Данелаг

Данелаг (область датского права; др.-англ. Dena lagu; дат. Danelagen; англ. Danelaw) — территория в северо-восточной части Англии, отличавшаяся особыми правовой и социальной системами, унаследованными от норвежских и датских викингов, завоевавших эти земли в IX веке. После восстановления власти англосаксонских королей над Данелагом в начале X века скандинавское право и обычаи были сохранены, а многие перешли в общеанглийскую практику. Специфика юридической системы северо-восточной Англии пережила нормандское завоевание и продолжала существовать в течение всего средневековья.

География

Географически Данелаг подразделялся на четыре крупных региона:

• Нортумбрия;
• «Область Пяти бургов» (или Союз Пяти городов) (Линкольн, Ноттингем, Лестер, Дерби и Стамфорд);
• Восточная Англия;
• юго-восточная часть Средней Англии (Эссекс, Кембриджшир, Бедфордшир, Бакингемшир).

Примерная граница между Данелагом и англосаксонской территорией проходила в северо-западном направлении от Лондона к Честеру.

Хотя социальная структура разных частей Данелага сильно отличалась, в целом все области Данелага благодаря своему этническому и социально-правовому своеобразию образовывали единую территорию, резко отличающуюся от остальной Англии.

История Данелага

Атаки скандинавских викингов на побережье Британии начались ещё в конце VIII века. Первоначально это были норвежцы, которые в 793 году разграбили Линдисфарн, а вскоре основали колонии в Ирландии, на Оркнейских и Шетландских островах. В первой половине IX века начались набеги данов. Дезинтеграция датского государства в середине IX века позволила викингам перейти к систематическому завоеванию Англии. Первая крупная армия данов высадилась на побережье Восточной Англии в 865 году во главе с Иваром и Хальфданом, сыновьями датского короля Рагнара Лодброка. Сделав Восточную Англию своей сухопутной базой, в 866 году викинги захватили Йорк, а в следующем году разгромили армию Нортумбрии и посадили на престол этого королевства своего ставленника Эгберта I. Подчинив всю Восточную Англию, в 870 году двинулись на Уэссекс и разбили лагерь в районе Рединга. Хотя англосаксам удалось одержать победу в сражении при Эшдауне, это не остановило продвижение викингов, и король Альфред Великий был вынужден купить перемирие. В 873 году датчане захватили восточную часть Мерсии и посадили на престол оставшейся части своего ставленника Кёлвульфа. Данские военные силы постоянно подкреплялись прибытием в Англию новых скандинавских отрядов.

К 876 году относится первый территориальный раздел завоёванных земель между данскими армиями, свидетельствующий о переходе викингов к оседлой жизни. В 877 году в восточной Мерсии обосновались несколько армий данов, положивших начало «области Пяти бургов». Продвижение викингов было остановлено лишь в 878 году в результате победы англосаксонской армии Альфреда Великого при Эддингтоне, что обеспечило сохранение независимости Уэссекса и привело к объединению остатков англосаксонских королевств в единое государство. В 886 году Альфред Великий отбил у данов Лондон и заключил мирный договор с вождём викингов Восточной Англии Гутрумом, в соответствии с которым была признана независимость обоих государств и установлена западная граница датских владений. Этот документ положил начало существованию Данелага как особого государственного образования, управляемого собственными законами. Договором 886 года было также зафиксировано гражданское равенство англосаксов и викингов на территории Данелага. В 892—896 годах на побережье Уэссекса высадилась новая армия викингов, на помощь которым пришли датчане Восточной Англии и Йоркшира. Однако королю Альфреду удалось создать систему национальной защиты и собственный флот, что позволило дать отпор викингам.

