормоза отката. Модернизированный образец орудия, получивший название «76-мм полковая пушка обр. 1927/42 гг.», был изготовлен в январе 1942 года. Войсковые испытания орудие проходило летом 1942 года на Ленинградском фронте и, согласно заключению комиссии, их не выдержало.

Одновременно КБ завода № 92 спроектировало свой вариант полковой пушки под названием ЗИС-21-11, представлявший собой по сути дивизионную пушку ЗИС-3 с обрезанным до 20 калибров стволом и уменьшенным щитом. В мае 1942 года орудие прошло испытания на Гороховецком полигоне, которые выявили неудовлетворительную работу противооткатных устройств. После исправления дефектов, пушка прошла повторные испытания, однако в августе 1942 года было решено отказаться от принятия ЗИС-21-11, поскольку её бронепробиваемость по сравнению с пушкой обр. 1927 г. увеличилась незначительно — на 12,5 мм на дистанции 500 м.

Одной из основных причин отказа от продолжения разработки полковых пушек по ТТТ 1942 года являлись разработка и принятие на вооружение 76-мм кумулятивных снарядов, имевших бронепробиваемость порядка 70 мм на всех дистанциях. Как следствие, необходимость в увеличении начальной скорости полковых орудий отпала.

Создание

В апреле 1942 года работы над новым полковым орудием были начаты в ОКБ-172 под руководством М. Ю. Цирульникова. ОКБ-172 было образовано в 1938 году как «ОТБ УНКВД Ленинградской области» и представляло собой «шарагу» — конструкторское бюро, в котором работали инженеры, приговорённые к различным срокам заключения. Заключённым был и руководитель ОКБ-172, М. Ю. Цирульников, осуждённый в 1939 году на 8 лет лагерей. Первоначально ОТБ размещалось в Ленинграде и специализировалось на создании морской артиллерии, но после начала войны было эвакуировано в Молотов (Пермь) на завод № 172, получив своё новое название (стоит отметить, что при этом на заводе одновременно существовало и собственное КБ, в котором работали вольнонаёмные инженеры — КБ завода № 172). В Молотове ОКБ-172 занималось работами в области полевой и танковой артиллерии, в частности в 1942 году конструкторским бюро была разработана модификация 45-мм противотанковой пушки, принятая на вооружение под наименованием 45-мм противотанковая пушка обр. 1942 г. (М-42).

В эскизном проекте нового орудия Цирульников предложил наложить 76-мм ствол со слабой баллистикой на лафет 45-мм противотанковой пушки обр. 1942 г. Такое решение позволяло получить довольно лёгкую артиллерийскую систему, использующую хорошо отработанные в производстве элементы. С другой стороны, оно не соответствовало ТТТ на полковое орудие 1942 года, требовавших более высокой начальной скорости снаряда по сравнению с пушкой обр. 1927 г. Как результат, в 1942 году проект не вызвал большого интереса со стороны ГАУ. Однако с прекращением работ над другими полковыми орудиями и отказом от прежних ТТТ идея ОКБ-172 оказалась к месту, перспективная система получила заводской индекс ОБ-25 и её проектирование активизировалось. В феврале 1943 года этот этап был закончен, начались изготовление и испытания опытных образцов. Третий опытный образец пушки был допущен до полигонных испытаний, проходивших на Гороховецком полигоне с 18 по 26 июня 1943 года. Испытания завершились неудачно — были выявлена плохая кучность, проблемы в работе противооткатных устройств, погнулась боевая ось. После устранения недостатков в июле 1943 года последовали войсковые испытания четырёх опытных образцов; при этом с целью определения оптимальной конструкции испытывались стволы с разной крутизной нарезки — 15, 20, 25, 30, 35 калибров. К 12 августа войсковые испытания были успешно завершены, а 4 сентября 1943 года орудие было принято на вооружение под официальным наименованием «76-мм полковая пушка обр. 1943 г.». М. Ю. Цирульников 19 июня 1943 года специальным Указом Президиума Верховного Совета СССР был досрочно освобождён со снятием судимости.

Производство

Серийное производство 76-мм полковой пушки обр. 1943 г. велось с 1 января 1944 года по 1946 год на заводах № 172 и № 106. Завод № 172 изготовил бо́льшую часть из общего числа выпущенных орудий в 5192 единицы.

