Обер-прокурор
Даты в этой статье приведены по юлианскому календарю. |
О́бер-прокуро́р Святе́йшего Прави́тельствующего Сино́да — должность светского чиновника, назначавшегося Российским Императором (в 1917 году назначались Временным правительством) и бывшего его представителем в Святейшем Синоде. Полномочия и роль различались в различные периоды. В течение Синодального периода церковной истории должность обер-прокурора Святейшего Синода занимали тридцать четыре человека.
Кроме того, существовала должность сенатского Обер-прокурора — должностное лицо, возглавлявшее департамент в сенате.
История
11 мая 1722 года при Святейшем Синоде была учреждена должность обер-прокурора, по выражению Петра I, «ока государева и стряпчего о делах государственных в Синоде». Обер-прокурор имел в своём распоряжении синодальную канцелярию и был обязан (по инструкции) находиться «в заседаниях присутствия» Святейшего Синода[1].
С июля 1726 до 31 декабря 1741 должность обер-прокурора пребывала незамещённой.
Обер-прокурор, согласно данной ему инструкции 1722 года, был призван быть «оком царевым и стряпчим дел государственных», иметь в своей «дирекции» канцелярию и находиться в заседаниях присутствия Синода. Его значение первоначально было невелико, ввиду его подчинения генерал-прокурору.
С 1741 года, в течение всего XVIII века, его влиятельность и роль постепенно усиливались: он получил право непосредственного доклада о делах Синода «верховной власти», то есть императору. Тем не менее, обер-прокуроры в XVIII веке были фигурами с ограниченным влиянием, которое зависело от характера носителей этой должности и степени близости правивших иерархов ко Двору. При императоре Павле I произошёл даже уникальный случай, когда император через архиепископа Санкт-Петербургского Амвросия (Подобедова) уполномочил Синод самостоятельно избрать кандидата на должность обер-прокурора[1].
В XIX веке ситуация кардинально изменилась. В 1803 году, по учреждении министерств, обер-прокурор, не причисленный ни к какому министерству, был поставлен в непосредственные отношения к Императору: личные доклады членов Синода монарху прекратились и все сношения между Синодом и верховною властью стали происходить через обер-прокурора.
В 1817 году было учреждено Министерство духовных дел, соединенное с министерством народного просвещения, — так называемое «сугубое министерство» под началом князя А. Н. Голицына. Обер-прокурор оказался в подчинённом по отношению к министру отношении. Деятельность министерства духовных дел по входившему в его состав «отделению дел греко-российского вероисповедания» вызвала ожесточённое противодействие со стороны иерархов Церкви; митрополит Серафим (Глаголевский) называл его «сие иго египетское». В итоге в 1824 «сугубое министерство» было упразднено, а «отделение дел греко-российского вероисповедания» было передано в ведение синодального обер-прокурора и в 1839 вошло в состав канцелярии обер-прокурора, учреждённой в 1836 при Обер-прокуроре графе Н. А. Протасове. Обер-прокурор получил права министра по законодательным и административным делам Церкви; по вопросам его компетенции его стали приглашать на заседания Государственного Совета и Комитета министров.
Статус обер-прокурорской должности постепенно сравнялся в правах с министрами и главноуправляющими отдельными ведомствами: в начале XX века обер-прокурор назначался и увольнялся именными указами Сената; по делам службы подлежал ответственности исключительно перед верховною властью; представлял Императору всеподданнейшие отчеты по «ведомству православного исповедания»; присутствовал на заседаниях Синода, но не среди его членов, а за особым столом; следил за движением, направлением и законностью действий и решений присутствия; давал свои заключения по обсуждаемым вопросам; входил в Синод с предложениями; просматривал и подписывал к исполнению его протоколы и журналы.
Обер-прокурор являлся посредником между Синодом, с одной стороны, и Императором, высшими центральными государственными установлениями, министрами и главноуправляющими — с другой: он объявлял Синоду Высочайшие указы, повеления и резолюции на доклады Синода, подносил на Высочайшее усмотрение доклады и определения Синода, сносился по делам ведомства православного исповедания с министрами, главноуправляющими, Комитетом Министров, Государственным Советом и Сенатом; был членом Комитета Министров и Государственного Совета.
Обер-прокурор руководил всеми учреждениями при Синоде; служащие в них чиновники назначались и увольнялись или при его участии, или его приказами, или с его ведома. Органами его надзора служили прокуроры синодальных контор, секретари духовных консисторий, члены-ревизоры духовно-учебного комитета, главный инспектор и епархиальные наблюдатели церковно-приходских училищ.
С 1864 существовала должность «товарища» (заместителя) обер-прокурора с правами и обязанностями, присвоенными товарищам министров. Обер-прокурор имеет канцелярию, организованную совершенно одинаково с канцеляриями министров.
