Станция имени Антона Болеслава Добровольского
Координаты: 66°16′26″ ю. ш. 100°44′40″ в. д. / 66.2740389° ю. ш. 100.7446333° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-66.2740389&mlon=100.7446333&zoom=17 (O)] (Я) Станция им. Антона Болеслава Добровольского (польск. Stacja im. Antoniego Bolesława Dobrowolskiego, кратко — Добровольский, польск. Dobrowolski, в 1956—1958 годы — Оазис) — закрытая польская антарктическая станция, расположенная в Восточной Антарктиде, в центре Оазиса Бангера на Берегу Нокса. Третья советская станция в Антарктиде[1] и первая польская.
Из-за труднодоступности была использована только в течение короткого периода. Находится в 360 км к востоку от Мирного.
История
«Оазис» 
23 января 1956 года восемь советских учёных-полярников прибыли на самолетах ЛИ-2, АН-2 и вертолёте МИ-4 прилетела в оазис Бангера для рекогносцировки. В двадцати километрах от оазиса Бангера, свободном от снега и льда круглый год, была создана временная экспедиционная база, на которой в течение недели выполнялись научные наблюдения, после чего ученые возвратились в Мирный[2].
В начале апреля 1956 года в район оазиса были доставлены первые экспедиционные грузы и продолжены работы по созданию станции[2].
6 августа на самолете АН 2 И. И. Черевичный, А. А. Каш, Е. С. Короткевич и Е. И. Червов совершили полет в оазис и приземлились на озере Фигурном[en]. Участники экспедиции были застигнуты ураганом и, не найдя подходящего для станции места, вернулись в Мирный[2].
Место для строительства станции на северном пологом берегу Фигурного озера[3] (66°16' ю. ш., 100°45' в. д.) было выбрано лишь 27 августа 1956 года в результате ряда рекогносцировочных полётов. Оно отвечало следующим условиям: наличие пресной воды, а также удобных площадок для посадки вертолетов и самолетов[2].
В сентябре 1956 года, в конце антарктической зимы, коллектив экспедиции, базировавшийся в посёлке Мирный, приступил к созданию небольшой постоянной научной станции в оазисе Бангера[1]. За несколько дней до прилета группы уже было переброшено на озеро Фигурное значительное количество стройматериалов, продовольствие и небольшой трактор. У места разгрузки самолета была создана временная база, установлена палатка КАПШ 1[2].
19 сентября через несколько дней на самолете ЛИ 2 в оазис прилетела группа полярников в составе шести человек во главе с Е. С. Короткевичем. С этого времени были начаты регулярные метеорологические наблюдения[2].
21 сентября начали переброску грузов к месту строительства станции и приступили к сборке жилых домов. Были быстро собраны два домика Шапошникова с каменными цоколями, объединенных тамбуром (в тамбуре была установлена газовая плита). Первый дом использовался для жилья, в нём находились раскладные койки в два яруса; второй дом разделили на две части, в одной — разместили радиостанцию, во второй — столовую[2]. Для защиты домов их от ураганов с наветренной стороны почти до половины завалили камнями, а крыши укрепили поперечными бандажами из тросов[4].
Позднее был собран третий домик ПДШ-4, который также использовался для жилья. В 300 м от домиков располагалась площадка для стоянки вертолетов[2].
15 октября состоялось торжественное открытие станции Оазис[2]. Первоначально сотрудниками станции были два человека — начальник, он же радист, П. Д. Целищев и метеоролог А. Мусаилов[4].
На протяжении 109 дней они два раза в сутки передавали в эфир синоптические сводки, которые содержали сведения о температуре, влажности воздуха и почвы, атмосферном давлении, ветре, осадках, облачности и горизонтальной видимости. Все эти данные весьма ценны[3].
31 января 1957 года зимовщиков Первой комплексной антарктической экспедиции сменили участники Второй континентальной антарктической экспедиции[3]. Теперь на станции Оазис работало семь полярников различных специальностей[4]. Объём и программа работы значительно увеличились, станция стала базой для выполнения отдельных работ экспедиционных групп и партий геологов, биогеографоз и других ученых, прибывающих сюда из Мирного[3].
Станция располагала жилыми и служебными помещениями, научными павильонами и оборудованными лабораториями, радиостанцией, электрозарядной станцией, трактором и моторной лодкой. Выше лагеря на открытой местности разместилась первоклассная по тем временам метеорологическая площадка с множеством новейших по тем временам автоматических и полуавтоматических приборов и дистанционных установок[3].
Летом переброска грузов производилась самолетами из Мирного на ледяной аэродром в 15 км от станции, откуда грузы доставлялись на станцию вертолетами. В зимний период посадки тяжёлых и лёгких самолетов совершались непосредственно возле станции на лед озера Фигурного[2].
В 1957 году на станции зимовало 7 человек под руководством аэролога Г. И. Пащенко, в 1958 г. — 8 человек во главе с гидрометеорологом Б. И. Имерековым[2].
Станцию закрыли 17 ноября 1958 года в связи с окончанием программы Международного геофизического года[5].
Станция им. Добровольского 
23 января 1959 года была передана Академии наук Польской Народной Республике, получила название Добровольская, в честь польского учёного Антона Болеслава Добровольского (польск.), участника бельгийской антарктической экспедиции 1897—1899 годов[6]. Домики станции были названы «Варшава» и «Краков»[7].
В течение нескольких лет польские ученые не участвовали в антарктических экспедициях. Антарктическим летом 1965—1966 года станцию Добровольского посетили группа из четырёх польских геофизиков в сопровождении советского полярника. Во время этой экспедиции был потерян самолёт советской команды, который приземлился на льду залива Фигурного озера; лед оказался слишком слабым, и машина утонула[8].
Усилия на отправку следующей группы научно-исследовательской станции в сезоне 1973—1974 и не увенчались успехом[8].
Последняя польская экспедиция на станцию им. Добровольского состоялась в январе 1979 года. Участники вели исследования в широком диапазоне, включающем геоморфологию, гравиметрию, метеорологию и геодезические работы. 21 февраля, после внезапной смене погоды, команда должна быть эвакуирован на станцию Мирный[9]. После этого станция не использовалсь.
14 января 1986 года Австралия открыла летнюю станцию Edgeworth David Base, в 7,5 км на северо-запад от Станции им. Добровского, на краю Оазиса[10].
В 1987 году станцию посетили советские полярники[10] и поставили дополнительные здания, примерно в 200 метрах на запад от старых построек[11][12].
В настоящее время база числится станцией законсервированной, то есть недействующей, но не упразднённой[8]. Станцию периодически посещают российские и австралийские исследователи. Австралийцы установили там референтную станцию GPS (для исследования системных ошибок). Здания станции стоят на скалах, а не леднике, благодаря чему не изменяют своего географического положения в результате движения льда[13].
География и климат
Район сложен метаморфическими и изверженными породами: архейскими гнейсами и гранитами. Эти породы местами прерываются дайками и жилами более молодых долеритов. Растительность представлена, главным образом, эпилитными лишайниками; по руслам ручьев наблюдаются дернинки мхов и водоросли. Животный мир беден.
Напишите отзыв о статье "Станция имени Антона Болеслава Добровольского"
Примечания
- ↑ 1 2 [geolmarshrut.ru/biblioteka/catalog.php?ELEMENT_ID=173 Опыт организации работы советских станций в Антарктике]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Л. М. Саватюгин, М. А. Преображенская [www.ats.aq/devEM/documents/000063.pdf РОССИЙСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В АНТАРКТИКЕ]
- ↑ 1 2 3 4 5 Г. Пащенко «[www.polarpost.ru/forum/viewtopic.php?f=19&t=338 В Оазисе Бангера]» // «Львовская правда», 10 мая 1957 г.
- ↑ 1 2 3 Г. Пащенко «[www.polarpost.ru/forum/viewtopic.php?f=19&t=338 К востоку от Мирного]» // «Водный транспорт», 16 мая 1957 г.
- ↑ [post-marka.ru/arktika/filateliya-antarkticheskiye-pisma-s-sovetskikh-polyarnykh-stantsiy.php Филателия, антарктические письма с советских полярных станций]
- ↑ Л. И. Дубровин [www.ivki.ru/kapustin/stations/ussr/oazis/oazis.htm Станция Оазис] // Арктика Антарктика Филателия
- ↑ www.polish.polar.pan.pl/ppr06/1985_3_mapa_1.pdf
- ↑ 1 2 3 [www.arctowski.pl/index.php?p=120 Arctowski.pl — Z wyprawami radzieckimi]
- ↑ Wojciech Krzemiński, Edward Wiśniewski. The Polish Expedition to the A. B. Dobrowolski Station on the Antarctic continent in 1978/1979. «Polish Polar Research». 6 (3), s. 377—384, 1985. Polska Akademia Nauk.
- ↑ 1 2 Robert Headland (1997) «Chronological list of Antarctic expeditions and related historical events», Cambridge University Press
- ↑ Andrzej Dryszel. Antarktyda jest nam potrzebna — mówi prof. dr Stanisław Rakusa-Suszczewski. «Przegląd», 2012.
- ↑ Beau Riffenburgh: Encyclopedia of the Antarctic. Taylor & Francis Group, 2007. ISBN 0415970245.
- ↑ Ruddick, R., Griffiths, S., Brown, N.,. [www.ga.gov.au/corporate_data/74374/Rec2012_059.pdf Antarctic Geodesy Field Report 2010/2011]. «Geoscience Australia». Record 2012/059, 2012. Canberra.
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Станция имени Антона Болеслава Добровольского
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.
5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