Производство 76-мм полковых пушек обр. 1943 г., шт.
Производитель	1944	1945	1946	Итого
Завод № 172	2730	1434	—	4164
Завод № 106	464	494	30	988
Всего	3194	1928	30	5192

Опытные разработки и дальнейшее развитие полковых орудий

В 1944 году ОКБ-172 прорабатывало модификацию пушки под индексом БЛ-11 с клиновым полуавтоматическим затвором. Был изготовлен опытный вариант орудия, но на вооружение данная модификация не принималась.

Поскольку ОБ-25 не вполне удовлетворяла военных, совершенствование полковых орудий было продолжено. С лета 1943 года в Центральном артиллерийском конструкторском бюро (ЦАКБ) под руководством В. Г. Грабина велись работы над 76-мм полковой пушкой С-5-1. Орудие при той же баллистике и боеприпасах, что и ОБ-25, имело полуавтоматический вертикальный клиновой затвор, угол ВН 37°, торсионное подрессоривание, обеспечивающее большую скорость возки, коробчатые станины. Пушка С-5-1 прошла полигонные испытания на Ржевском полигоне в 1945 году; согласно заключению ГАУ от 6 августа 1945 года, орудие испытания не выдержало и работы над ним были прекращены.

В 1944 году КБ завода № 172 были разработаны 76-мм полковые пушки М3-1 и М3-2. М3-1 имела ствол длиной 22,1 калибра, а также оригинальную конструкцию лафета, основанную на идее «несущего щита», которая заимствовалась у немецкой противотанковой пушки Pak 41 с коническим стволом калибра 75/55 мм. У пушки М3-2 длина ствола составляла 30,2 калибра, а лафет был конструктивно близок аналогичной составляющей 45-мм противотанковой пушки обр. 1942 г. Оба орудия оснащались горизонтальным клиновым четвертьавтоматическим затвором. Пушка М3-1 прошла полигонные испытания в ноябре 1944 года, по итогам которых была выявлена плохая работа противооткатных устройств. С октября 1944 по март 1945 года проходили полигонные испытания пушки М3-2, которые также зафиксировали проблемы с противооткатными устройствами и плохую экстракцию гильз. Была рекомендована доработка обоих орудий, однако в связи с окончанием войны на вооружение данные пушки не принимались.

С 1949 года в ЦНИИ-58 велись работы по созданию 100-мм полковой безоткатной пушки под шифром «0974» для замены пушки обр. 1943 г. Орудие должно было иметь массу около 500 кг, углы ВН и ГН в 37° и 60° соответственно, скорострельность до 12 выстрелов в минуту. На вооружение пушка не принималась в связи с началом работ по новой 100-мм полковой безоткатной пушке С-100 массой около 180 кг. Однако С-100 постигла та же участь, военные оказали предпочтение альтернативной конструкции другого разработчика — 107-мм безоткатной пушке Б-11.

Организационно-штатная структура

Согласно штатам военного времени, ОБ-25 имелись в полковых артиллерийских батареях следующих частей:

• Полки стрелковых дивизий — 4 орудия.
• Кавалерийские полки — 4 орудия.
• Артиллерийские дивизионы стрелковых бригад — 4 орудия.

Также, в ходе войны имелись случаи использования ОБ-25 в батальонной артиллерии и даже в качестве противотанкового орудия в истребительно-противотанковых артиллерийских бригадах.

Боевое применение

76-мм полковая пушка обр. 1943 г. предназначена для непосредственной поддержки и сопровождения огнём и колёсами пехоты и кавалерии. В бою на орудие возлагались следующие задачи:

• подавление и уничтожение живой силы и огневых средств (пулемётов, орудий, миномётов) противника, расположенных как открыто, так и за лёгкими полевыми укрытиями;
• подавление огня всех видов из ДОТ и ДЗОТ стрельбой прямой наводкой по амбразурам;
• проделывание проходов для своих пехоты и танков в проволочных заграждениях и надолбах;
• борьба с бронетехникой противника с использованием кумулятивных снарядов.

