Убасутэ

Убасутэ (яп. 姥捨て, «отказ от старухи»), также называемый «обасутэ», а иногда «оясутэ» — обычай, будто бы существовавший в стародавней Японии. Описывался как отправка в лес или в горы престарелых родителей на голодную и/или холодную смерть, с целью избавления от лишних ртов. Никакими документальными источниками не подтверждается, являясь исключительно бродячим фольклорным сюжетом, лёгшим в основу многих легенд, стихов и коанов. В сказаниях об убасутэ его причинами называются деспотичный указ правителя, также наступившая засуха или угроза голода.

Происхождение сюжета

В подтверждение реальности существования данного обычая в древности иногда приводят аргумент, что у города Тикума в японской префектуре Нагано расположена гора Камурикияма (яп. 冠着山), одно из названий которой — Убасутэяма (яп. 姨捨山). Однако последнее наименование стало употребляться лишь с конца XIX века, поэтому не может приводиться в качестве доказательства.

Сам дух японского законодательства, начиная с первого административного кодекса VII века, противоречит доводу, что старики в прошлом служили непосильной обузой для семьи: подданные, возраст которых превышал 60 лет, имели значительные льготы при налогообложении. А по городским уставам за убийство отца или матери были предусмотрены жесточайшие наказания. Идеи конфуцианства, рано проникшие в страну из Китая, в свою очередь проповедовали уважительное отношение к людям пожилого возраста. В связи с этим, высказывались предположения, что именно несовместимость с реалиями и экзотическая дикость истории об убасутэ послужила популярности подобных рассказов среди населения, которые были чем-то вроде городских легенд современности, хотя нельзя полностью исключить вероятность подобных случаев в бедных и отдалённых от цивилизации деревнях, расположенных в горах.

Вероятно также, что данная легенда не местного происхождения, поскольку сходная история описывается в древнеиндийских буддистских сказаниях, которые пришли в Японию вместе с буддийской религией.

Версия японской сказки «Обасутэяма»

Однажды один князь, под страхом суровой кары ослушникам, приказал относить всех стариков, которым исполнилось 60 лет, на покрытую густым лесом гору Обасутэ, и бросать их там на произвол судьбы. Пришёл черёд снести на гору своего престарелого отца и двум братьям. Пока они целый день поочерёдно несли родителя на спине по горным склонам, тот отламывал ветви деревьев и бросал их за собой, помечая дорогу. А на вопрос сыновей отвечал, что делает это для их же собственного блага.

Наконец братья покинули отца-старика, но на обратном пути заблудились в ночном лесу, заполненном страшными звуками волчьего воя, и были вынуждены вернуться к оставленному родителю. Осознав, как сильно любит их отец, специально для них сделавший пометки из брошенных веток, братья решились нарушить указ правителя и тайно содержать отца в подвале дома, кормить и почитать.

По прошествии года князь пожелал найти умельца, который смог бы свить верёвку из пепла. По совету умудрённого годами родителя братья решили попробовать: вымочили в солёной воде солому, свили её в жгут, высушили и сожгли. Получилась требуемая верёвка из пепла. Но князь решил их испытать снова и приказал найти способ продеть нить через все завитки морской раковины большого размера. Опять отец пришёл братьям на выручку, предложив пустить в раковину муравья, к которому и привязал нитку, а на выходе из раковины для приманки насекомого насыпал несколько зёрен риса. Ориентируясь по запаху пищи, муравей пролез через все завитки раковины, распутывая нитку за собою.

Обрадовался князь, что в его владениях живут такие умные жители, и стал расспрашивать братьев о причине успехов. А те, видя расположение правителя, не стали ничего от него скрывать и всё рассказали о своём отце.

«Поистине старые люди — кладезь премудрости!» сказал им в ответ князь, наградил братьев великолепными дарами и лишил силы свой прежний указ, который приговаривал стариков к одинокой смерти на горе Обасутэ.

В классической литературе

• «Сказание о Ямато» (Ямато-моногатари, X век).
• «Новые и старинные сказания» (Кондзяку-моногатарисю, XII век).

В современной культуре

• История об убасутэ произвела сильное впечатление на Альберта Эйнштейна в ходе его визита в Японию в 1922 году.
• Один из вариантов сказания об обычае убасутэ лег в основу старейшего дошедшего до нашего времени полнометражного японского аниме-фильма «Познавательные рисованные истории: Гора Убасутэ» (Kyoiku senga: Ubasute yama) созданного режиссёром-мультипликатором Санаэ Ямамотой в 1925 году.
• Практика убасутэ подробно обсуждается в эпизоде научной американской радиопрограммы «Radiolab», эпизод № 305 — «Смертность».
• Убасутэ иногда используется в современной Японии в качестве метафоры для местной системы здравоохранения пожилых людей, особенностью которой является уровень самоубийств среди пациентов выше среднего.
• Обычай убасутэ является основой сюжета таких фильмов как «Легенда о Нараяме» (1958) японского режиссёра Кэйсукэ Киноситы; «Goryeojang» (1963) южнокорейского режиссёра Ким Ки Ёна, и римейка «Легенда о Нараяме» (1983) японского режиссёра Сёхэя Имамуры, последняя картина получила Золотую пальмовую ветвь Каннского кинофестиваля в 1983 году.
• Версия истории лежит в основе 96 эпизода («Half a Life») телесериала «Звёздный путь: Следующее поколение».

Ссылки

• [for-real-man.info/content.php?id=522 Гора Обасутэ. Японская сказка], — For-real-man.info

Отрывок, характеризующий Убасутэ

Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал: