ОСВАГ

ОСВАГ (ОСВедоми́тельное АГе́нтство) — информационно (осведомительно)-пропагандистский орган Добровольческой армии, а в дальнейшем — Вооруженных Сил Юга России во время Гражданской войны, наделённое монополией на предоставление информации о действиях официальных структур Белого Юга и распространение информации для масс-медиа на территориях, подконтрольных его власти.

Основано летом 1918 года генералом Деникиным. ОСВАГ появился как Осведомительное агентство при дипломатическом отделе при генерале Алексееве. Потом его реорганизовали как пропагандистский отдел при Особом совещании. С февраля 1919 года он получил название «Отдел пропаганды при правительстве Вооруженных сил Юга России», но название ОСВАГ применялось с начала и до конца существования данного госоргана.

Главное управление ОСВАГа помещалось в Ростове по адресу ул. Садовая, д. 60. В занимаемых Белой армией населённых пунктах (самые крупные — в Одессе, Харькове и др.) открывались отделения, пункты и подпункты.

Задачи

ОСВАГ создавался с тем, чтобы:

• информировать население о Белом движении, его целях и задачах,
• распространять информацию о преступлениях большевиков,
• увековечивать память о героях Белого движения,
• предоставлять сведения о современном положении дел.
• конкурировать с большевистской пропагандой.

Структура

• информационная часть,
• агитационная часть,
• организационная часть,
• литературно-публицистическая часть,
• художественно-агитационная часть,
• техническая часть,
• общая часть.

Руководители — члены кадетской партии:

• физиолог Чахотин С. С., получивший степень доктора в Гейдельбергском университете в Германии, ассистент академика Павлова.
• крупный донской предприниматель и общественный деятель Николай Парамонов (с января 1919 года).
• профессор Петроградского университета по кафедре гражданского права профессор Соколов К. Н. (с 11 марта 1919 г.).

В период расцвета в центральном аппарате ОСВАГа работало 255 человек, общая численность сотрудников составляла по разным данным от 8,5 до 10 тысяч человек.

Деятельность ОСВАГа

В подчинении ОСВАГа находился ряд газет, журналов и театров; издавались плакаты, брошюры и листовки. Для освещения текущих событий на фронте и в тылу проводились фото- и киносъемка. Имелось лекторское бюро, выпускался литературно-художественный журнал «Орфей», который редактировал Соколов С. А.

Для передачи информации, кроме обычного телеграфа, использовались установленные союзниками в Гурьеве, Таганроге, Новороссийске, Николаеве и Севастополе радиостанции мощностью до 35 кВт.

Руководство Добровольческой армии делало большие ставки на ОСВАГ и выделяло на его нужды крупные суммы. Так, в январе 1919 года на пропаганду было выделено 25 миллионов рублей. К августу 1919 г. на территориях, подконтрольных ВСЮР, действовало 232 пункта и подпункта Освага.

Проводились попытки установления культа белых генералов Корнилова, Алексеева, Маркова и др. Их именами называли хутора, бронепоезда, госпитали и гимназии. Портреты деятелей Белого движения выставлялись в витринах и канцеляриях, в книжных магазинах продавались многочисленные жизнеописания.

Служба в ОСВАГе давала многим представителям творческих профессий возможность заработать. Кроме того, это избавляло от мобилизации.

С ОСВАГом сотрудничали:

• писатель Иван Бунин;
• писатель Евгений Чириков;
• философ, князь Евгений Трубецкой;
• художник Иван Билибин;
• художник Евгений Лансере;
• поэт Сергей Соколов

и другие представители российской интеллигенции.

Основой проблемой ОСВАГа были бессистемность работы и невозможность найти общий язык с другими государственными органами, в том числе с Донским отделом осведомления. Подчас идеи, провозглашаемые различными пропагандистскими структурами белых, противоречили не только чаяниям крестьян и рабочих, но и друг другу. Сотрудники ОСВАГа не сумели четко сформулировать и донести до народа идеологию Белого движения. Все понимали, что борьба ведется против большевиков, но мало кто мог объяснить «за что», собственно, воюет Белая армия.

Большим недостатком ОСВАГа было то, что его деятели не знали своей целевой аудитории и пытались привлечь симпатии крестьян и рабочих с помощью абстрактных лозунгов, а иногда и откровенного лубка. Нередко в основу пропаганды закладывался антисемитизм, по мнению историка Владлена Сироткина, ОСВАГ противостоял Окнам РОСТА следующим образом:

С высоты прошедших лет, читая воспоминания участников Гражданской войны с «красной» и «белой» сторон, начинаешь понимать, что оба «агитпропа» — в Москве и в Ростове-на-Дону — были зеркальным отражением друг друга, только с обратными знаками. В Москве висели «Окна РОСТА» со стихами Маяковского и Демьяна Бедного, в Ростове — «Окна ОСВАГа» с виршами Наживина или «белого Демьяна» рифмоплета А. Гридина. Там красноармеец протыкает штыком буржуя и белого генерала, здесь ражий доброволец — «жида» Троцкого.

— Владлен Сироткин «Зарубежные клондайки России»

Руководство ВСЮР полагало, что в агитационно-пропагандистском отделе Добровольческой армии не место евреям и социалистам. Деникин прямо указывал, что считал «вредным участие евреев в отделе правительственной пропаганды» и дал указание удалить евреев, которых действительно было много в Осваге. Распоряжением начальника Отдела пропаганды от 8 августа 1919 г. евреи из Освага были все «уволены до последнего». В связи с этими ограничениями К. Н. Соколов вспоминал: «Мы должны были работать без социалистов и евреев. Люди, знающие национальный и партийный состав нашей умеющей говорить, писать и по-настоящему агитировать интеллигенции, поймут, что это означало на практике…». Соколов писал о единичных прецедентах работы евреев в Осваге, поскольку «при повально антисемитском настроении массы, особенно военной, еврей в роли агитатора-пропагандиста был просто „невозможен“».

Отношение к Освагу

Историк А. С. Пученков обращал внимание на то, что современники сводили неудачную национальную политику ВСЮР к несостоятельности руководителей Освага, в особенности К. Н. Соколова. Критика Освага звучала как со стороны сторонников Белого дела, так и со стороны сторонников Советской власти.

Среди белых критика звучала как с правой, так и с левой стороны — у первых в ходу была фраза: «бей жидов и осважников» — они упрекали Осваг за то, что он якобы переполнен евреями, стремящимися избежать призыва в Добровольческую армию. У левых упрекали Осваг за то, «что он является подготовителем общественного мнения к восшествию адмирала Колчака на трон российский».

Позднее к критике деятельности Освага присоединилась Белая эмиграция.

ОСВАГ был ликвидирован генералом Врангелем в марте 1920 года.

Источники

• Деникин А. И. «Очерки русской смуты»
• Соколов К. Н. «Правление генерала Деникина. (Из воспоминаний)», — София: Российско-болгарское книгоиздательство, — 1921 г.

См. также

Харьковское отделение ОСВАГ

При написании этой статьи использовался материал из энциклопедии Гражданская война и военная интервенция в СССР (1983).

Отрывок, характеризующий ОСВАГ

– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.