Пушка предназначалась почти исключительно для ведения огня прямой наводкой. В наступлении полковые пушки должны были перемещаться своими расчётами в боевых порядках наступающей пехоты и оперативно подавлять огневые средства противника, мешающие продвижению, — пулемётные гнёзда, артиллерийские орудия и миномёты, разнообразные огневые точки. В обороне орудия также должны были находиться в боевых порядках пехоты, ведя огонь по наступающей пехоте противника, а при необходимости — и по танкам и бронемашинам. Специфика действий полковых орудий приводила к большим потерям как материальной части, так и расчётов; в то же время, наряду с батальонной артиллерией (45-мм пушками) и миномётами полковые орудия были единственными артиллерийскими системами, находившимися непосредственно в боевых порядках и имевшими возможность максимально оперативно поражать выявленные цели. Благодаря относительно небольшим размерам и массе полковые пушки активно использовались при форсировании рек, проведении десантных операций, в городских боях.

Всего за войну было израсходовано 1185,1 тысяч выстрелов для 76-мм пушек обр. 1943 г. — 714,3 тысяч выстрелов в 1944 году и 470,8 тысяч выстрелов в 1945 году.

В послевоенное время ОБ-25 использовались в ходе Корейской войны северокорейскими частями. По итогам боевого применения отмечалась недостаточная дальность стрельбы орудия.

Описание конструкции

Конструктивно, ОБ-25 представляет собой лёгкую пушку со слабой баллистикой на подрессоренном лафете с раздвижными станинами. Лафет орудия с противооткатными устройствами взят с некоторыми изменениями от 45-мм противотанковой пушки обр. 1942 года, затвор и прицел взяты от 76-мм полковой пушки обр. 1927 года, ствол спроектирован заново.

Ствол

Ствол орудия — моноблок с навинтным казёнником. Наружная поверхность моноблока цилиндрическая, переходящая на конце в дульное утолщение. На моноблоке размещены три утолщения, оканчивающиеся внизу секторами. В этих секторах имеются пазы, в которые вставлены захваты для крепления люльки. Канал ствола состоит из патронника и нарезной части. Длина патронника 179,3 мм. В стволе 24 нареза, идущих слева вверх направо. Глубина нарезки 0,762 мм, ширина нарезов 7 мм, ширина поля 3 мм, крутизна нарезов постоянная, угол крутизны 11°49′44″, длина хода нарезов 15 калибров. Масса ствола с затвором 136 кг.

Затвор поршневой, по конструкции аналогичный затвору 76-мм полковой пушки обр. 1927 г. Затвор состоит из четырёх механизмов — запирающего, ударного, выбрасывающего и предохранительного. Открывание и закрывание затвора осуществляется специальной рукояткой, при повороте которой он проворачивается на 90°. Открывается затвор вправо. Ударный механизм включает ударник и курок, взведение и спуск осуществляется только со шнура, при этом при не полностью закрытом затворе взвести курок невозможно. Выбрасыватель в виде двуплечего рычага, при отпирании затвора его рама бьёт по короткому плечу выбрасывателя, при этом длинное плечо выбрасывает гильзу из патронника. Инерционный предохранитель предотвращает открытие затвора в случае отсутствия выстрела; при необходимости открыть затвор в этом случае (например, при осечке) предохранитель отключается специальной кнопкой.

Противооткатные устройства

Противооткатные устройства включают в себя гидравлический тормоз отката и пружинный накатник. Тормоз отката наполняется 1,47 литра глицериновой жидкости «Стеол М». Цилиндр тормоза отката скреплён с казёнником, шток тормоза закреплён в передней крышке люльки. При выстреле ствол вместе с цилиндром тормоза отката и веретеном откатывается назад, а шток остаётся неподвижным. Накатник состоит из четырёх пружин, по две правой и левой навивки. Пружины надеты на цилиндр тормоза отката и при откате сжимаются. Ствол и противооткатные устройства смонтированы на люльке, по направляющей которой он перемещается при стрельбе. Люлька состоит из корыта с прикреплёнными к ней цапфенными обоймами и направляющей. Своими цапфами люлька лежит на цапфенных гнёздах верхнего станка, снизу на ней укреплён сектор подъёмного механизма. Масса откатывающихся частей со стволом — 162 кг. Максимальная длина отката — 780 мм, нормальная — от 640 до 780 мм. Качающаяся часть орудия уравновешена в цапфах, поэтому специальный уравновешивающий механизм отсутствовал.

Лафет

Орудие имеет лафет с раздвижными станинами, который образован верхним и нижним станками. Верхний станок состоит из основания и двух стенок, служит основанием для качающейся части орудия, механизмов наведения, верхнего щита и прицела. С нижним станком он соединяется штырём и захватом, благодаря этому может вращаться относительно него. В сборе с качающейся частью верхний станок формирует вращающуюся часть орудия. К нижнему станку крепятся нижний щит и боевая ось с колёсным ходом. Частью нижнего станка являются трубчатые раздвижные станины с сошниками. В разведённом состоянии они расцепляются с боевой осью, а в сведённом — плотно охватывают её и создают жёсткое и устойчивое положение лафета в походном положении. В исключительных случаях допускалась стрельба с неразведёнными станинами. Подъёмный и поворотный механизмы секторного типа. За один оборот маховика ВН ствол орудия поднимался на 1°4′, а за один поворот маховика ГН вращающаяся часть орудия поворачивалась на 1°58′. Усилие на маховиках составляло 2 кг (ВН) и 3 кг (ГН).

Колёсный ход и подрессоривание

Колёсный ход собран на боевой оси, представляющей собой стальную изогнутую балку с пустотелыми концами, в которые вставлены стопоры подрессоривания. Боевая ось соединена с нижним станком шарнирно, что позволяет горизонтировать орудие при его расположении на неровной поверхности. Подрессоривание пружинного типа, имеет специальный механизм выключения, применяемый при переводе орудия в боевое положение. Колёса металлические, автомобильного типа с резиновой покрышкой, заполненной губчатой резиной. Колёса использовались двух типов — ЗИК-1 (со спицами) или ГАЗ-АА (дискового типа).

Щитовое прикрытие

Щитовое прикрытие, предназначенное для защиты расчёта от пуль, мелких осколков и ударных волн от близких разрывов, состоит из верхнего и нижнего щитов. Верхний щит прикреплён к верхнему станку специальными кронштейнами, двумя стойками и двумя тягами; таким образом, он вращается как часть верхнего станка при изменении угла горизонтальной наводки. Верхний щит состоит из среднего щита и двух боковых щитов, приклёпанных к нему при помощи угольников. Правый боковой щит имеет верхний откидной лист. Средний щит, в свою очередь, состоит из лобовой части среднего щита и среднего откидного листа, соединённых друг с другом тремя петлями. В середине лобовой части среднего щита сделан вырез для ствола и люльки. Средний откидной щит имеет два окна, служащих для наблюдения через панораму прицела при наведении орудия на цель; окна закрываются заслонками.

Нижний щит состоит из нижнего откидного листа и двух боковых нижних листов, прикрывающих промежутки между колёсами и нижним станком. Откидной лист крепится к нижним листам на петлях и в походном положении поднимается. Нижние листы жёстко прикреплены к нижнему станку болтами.

Прицел

Прицельная подсистема в основном аналогична комплекту приспособлений того же назначения у полковой пушки обр. 1927 г.; все её устройства крепятся на верхнем станке слева от ствола и соединяются с люлькой посредством системы тяг и рычагов. Прицельные приспособления состоят из панорамы, собственно прицела и коробки крепления прицела. Панорама представляет собой коленчатую оптическую трубу, состоящую из поворотной головки, неподвижного корпуса и окулярной трубки. Для установки угломера на панораме имеются кольцо угломера и барабан угломера с указателями. Панорама закрепляется на прицеле в специальной корзине. Прицел состоит из стебля, бокового и поперечного уровней и визирной трубки.

Передок и зарядный ящик

Для перевозки орудия и части боекомплекта конной тягой используется передок, взятый с небольшими изменениями от 45-мм противотанковой пушки. Передок комплектуется теми же колёсами, что и орудие, имеет подрессоривание и при необходимости может буксироваться механической тягой. В передок укладывается 8 ящиков-лотков по три патрона в каждом, соответственно в нём перевозится 24 патрона. Он также может использоваться в качестве зарядного ящика (переднего и заднего ходов), вмещающего 48 патронов. При конной тяге орудие вместе с передком имеет массу около 1300 кг и перевозится четвёркой лошадей, ещё одной четвёркой лошадей перевозится зарядный ящик.