Обер-прокуроры Синода по годам
№ | Илл. | Имя | Период | Комментарий |
---|---|---|---|---|
1 | Иван Васильевич Болтин | 19 июня 1722 — 11 мая 1725 |
||
2 | Алексей Петрович Баскаков | 11 мая 1725 — 2 декабря 1730[2] |
||
Гвардии капитан Раевский (назначен 14 июля 1726 «прокурором»[3])[4] | ||||
Далее, до 1740 года, обер-прокуроры Святейшего Синода не назначались | ||||
3 | Никита Семёнович Кречетников (ум. 1745) |
3 ноября 1740 — 1741[5] |
Н. Ю. Трубецкой задумал восстановить и усилить институт прокуроров и, получив на это согласие регента Бирона, представил Кречетникова на должность обер-прокурора, остававшуюся вакантной. Кречетников указом 3 ноября 1740 года назначен обер-прокурором Синода, с производством в генерал-майоры; но низвержение Бирона повлекло за собой и отмену проекта князя Трубецкого. Кречетников не вступал в должность и в феврале 1741 года просил об назначении его к какому-нибудь месту. | |
4 | Яков Петрович Шаховской (1705—1777) |
31 декабря 1741 — 29 марта 1753 |
||
5 | Афанасий Иванович Львов (1703 — после 1762) |
18 декабря 1753 — 17 апреля 1758 |
||
6 | Алексей Семёнович Козловский (1707—1776) |
17 апреля 1758 — 9 июня 1763 |
Был отправлен в отставку, так как императрица Екатерина II в дальнейшем планировала проводить более жёсткую политику по отношению к Церкви. | |
7 | Иван Иванович Мелиссино (1718—1795) |
10 июня 1763 — 24 октября 1768 |
В составленных им «Пунктах» — проекте наказа Синодальному депутату в законодательной комиссии 1767 г. — предлагал уничтожить посты, упразднить некоторые обряды, разрешить четвёртый брак и вообще провести по инициативе Синода своего рода «реформацию» в протестантском духе. Суждение Синода по этим пунктам неизвестны; в Синодальном архиве и в «деле» о комиссии 1767 г. они не находятся. Уволен, вероятно, в связи с этой историей. | |
8 | Пётр Петрович Чебышёв (ок. 1735 — после 1775) |
24 октября 1768 — 7 мая 1774 |
Сразу по своём вступлении в исправление должности стал во враждебные отношения с большинством членов Синода; он открыто заявлял о своём атеизме и, пользуясь покровительством императрицы, деспотически распоряжался в Синоде. Его довольно свободное пользование синодальными деньгами дало им возможность удалить от должности обер-прокурора. Вяземский обревизовал находящуюся в Синоде денежную казну, при этом обнаружился недочёт 10 440 руб., забранных обер-прокурором Чебышёвым «по его собственным распискам и письменным приказам»; хотя деньги эти и были уплачены Чебышёвым, но он был уволен. | |
9 | Сергей Васильевич Акчурин (1722—1790) |
12 мая 1774 — 28 июля 1786 |
Без объяснения причин был уволен Екатериной II от должности. | |
10 | Аполлос Иванович Наумов (1719—1792) |
28 июля 1786 — 26 июля 1791 |
Будучи уже преклонных лет, Наумов подал прошение об увольнении, «за старостью и болезнями». | |
11 | Алексей Иванович Мусин-Пушкин (1744—1817) |
1791— 1797 |
||
12 | Василий Алексеевич Хованский (1755—1780) |
1797— 1799 |
||
13 | Дмитрий Иванович Хвостов (1757—1835) |
1799— 1802 |
||
14 | Александр Алексеевич Яковлев (1762—1825) |
31 декабря 1802 — 7 октября 1803[5] |
Пытался установить законность в Синоде, чем вызвал неудовольствие его членов и очень скоро попросил об увольнении от должности. | |
15 | Александр Николаевич Голицын (1773—1844) |
21 октября 1803 — 24 октября 1817[6] (или 19 ноября 1817[5]) |
В 1803—1817 гг. исполнял должность обер-прокурора, а в 1817—1824 гг. — министр духовных дел и народного просвещения. | |
16 | Пётр Сергеевич Мещерский (1778—1857) |
24 ноября 1817 — 2 апреля 1833 |
||
17 | Степан Дмитриевич Нечаев (1792—1860) |
1833 — 25 июня 1836 |
В феврале 1836 года он взял отпуск и уехал в Крым к умирающей жене своей. Его отсутствие позволило сильно не любившим Нечаева синодальным членам, при содействии чиновника А. Н. Муравьева, составить доклад, где Синод просил императора «дать Нечаеву, как человеку обширных государственных способностей, другое, более весомое назначение, а обер-прокурором назначить графа Протасова». Просьба Синода была удовлетворена. | |
18 | Николай Александрович Протасов (1798—1855) |
24 февраля 1836 — 16 января 1855 |
24 февраля 1836 года назначен исполняющим обязанности обер-прокурора; 25 июня того же года назначен на должность обер-прокурора. 1 марта 1839 года им была осуществлена реформа структуры Святейшего Синода, который превратился в подобие министерства и исполнительный орган. | |
19 | Александр Иванович Карасевский (1796—1856) |
25 декабря 1855 — 20 сентября 1856 |
Оставил должность по болезни, умер 25 декабря того же года. | |
20 | Александр Петрович Толстой (1801—1873) |
20 сентября 1856 — 28 февраля 1862 |
||
21 | Алексей Петрович Ахматов (1817—1870) |
март 1862 — июнь 1865 |
||
22 | Дмитрий Андреевич Толстой (1823—1889) |
23 июня 1865 — 23 апреля 1880 |
||
23 | Константин Петрович Победоносцев (1827—1907) |
24 апреля 1880 — 19 октября 1905 |
В апреле 1880 года назначен обер-прокурором; 28 октября того же года — членом Комитета министров, что явилось беспрецедентным формальным повышением статуса обер-прокурорской должности. | |
24 | Алексей Дмитриевич Оболенский (1855—1933) |
20 октября 1905 — 4 апреля 1906 |
После революции 1905 года в правительстве графа С. Ю. Витте занимал пост обер-прокурора Святейшего синода. При нём разрабатывался вопрос о созыве церковного собора и учреждено было предсоборное присутствие. | |
25 | Алексей Александрович Ширинский-Шихматов (1862—1930) |
26 апреля — 9 июля 1906 |
Занимал пост несколько месяцев. | |
26 | Пётр Петрович Извольский (1863—1928) |
27 июля 1906 — 5 февраля 1909 |
Его кандидатуру на пост предложил брат, Александр Извольский, министр иностранных дел. Будучи обер-прокурором, Извольский проявил себя сторонником самостоятельности церкви. Его отставку некоторые связывали с его защитой автономии духовных школ, которая встретила неприятие со стороны консервативной части епископата. | |
27 | Сергей Михайлович Лукьянов (1855—1935) |
5 февраля 1909 — 2 мая 1911 |
Учёный-эпидемиолог. | |
28 | Владимир Карлович Саблер (1845—1929) |
2 мая 1911 — 4 июля 1915 |
||
29 | Александр Дмитриевич Самарин (1868—1932) |
5 июля 1915 — 26 сентября 1915 |
||
30 | Александр Николаевич Волжин (1860—1933) |
1 октября 1915 — 7 августа 1916 |
30 сентября 1915 года был назначен исполняющим должность обер-прокурора Святейшего Синода, 1 января 1916 года утверждён в должности. | |
31 | Николай Павлович Раев (1856—1919) |
30 августа[7] 1916 — 3 марта 1917 |
Последний обер-прокурор империи. Имел репутацию сторонника Распутина. | |
32 | Владимир Николаевич Львов (1872—1930) |
3 марта 1917 — 24 июля 1917 |
Занимал пост обер-прокурора Святейшего Синода в первом и втором (первом коалиционном) составах Временного правительства. Удалил из Синода его прежних членов, которых пресса обвиняла в связях с Распутиным.14 (27) апреля 1917 инициировал издание указа Временного правительства об изменении состава Святейшего Синода, который оставил из прежних его членов только архиепископа Сергия (Страгородского). | |
33 | Антон Владимирович Карташёв (1875—1960) |
25 июля 1917 — 5 августа 1917 |
Первый министр вероисповеданий Временного правительства (1917). От имени Временного правительства открыл 15 августа 1917 года Поместный собор Православной российской церкви и принял в его работе деятельное участие. |
См. также
Напишите отзыв о статье "Обер-прокурор"
Литература
- Алексеева С. И. Святейший Синод в системе высших и центральных государственных учреждений пореформенной России, 1856-1904. СПб.: Наука, 2003; 2-е изд., стер. СПб.: Наука, 2006. 276 с.
- Алексеева С. И. Институт синодальной обер-прокуратуры и обер-прокуроры Святейшего Синода в 1856-1904 гг. // Нестор. 2000. № 1. С. 291-310.
Примечания
- ↑ 1 2 [www.mitropolia-spb.ru/about/history/ История епархии — сайт Санкт-Петербургской митрополии]
- ↑ Даты первых 2-х обер-прокуроров по: Высшие и центральные государственные учреждения России. 1801—1917. — СПб.: Наука, 1998. — Т. 1. — С. 135.
- ↑ Государственность России. — М., 2001, кн. 4. — С. 109.
- ↑ Иногда включается в список обер-прокуроров — видимо, ошибочно.
- ↑ 1 2 3 Высшие и центральные государственные учреждения России. 1801—1917. — СПб.: Наука, 1998. — Т. 1. — С. 135.
- ↑ Д. Н. Шилов. Государственные деятели Российской империи. — СПб., 2002. — С. 186.
- ↑ Д. Н. Шилов. Государственные деятели Российской империи. Главы высших и центральных учреждений. 1802—1917. — СПб., 2002. — С. 620
Отрывок, характеризующий Обер-прокурор
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».
Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».
В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.
В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.