Обвиняемая

О телесериале 2016 года см. Обвиняемая.

Обвиняемая
The Accused
Жанр	Фильм нуар Психологическая драма
Режиссёр	Уильям Дитерле
Продюсер	Хэл Уоллис
Автор сценария	Кетти Фрингс Джун Трусделл (роман)
В главных ролях	Лоретта Янг Роберт Каммингс Уэнделл Кори
Оператор	Милтон Р. Краснер
Композитор	Виктор Янг
Кинокомпания	Парамаунт
Длительность	101 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1949
IMDb	ID 0040071
Выход фильма «Обвиняемая» (оригинальное название — The Accused)

К:Фильмы 1949 года

«Обвиняемая» (англ. The Accused) — фильм нуар режиссёра Уильяма Дитерле, вышедший на экраны в 1949 году.

Сценарий фильма написала Кетти Фрингс по роману Джун Трусделл «Спокойно, моя любовь» (1947). Фильм рассказывает о несчастной преподавательнице психологии университета, которая, защищаясь от насильника, случайно убивает его, а затем, из страха разоблачения и публичного скандала, скрывает следы преступления.

Наряду с такими фильмами, как «Головокружение» (1945), «Одержимая» (1947), «Тёмное прошлое» (1948) и «Водоворот» (1949), фильм относится к субжанру «психиатрический нуар», в которых сюжет строится вокруг личностей психиатров и психологов, а также психологических проблем героев.

Сюжет

Поздним вечером молодая красивая женщина (Лоретта Янг) приводит себя в порядок, забирает вещи из автомобиля, припаркованного на морском утёсе и выходит на дорогу. Вскоре на Тихоокеанском шоссе её замечает и подбирает водитель грузовика, направляющийся в Малибу. Он пытается заговорить c женщиной, но она крайне немногословна и старается не смотреть в его сторону. Высадив её в городе, водитель пытается приободрить её, решив, что у неё было неудачное свидание.

Добравшись до дома, женщина вспоминает о событиях предшествующего дня… Её зовут Вильма Таттл, и она работает ассистентом профессора психологии в университете. В тот день Вильма проводила экзаменационную работу на тему об условных рефлексах человека, дав задание написать психологический портрет какого-либо конкретного человека по его рефлексам, не указывая его имени. Во время экзамена нахальный и самоуверенный студент Билл Перри (Дуглас Дик) насмешливо передразнивает Вильму, в результате она просит его вечером после занятий зайти к ней для разговора. Однако затем Вильма решает уехать, и оставляет Биллу записку, чтобы он поговорил с деканом. На выходе с территории университета Вильма встречает Билла, который начинает заигрывать с ней, и пытается всячески вовлечь её в разговор. В результате Вильма опаздывает на свой автобус, и Билл охотно предлагает подвезти её на своём автомобиле, а затем приглашает в ресторан, где угощает моллюсками. Несмотря на то, что Билл должен был поехать в аэропорт, чтобы встретить своего опекуна, адвоката Уоррена Форда (Роберт Каммингс), он забывает об этом и продолжает развлекаться в Вильмой.

По дороге в Малибу Билл просит Вильму, чтобы она составила его психологический портрет, и она говорит, что под всем его блеском и очарованием скрывается опасная, непредсказуемая и плохо контролируемая личность. В определённый момент Билл сворачивает с дороги, и, несмотря на возражения Вильмы, завозит её на пустынный пятачок на прибрежной скале, с которого обычно спускается для ловли моллюсков. Билл предлагает Вильме искупаться, и одевает купальный костюм. Затем Билл приближается к Вильме и пытается её поцеловать, что поначалу её шокирует, и она несильно сопротивляется. Однако когда Билл опрокидывает её на заднее сиденье автомобиля и пытается изнасиловать, Вильма хватает попавшуюся под руку полурессору и несколько раз бьёт её со всей силы Билла по голове. Вильма устраивает дело так, как будто Билл во время ныряния ударился о скалу и утонул. С помощью «обратного» искусственного дыхания она наполняет его лёгкие океанической водой, а затем сталкивает его тело со скалы.

На следующее утро Вильма пробуждается в ужасе от того, что произошло, и совершенно не может сообразить, что ей делать дальше — пойти во всём сознаться или скрыть преступление. Но, боясь общественного позора в случае, если станет известно, что она убила человека, а также понимая, что вряд ли кто-либо заподозрит её в убийстве, она решает промолчать о случившемся.