Перевод орудия из походного положения в боевое

При переводе орудия из походного положения в боевое было необходимо:

1. снять чехлы;
2. выключить механизм подрессоривания;
3. развести станины;
4. выключить стопор походного крепления верхнего станка на нижнем;
5. выключить стопор походного крепления подъёмного механизма;
6. поднять закрепить верхний откидной щит;
7. опустить нижний откидной щит;
8. вынуть из ящика и вставить в гнездо стебля прицела панораму, закрепив её защёлкой и прижимным винтом;
9. поставить в боевое положение стопор курка;
10. сдвинуть движок указателя отката в крайнее переднее положение.

Из походного в боевое положение орудие переводилось в течение 1 минуты.

Модификации

За всё время серийного производства 76-мм полковая пушка обр. 1943 г. выпускалась в единственном варианте на полевом лафете. Но в 1944 году рассматривалась возможность создания её танкового варианта. После прекращения выпуска лёгких танков Т-70 и Т-80 в октябре 1943 года в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию отечественные боевые машины этого класса более не поставлялись. В 1944 году по инициативе британской стороны закончились и поставки по ленд-лизу танков Mk.III «Валентайн», которые нашли признание и высоко ценились в СССР, но были сочтены окончательно устаревшими в своей стране. Тем не менее, оставшиеся лёгкие танки продолжали воевать, причём в городских боях проявили себя настолько успешно, что военным руководством вновь была поднята тема о лёгком танке, соответствующем требованиям текущего момента. Одним из вопросов, обсуждавшихся в ходе ещё предпроектных проработок, было вооружение новой машины. 45-мм пушки, даже самые совершенные и удачные как ВТ-43, не обладали значительным действием своих осколочных снарядов; их бронепробиваемость при использовании подкалиберных снарядов достигала 70—100 мм по нормали на близких дистанциях порядка 200—300 м. Поэтому 76-мм пушка обр. 1943 г., по своей отдаче очень близкая к 45-мм противотанковой пушке М-42 (и танковой пушке ВТ-43 с тем же баллистическим решением), всерьёз рассматривалась как основное вооружение будущей машины. Мощность её осколочно-фугасных гранат уравнивала лёгкий танк со средним Т-34 с 76-мм пушкой или САУ непосредственной поддержки пехоты СУ-76. Кумулятивный снаряд БП-350М позволял поражать средние танки противника во все проекции, а тяжёлые — в бортовую без использования остродефицитного вольфрама. Принципиальных трудностей на этом пути не было, но проблема возникла в несколько иной плоскости. Советские военные никак не могли определиться, что же требуется от нового лёгкого танка — наличие амфибийных свойств или его дальнейшее развитие для чисто сухопутных целей с бронированием толщиной 30—45 мм. Поэтому в 1944 году далее предварительных эскизов развитие не продвинулось, хотя одна из таких разработок имела в качестве вооружения 76-мм полковую пушку обр. 1943 г. Но до изготовления даже опытного образца дело так и не дошло.

Боеприпасы и баллистика

Выстрелы орудия комплектовались в виде унитарного патрона. Выстрелы ОБ-25 не были взаимозаменяемы с выстрелами каких-либо других советских 76-мм орудий: пушка имела собственную, специально разработанную для неё баллистику. При этом для комплектования выстрелов использовались существующие штатные снаряды от 76-мм пушек, а гильза была получена путём укорачивания гильзы от 76-мм горных пушек обр. 1904 и 1909 гг.: со 191 мм до 167 мм. Такое решение позволило быстро насытить новые полковые пушки необходимым боекомплектом, причём гильзы для комплектации шли как новые, так и полученные путём обрезки имевшихся в запасе гильз горных пушек. В латунной гильзе патрона массой 0,89 кг последовательно от днища к дульцу размещены картонный кружок над капсюльной втулкой, метательный заряд, картонный кружок и цилиндрик с обтюратором. Воспламенение заряда обеспечивается капсюльной втулкой. Выстрелы хранились в деревянных ящиках по 5 патронов.

По сравнению с 76-мм полковой пушкой обр. 1927 г. ассортимент боеприпасов ОБ-25 был небогат и включал в себя лишь 4 типа снарядов. Для стрельбы по живой силе, огневым средствам и укреплениям противника использовались осколочно-фугасные снаряды ОФ-350 и осколочные снаряды О-350А. Снаряд ОФ-350 при установке взрывателя на осколочное действие при разрыве создавал 600—800 убойных осколков (весом свыше 1 г), создающих площадь сплошного поражения размером 8×5 м (поражается 90 % целей) и действительного поражения — размером 30×15 м (поражается 50 % целей). При установке взрывателя на замедленное действие создавалась воронка глубиной 30—50 см и диаметром 70—100 см. Снаряды комплектовались взрывателями КТМ-1 или КТМЗ-1 (последний имел замедлитель и с неснятым колпачком мог использоваться для стрельбы на рикошетах при углах встречи не более 22°). В выстрелах со снарядами ОФ-350 и О-350А использовался заряд Ж-344 с порохом марки 4,1 массой 0,15 кг, давление в канале ствола 1100 кг/см². По кучности стрельбы ОБ-25 уступала пушке обр. 1927 г. — при стрельбе снарядом ОФ-350 на дистанцию 1000 м срединное боковое отклонение составляло 0,7 м (у ОБ-25) против 0,4 м (у пушки обр. 1927 г.).

Кумулятивные (в терминологии военного периода — бронепрожигающие) снаряды имелись двух типов — стальной БП-350М (бронепробиваемость до 100 мм) и сталистого чугуна БП-353А (бронепробиваемость около 70 мм). Оба снаряда комплектовались взрывателем БМ мгновенного действия. В выстрелах со снарядом БП-350М использовался заряд Ж-344 (давление в канале ствола 800 кгс/см²), в выстрелах со снарядом БП-353А — собственный заряд из пороха 4/1 массой 0,12 кг (давление в канале ствола 780 кгс/см²). Кумулятивные снаряды предназначались для стрельбы исключительно по бронетехнике, рекомендуемая дальность стрельбы — до 500 м. Стрельба кумулятивными снарядами на дистанции свыше 1000 м воспрещалась вследствие её малоэффективности по причине большого рассеивания снарядов. Невысокая настильность огня (то есть малая дальность прямого выстрела, когда можно пренебречь кривизной траектории при прицеливании), а также значительное время полёта, порядка 2—4 секунд, дополнительно затрудняли ведение точного огня по удалённым свыше 500 метров целям, в особенности подвижным.

Номенклатура боеприпасов
Тип	Индекс выстрела	Индекс снаряда	Типы взрывателей	Масса снаряда, кг	Масса ВВ, г	Начальная скорость, м/с	Дальность табличная, м	ДПВ-2, м
Осколочно-фугасные и осколочные снаряды
Осколочно-фугасная дальнобойная стальная граната	УОФ-344	ОФ-350	КТМ-1, КТМЗ-1	6,2	710	262	4200	350
Осколочная дальнобойная граната сталистого чугуна	УО-344А	О-350А	КТМ-1, КТМЗ-1	6,21	540	262	4200	350
Кумулятивные снаряды
Кумулятивный стальной	УБП-344М	БП-350М	БМ	3,94	490	311	1000	400
Кумулятивный сталистого чугуна	УБП-344А	БП-353А	БМ	5,28	623	238	1000	300

Оценка проекта

В современных военно-исторических публикациях встречаются различные оценки орудия, как критические, так и положительные. Критические публикации обращают внимание на слабую баллистику орудия и небольшой угол ВН, следствием которых являлась относительно небольшая дальность стрельбы и невозможность ведения огня по навесным траекториям. Использование морально устаревшего поршневого затвора существенно снижало скорострельность орудия. Отмечается, что указанные недостатки связаны с тем, что конструкция пушки являлась своего рода импровизацией — орудие было создано в короткие сроки с максимально широким использованием уже отработанных в серийном производстве элементов. Также ОБ-25 не вполне удовлетворяла военное руководство, что выразилось в продолжении работ по новым полковым орудиям и быстром сворачивании серийного производства ОБ-25 после завершения войны. В то же время, в качестве положительных качеств пушки отмечается её небольшие габариты и масса, хорошая подвижность, неплохие возможности по борьбе с бронетехникой вследствие наличия в боекомплекте кумулятивных снарядов.

