Оба, Сакаэ
| Сакаэ Оба | |
 Оба в день капитуляции | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Дата смерти | |
| Принадлежность | |
| Род войск | |
| Годы службы | |
| Звание | |
| Командовал | |
| Сражения/войны | |
Сакаэ Оба (яп. 大場 栄 О:ба Сакаэ?, 21 марта 1914 — 8 июня 1992) — офицер Императорской армии Японии во Второй мировой войне, получивший известность как командир последнего организованного подразделения японской армии, оказывавшего сопротивление войскам Союзников.
Родился в семье крестьянина в посёлке Гамагори префектуры Айти, в 1933 году окончил педагогическое училище и в течение года работал учителем[1]. Службу в армии начал в 1934 году с 18-го пехотного полка, до 1936 года служил в Маньчжоу-Го[2]. Был вновь призван в действующую армию в 1937 году в связи с началом второй японо-китайской войны, участвовал во взятии Шанхая. В декабре того же года Oба был повышен до второго лейтенанта; в 1939 году он был повышен до старшего лейтенанта, а в ноябре 1941 года был назначен командиром роты. В марте 1943 года он был повышен до капитана.
С начала 1944 года служил на острове Сайпан. Когда союзные войска заняли остров в июле 1944 года, Оба с группой своих солдат укрылся в джунглях и продолжал партизанскую войну против них, сдавшись лишь 1 декабря 1945 года, то есть через три месяца после официальной капитуляции Японии. Его подразделение было последней организованной точкой японского сопротивления на Сайпане и, как считается, на всём Тихоокеанском театре военных действий[3].
В 1946 году Оба вернулся в Японию к своей жене и впервые увидел своего сына (родившегося в 1937 году после того, как Оба отбыл в Китай). В 1952-1992 годах Оба работал в аппарате совета директоров компании Maruei Department Store.
Библиография
- Jones Don. Oba, The Last Samurai: Saipan 1944-1945. — Presidio Press, 1986. — ISBN 0-89141-245-X.
Напишите отзыв о статье "Оба, Сакаэ"
Примечания
Отрывок, характеризующий Оба, Сакаэ
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.
Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