Тем же утром к Вильме приходит адвокат Уоррен Форд, который просит её рассказать, что происходит с Биллом. Он также просит её помочь разобраться с письмом, которая написала в деканат влюблённая в Билла студентка Сьюзен Дювал, утверждающая, что ждёт от него ребёнка. С первой же встречи между Вильмой и Уорреном возникает взаимная симпатия, постепенно перерастающая в любовь. Однако, будучи не в состоянии выносить психологический пресс, Вильма теряет сознание.

Когда Вильма приходит в себя лишь несколько дней спустя в университетской больнице, она видит шикарный букет орхидей, который прислал ей Уоррен. В тот же день Вильма читает в газетах сообщение о гибели Билла.

На рассмотрении причин смерти Билла в коронерском суде жюри выносит вердикт, что Билл утонул, ударившись о скалы во время купания, и закрывает дело. Однако Уоррен не может понять, почему в таком случае в автомобиле Билла не осталось вообще никаких отпечатков пальцев, что наводит на мысль, что кто-то их стёр, а следовательно был каким-то образом связан с преступлением. Это подталкивает лейтенанта отдела убийств Теда Дрогана (Уэнделл Кори) к тому, чтобы тайно возобновить расследование.

Первоначально подозрение Дрогана нападет на студентку Сьюзен Дювал, которая могла убить его из ревности. На встрече с детективом в деканате Вильма проникается к Сьюзен сочувствием и, желая защитить её, утверждает, что девушка всего лишь пыталась привлечь к себе внимание Билла. Дроган просит Вильму принести ему экзаменационную тетрадь Билла, надеясь найти в ней какую-либо связь с его смертью. Тем временем во время допроса Сьюзен сообщает Дрогану, что вечером во время их последней встречи Билл сказал ей, что отправляется на свидание с «циклотимической красоткой» (определение циклотимии входило в экзаменационный тест, который давала своим студентам Вильма).

Вильма приходит в свой офис за тетрадью Билла и, прочитав его работу, понимает, что он написал её психологический портрет. Она надеется, что оставленная Биллу записка об отмене их встречи послужит ей алиби, однако выясняется, что уборщик выбросил её. Она пишет ещё одну точно такую же записку и кладёт её в экзаменационную тетрадь Билла, которую передаёт через Уоррена Дрогану. Кроме того, Вильма решает уничтожить какую-либо связь между собой и образом чопорной и занудной девы, описанным в работе Билла. Посе того, как она распускает волосы и одевается более раскрепощено, водитель грузовика, которого разыскал Дроган, не может её опознать, также как он, естественно, не опознаёт и Сьюзен.

С помощью криминалиста доктора Ромли (Сэм Джаффе) Дроган выясняет, что в лёгких Билла содержатся мельчайшие частички дерева из ведёрка для моллюсков, которое стояло в его машине. Соответственно, они заключают, что Билл не утонул в океане, а вода в его лёгкие была закачана из ведёрка, когда он уже был убит от ударов по голове. Когда Вильма и Уоррен приходят в криминалистическую лабораторию, Дроган рассказывает и показывает ей, как на самом деле произошло убийство, а Ромли просит Вильму несколько раз ударить гипсовое чучело полурессорой по голове, после чего она практически теряет самообладание. Прочитав экзаменационную работу Билла, Тед приходит к заключению, что она связана с его убийством.

Чтобы успокоить Вильму и переключить её мысли на что-либо иное, Уоррен ведёт её на боксерский поединок. Однако увидев жестокие удары, которые один из боксёров наносит другому по голове, Вильма принимает их бой за свою схватку с Биллом, произнося в слух: «Билл, ты делаешь мне больно». Уоррен слышит это и начинает понимать, в чём дело. Однако, влюбившись в Вильму, он в тот же вечер делает ей предложение и решает немедленно перевезти её к себе домой в Сан-Франциско.

На следующее утро прямо во время их сборов приезжает Дроган, приглашая Вильму и Уоррена в свой офис на следственный эксперимент. Перечислив все имеющиеся у него косвенные улики против Вильмы, Дроган тем не менее заявляет, что, возможно, их будет недостаточно для вынесения обвинительного вердикта. В конце беседы Дроган спрашивает Вильму об алиби, и она отвечает, что в ночь убийства уехала из университета раньше, оставив Биллу соответствующую записку (эту записку предъявляет Уоррен). Однако совершенно неожиданно Дроган достаёт точно такую же записку (которую выбросил уборщик). Дроган утверждает, что наличие двух записок свидетельствует о том, что в действиях Вильмы был умысел, свидетельствующий о её намерении скрыть следы участия в преступлении. Психологически подавленная, растерявшаяся Вильма сознаётся, что случайно убила Билла в результате самообороны.