По сравнению со своим предшественницей, 76-мм полковой пушкой обр. 1927 г., ОБ-25 существенно выигрывает в подвижности (меньшая масса орудия и бо́льшая скорость возки) и угле ГН (что даёт лучшие возможности по манёвру огнём и борьбе с танками), но уступает в максимальной дальности и кучности стрельбы. Отмечается, что большая дальность стрельбы для полкового орудия, предназначенного преимущественно для ведения огня по целям, находящимся в зоне прямой видимости расчёта, не является значительным преимуществом.

Зарубежные аналоги

Зарубежные аналоги 76-мм полковой пушки обр. 1943 г. представлены немецкими, японскими и бельгийскими орудиями. Хотя артиллерия калибра 75—76 мм активно использовалась также армиями других стран (в частности, США и Италии), но по баллистическим качествам и месте в организационно-штатной структуре она не являлась полным аналогом лёгких советских, немецких, бельгийских и японских артиллерийских систем, предназначенных для непосредственной поддержки пехоты огнём и колёсами на полковом или батальонном уровне армейской иерархии. Основные характеристики пушки обр. 1943 г., её предшественника пушки обр. 1927 г., немецких пехотных орудий le.IG.18, IG.37 и IG.42, а также японской 70-мм батальонной гаубицы «Тип 92» и бельгийской полковой мортиры Canon de 76 FRC приведены в следующей таблице:

Характеристика	обр. 1943 г.	обр. 1927 г.	le.IG.18	IG.37	IG.42	Тип 92	Canon de 76 FRC
Страна
Назначение и тип	полковая пушка	полковая пушка	пехотное орудие	пехотное орудие	пехотное орудие	батальонная гаубица	полковая мортира
Калибр, мм/длина ствола, клб	76,2/19,4	76,2/16,5	75/11,8	75/21	75/21	70/10,3	76/?
Масса в боевом положении, кг	600	740—920	400	530	595	212	243
Максимальная дальность огня, м	4200	7200	3550	4800	5150	2788	2200
Максимальный угол ВН, град	25	24,5	75	24	32	75	80
Максимальный угол ГН, град	60	4,5	11	60	78	45	40
Масса осколочно-фугасного снаряда, кг	6,2	6,2	6,0	6,0	6,0	3,76	4,64

Представленные в таблице орудия можно условно разделить на две группы — созданные до Второй мировой войны и по её ходу. К первым относятся советская 76-мм полковая пушка обр. 1927 г., немецкое 75-мм лёгкое пехотное орудие le.IG.18, 70-мм японская гаубица «Тип 92» и 76-мм бельгийская мортира Canon de 76 FRC. У всех них предусматривались так или иначе возможности ведения навесного огня (у 76-мм пушки обр. 1927 г. неявно, путём отрытия ровика под брусом лафета при необходимости, для чего в таблицах стрельбы указывались данные об углах бросания до 40°). Наиболее распространённое в вермахте 75-мм лёгкое пехотное орудие le.IG.18 по сравнению с пушкой обр. 1943 г. отличалось на треть меньшей массой, наличием раздельно-гильзового заряжания с переменным зарядом и намного большим углом ВН. Соответственно, немецкое орудие имело лучшую подвижность на поле боя, а также, в отличие от советского, могло вести огонь по навесным и даже мортирным траекториям, эффективно поражая цели, укрытые в складках местности. Преимуществом советского орудия являлись намного больший угол ГН и на 0,65 км большая максимальная дальность стрельбы. Японская 70-мм гаубица «Тип 92» и бельгийская 76-мм мортира Canon de 76 FRC являются очень лёгкими орудиями — их масса менее 250 кг. При этом они имеют большие углы ВН и, соответственно, намного большую по сравнению с советским орудием гибкость траекторий. Однако платой за столь выдающиеся массогабаритные характеристики стала очень слабая баллистика — максимальная дальность стрельбы менее 3 км, к тому же значительно более лёгким по сравнению с боеприпасами ОБ-25 снарядом.

К созданным во время войны образцам относятся как сама пушка обр. 1943 г., так и немецкие пехотные (прилагательное «лёгкий» было убрано из их официального наименования) орудия IG.37 и IG.42. В их техническом устройстве и характеристиках прослеживается явная конвергенция — использование лафетов уже существующих лёгких противотанковых пушек, отказ от возможностей навесного огня или сильное их ограничение, широкий сектор угла ГН, наличие кумулятивного боеприпаса. Во многом это было продиктовано опытом боёв, когда полковым или пехотным орудиям приходилось противодействовать бронетехнике противника. 75-мм пехотное орудие IG.37 являлось в значительной степени конструктивным аналогом ОБ-25 — эта немецкая артсистема была создана путём наложения нового ствола на лафеты трофейных советских 45-мм пушек (или 37-мм, в источниках информации существуют разночтения); даже созданы эти орудия были одновременно — в 1943 году. Отличием немецкого орудия являлись на 0,6 км большая дальность стрельбы за счёт более длинного ствола, наличие полуавтоматического клинового затвора, раздельно-гильзовое заряжание, меньшая на 70 кг масса и наличие дульного тормоза. Ещё более высокими по сравнению с советским орудием были характеристики запущенного в серийное производство в 1944 году 75-мм лёгкого пехотного орудия IG.42 — при одинаковой массе, оно превосходило ОБ-25 в углах ВН и ГН, практически на километр — в максимальной дальности стрельбы. Как и IG.37, лёгкое пехотное орудие IG.42 имело вертикальный клиновой затвор и раздельно-гильзовое заряжание с переменным зарядом, что улучшало возможности орудия по поражению укрытых целей. В то же время, запустить IG.42 в крупносерийное производство не удалось, до момента капитуляции Германии было выпущено лишь 527 орудий этого типа.

Сохранившиеся экземпляры

76-мм полковую пушку обр. 1943 г. можно увидеть в Музее артиллерии и инженерных войск в Санкт-Петербурге, Центральном музее Великой Отечественной войны в Москве, музее техники в посёлке Архангельское Красногорского района Московской области, в Музее отечественной военной истории в деревне Падиково Истринского района Московской области, в Познаньской цитадели, Польша, в Военно-техническом музее (Лешаны), Чехия.

ОБ-25 в сувенирной и игровой индустрии

Сборные пластиковые модели-копии 76-мм полковой пушки обр. 1943 г. выпускаются украинскими фирмами ACE и UM military technics в масштабе 1:72. В масштабе 1:35 модель орудия выпускалась российской фирмой Alanger. 76-мм полковую пушку обр. 1943 г. можно увидеть в компьютерной игре — варгейме «Искусство войны. Корея».

Литература

• Главное артиллерийское управление Вооружённых сил Союза ССР. 76-мм полковая пушка обр. 1943 г. Краткое руководство службы. — М.: Военное издательство Министерства вооружённых сил СССР, 1946.
• Главное артиллерийское управление Красной Армии. Таблицы стрельбы 76-мм полковой пушки обр. 1943 г. — М.: Военное издательство Народного Комиссариата обороны, 1945.
• Иванов А. Артиллерия СССР во Второй мировой войне. — СПб.: Нева, 2003. — 64 с. — ISBN 5-7654-2731-6.
• Свирин М. Н. «Бобик». Страницы жизни // Техника и вооружение вчера, сегодня, завтра. — 2008. — № 2 и 4.
• Широкорад А. Б. Энциклопедия отечественной артиллерии. — Мн.: Харвест, 2000. — 1156 с. — ISBN 985-433-703-0.
• Широкорад А. Б. Бог войны Третьего рейха. — М.: АСТ, 2003. — 576 с. — ISBN 5-17-015302-3.
• Шунков В. Н. Оружие Красной Армии. — Мн.: Харвест, 1999. — 544 с. — ISBN 985-433-469-4.

Ссылки

• 76-мм полковая пушка образца 1943 года: тематические медиафайлы на Викискладе
• [www.kursk1943.mil.ru/kursk/tw/art/s_76-1943.html 76,2-мм полковая пушка обр. 1943 г. Из книги В. Н. Шункова «Оружие Красной Армии»]. Проверено 30 января 2011. [www.webcitation.org/612ZhR9D4 Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
• [www.technicamolodezhi.ru/rubriki_tm/222/1462 «Полковушка» 76-мм полковая пушка образца 1943 года]. — Статья из журнала «Техника — молодёжи» за 1971 год. Проверено 30 января 2011. [www.webcitation.org/612Zi3e9p Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].

Отрывок, характеризующий 76-мм полковая пушка образца 1943 года

Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.