На суде Уоррен сам берётся защищать Вильму. Он произносит убедительную речь, утверждая, что Вильма совершила убийство, защищаясь от нападения насильника, и что единственным преступлением Вильмы было сокрытие фактов. Однако она была настолько переполнена страхом от содеянного, что не могла разумно контролировать свои действия. Выслушав выступление Уоррена, Дроган понимает, что присяжные готовы оправдать Вильму. Очевидно, что и сам он испытывает к ней личную симпатию.

В ролях

• Лоретта Янг — Вильма Таттл
• Роберт Каммингс — Уоррен Форд
• Уэнделл Кори — лейтенант Тед Дроган
• Сэм Джаффе — доктор Ромли
• Дуглас Дик — Билл Перри
• Сьюзен Далберт — Сьюзен Дювал

Режиссёр фильма и исполнители главных ролей

Режиссёр Уильям Дитерле более всего известен своими биографическими драмами, такими как «Повесть о Луи Пастере» (1936), «Жизнь Эмиля Золя» (1937, номинация на Оскар). Среди других наиболее известных его работ драма по роману Виктора Гюго «Горбун из Нотр-Дама» (1939), а также фэнтези-мелодрамы «Дьявол и Даниэль Уэбстер» (1941) и «Портрет Дженни» (1948). В жанре нуар наиболее известными работами стали картины «Тёмный город» (1950) и «Поворотный пункт» (1952).

Актриса Лоретта Янг играла преимущественно в комедиях и мелодрамах, наиболее успешные роли она сыграла в комедиях «Дочь фермера» (1947), которая принесла ей Оскар за лучшую женскую роль, «Жена епископа» (1947), а также драма «Приходи в конюшню» (1949), принесшая номинацию на Оскар. Свою самую значимую роль в жанре нуар Янг сыграла в фильме «Чужестранец» (1946). Актёр Роберт Каммингс известен ролями в драме «Кингс Роу» (1942), фильмах Хичкока «Диверсант» (1942) и «В случае убийства набирайте «М»» (1954), а также в нуарах «Спи, моя любовь» (1948) и «Погоня» (1946). Уэнделл Кори сыграл роли, как правило, второго плана во множестве фильмов нуар, среди них «Ярость пустыни» (1947), «Извините, ошиблись номером» (1948), «Я всегда одинок» (1948), «Дело Тельмы Джордон» (1950), «Окно во двор» (1954) и «Большой нож» (1955). Свою самую известную нуаровую роль Сэм Джаффе сыграл в фильме «Асфальтовые джунгли» (1950), за которую был номинирован на Оскар, другими его ролями в этом жанре были в фильмах «Улица Мадлен, 13» (1947) и «Под прицелом» (1951).

Оценка критики

Большинство критиков дали фильму достаточно положительную оценку. Газета «Нью-Йорк таймс» написала, что «Обвиняемая» — это «великолепная психологическая работа, хорошо проложенная терминологией, которая звучит впечатляюще, хотя и не всегда абсолютно понятно, а актёры делают своё дело с серьёзностью, которая привлекает к фильму зрительское внимание». Журнал «Variety» отметил, что фильм «перерабатывает страх и эмоциональное насилие в мелодраму высокого уровня». Современные критики также положительно оценивают фильм, хотя и более сдержаны в оценках. Так, Деннис Шварц пишет: «Уильям Дитерле уверенно ставит эту суровую и довольно скучную, но хорошо сыгранную психологическую криминальную драму про то, что „нам нечего бояться, кроме самих себя“». Хэл Эриксон называет картину «детективной мелодрамой с предсказуемым сюжетом, включающим шантаж, попытку изнасилования и убийство», а Крейг Батлер — «стильным маленьким психологическим триллером, который может показаться немного устаревшим для современных зрителей, но всё равно в нём достаточно мощи, чтобы сделать его достойным просмотра».

Давая характеристику фильму, «Нью-Йорк таймс» пишет, что он является «прекрасным примером криминального расследования, в котором, обладая скромными реальными доказательствами, лейтенант Тед Дорган, жёсткий, практичный исследователь человеческой природы, кропотливо выстраивает сильное дело на основе косвенных улик вокруг доктора Таттл, и наконец добивается прорыва сквозь её психологическую защиту». Газета считает, что фильм несколько отклоняется от норм, установленных действовавшим в то время Производственным кодексом, представители которого, наверняка, пошли на непростую для себя уступку, так как «обычно они довольно настойчивы в своих требованиях воздаяния». Однако в данном случае «отход от установленных норм не может быть истолкован как удар по морали, поскольку достаточно очевидно показано, что героиня действовала инстинктивно для защиты своей чести. И даже полицейский, который кропотливо собирает крупицы разоблачающих её доказательств, в душе не испытывает к этой леди ничего, кроме симпатии и восхищения». Но несмотря на мотивировку её действий и спорность вопроса о виновности, «факт убийства просто так нельзя проигнорировать, и необходимый юридический процесс должен быть осуществлён». Назвав фильм «хорошим, даже несмотря на то, что реплики актёров немного претенциозны в некоторых местах», «Нью-Йорк таймс» также отмечает, что «при внимательном изучении можно заметить дыры в сюжете, и действительно может показаться неожиданным, что женщина такого ума не в состоянии взглянуть на свою проблему с большей проницательностью, но авторы благоразумно отнесли её стремление скрыть правду на счёт своего ужасающего испуга перед скандальными последствиями. А кто будет серьёзно осуждать поступки человека, которым полностью завладел страх?». Деннис Шварц, называя Вильму Таттл «напряжённой, чопорной и нудной девой из Калифорнийского колледжа Лос-Анджелеса», также отмечает, что «психология страха, которая прорастает в героине, заставляет её действовать иррационально и принимать неверные решения». Батлер считает, что «психологические аспекты фильма покажутся сегодня немного старомодными, а приравнивание понятий „карьерная женщина“ и „скука и одиночество“ также будет слегка обескураживающим». И хотя, по его мнению, фильм «слегка провисает в середине», тем не менее, «последние сцены великолепны», и в итоге «он обладает достаточной мощью, чтобы быть достойным зрелищем».

Высокой оценки критиков удостоилась режиссёрская работа Дитерле, а также основные актёрские работы. «Variety» пишет, что «опираясь на крепкую историю и первоклассный состав исполнителей, Дитерле ведёт мелодраму в стиле, постоянно бьющем по эмоциям зрителей». «Нью-Йорк таймс» также отмечает, что «под уверенным режиссёрским руководством Дитерле, история плавно и методично наращивает саспенс до ударной кульминации, которая оставляет на усмотрение аудитории, должна ли обвиняемая быть наказана или отпущена на свободу». Батлер также подчёркивает, что «ровная и уверенная режиссура Дитерле ставит на первый план напряжённость при каждом сюжетном повороте, при этом он также уделяет особое внимание погружению в психику персонажей, особенно, мучающейся убийцы-героини, попытки которой справиться с переполняющей её виной доводят её до безумия».

Критики единодушны в том, что фильм отличает качественная актёрская игра. В центре внимания, естественно, находится работа Лоретты Янг. Батлер пишет, что успеху фильма «во многом способствуют актёры во главе с как всегда восхитительной Лореттой Янг, которая во всех сценах удерживает симпатию зрителей; мы все знаем, что Янг в душе не убийца, и потому мы желаем не только прощения для неё как для жертвы обстоятельств, но и испытываем боль по поводу всех её страданий». «Variety» также пишет, что «созданный Лореттой Янг образ смятённого профессора вызывает очень сильную симпатию. Это умная актёрская игра, наполняющая эту роль жизнью. Её игра проникает в самую глубь, извлекая наружу психические процессы умной женщины, которая знает, что поступила неправильно, но верит в то, что её след достаточно скрыт, чтобы убийство никогда не было раскрыто». Отметив, что «мисс Янг вносит высокую степень убедительности в свою игру», «Нью-Йорк таймс» полагает, что «сама внешность Лоретты Янг в роли такого типа является доказательством того, что её героиня, несчастная профессор психологии, действовала с оправданной силой и законностью, поскольку мисс Янг не представляет собой тип убийцы». Об игре других актёров «Нью-Йорк таймс» пишет: «Роберт Каммингс как опекун убитого студента, который влюбляется в профессора, удерживает обычную роль на стабильном уровне большую часть времени, а Сэм Джаффе играет небольшую, но острую роль криминалиста». Батлер считает, что «Роберт Каммингс хорош в роли возлюбленного героини, но ещё лучше Уэнделл Кори, холодная игра которого в качестве детектива, намеренного поймать свою женщину, остаётся в памяти».

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0040071/?ref_=fn_al_tt_1 Обвиняемая] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/the-accused-v698 Обвиняемая] на сайте Allmovie
• [www.rottentomatoes.com/m/act_of_violence/ Акт насилия] на сайте Rotten Tomatoes
• [www.tcm.com/tcmdb/title/66738/The-Accused/ Обвиняемая] на сайте Turner Classic Movies

Отрывок, характеризующий Обвиняемая

Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.