К началу X века скандинавы занимали территорию от Темзы до Тиса, перешли к оседлому хозяйству и создали собственную социальную организацию. Политического единства между различными территориями Данелага не было, однако в случае войны они объединялись против англосаксов. К систематическому наступлению на датские земли англосаксонское государство перешло в период правления Эдуарда Старшего. К 919 году, после нескольких лет непрерывных походов в Данелаг, власть англосаксонских монархов признала вся Англия к югу от Хамбера. Вхождение в состав Англии, тем не менее, не влекло за собой изменения в этническом составе, социальной структуре или введения англосаксонских правовых норм. Данелаг остался фактически автономным регионом. Однако пока английские короли восстанавливали свою власть в Средней Англии, в Нортумбрию вторглись норвежские викинги из Ирландии, которые основали собственное независимое королевство в Йорке. В 937 году англосаксам удалось нанести сокрушительное поражение объединённым войскам скандинавских королей Йорка и Дублина при Брунанбурге, однако, уже в 939 году дублинский король Олаф I Гутфритссон вновь занял Йорк и в следующем году вторгся в Англию. По соглашению 940 года ему была уступлена область бывшего Союза Пяти городов, правда спустя два года эта территория вернулась под власть англосаксов. В 944 году, новый король Йорка Олаф II Куаран возглавил вторжение норвежцев на территорию Англии, однако нападение было отбито, причём жители Данелага поддержали англосаксонского короля, что позволило королю Эдмунду I снова восстановить власть королей Англии над Йорком. В 947 году викинги вновь захватили город. Борьба за Йорк продолжалась с переменным успехом на протяжении нескольких десятилетий, пока в 954 году Йоркское королевство не вошло окончательно в состав Англии.

Первым английским королём, признавшим законодательно, что область датского права является не завоёванной вражеской армией провинцией, а составной частью английской монархии был Эдгар (958—975), который и предоставил Данелагу внутреннюю автономию в социально-правовых вопросах.

Новые набеги датчан начались в 990-х годах. В 991 году датские войска разграбили западный Уэссекс, что вынудило английских королей приступить к сбору «датских денег» — первого исторически известного всеобщего налога в Британии. Затем набеги участились. В ответ на вторжения англосаксонский король Этельред II в 1002 году устроил массовые погромы датчан, проживавших на территории Англии. Но это не остановило викингов, и в течение 1009—1012 годов армия под командованием Торкеля Длинного разоряла южные области страны. Обороноспособность страны и её моральный дух были подорваны. Когда во главе армии викингов в 1013 году встал король Дании Свен, англосаксонское государство не смогло противостоять захватчикам. Жители Данелага и часть англосаксонских тэнов перешли на сторону датчан. Король Этельред II с семьёй бежал в Нормандию. Хотя после смерти Свена в 1014 году Этельред ненадолго восстановил свою власть в Англии, в 1016 году военно-служилая знать и духовенство Уэссекса и Данелага признало королём сына Свена Кнуда. Несмотря на героическое сопротивление Эдмунда Железнобокого англосаксонские войска были разбиты и страна была объединена под властью датской династии Кнуда Великого. В период правления Кнуда скандинавский элемент в английском государстве резко усилился, а ведущие роли в стране заняла датская аристократия. На национальном собрании в Оксфорде в 1018 году, в котором приняли участия и скандинавская, и англосаксонская знать королевства, были согласованы условия сосуществования двух наций в рамках единого государства. Данелаг окончательно вошёл в состав Англии.

Особенности правовой системы

Тройственное деление Англии по принципу применяемого права на Уэссекс, Мерсию и Данелаг возникло в период правления Кнуда Великого (1016—1035), причём если уэссекское и мерсийское право отличались друг от друга лишь в незначительных тонкостях, то Данелаг представлял собой совершенно особую территорию англосаксонского королевства. Правовая система Данелага базировалась на скандинавском праве. Попытки унификации правовых систем обеих частей государства, хотя и предпринимались некоторыми англосаксонскими монархами, были непоследовательными и не привели к существенному сближению правовых систем.

Отличия в юридической практике областей датского права от остальной территории страны были достаточно многочисленны. Так, в Данелаге штраф за убийство человека определялся его социальным статусом, а не социальным статусом его сеньора, как в других регионах страны. Тяжесть наказания за преступления, относящиеся к королевской юрисдикции, в Данелаге была значительно выше, а сфера правонарушений, составлявших исключительную компетенцию королевских судов, — гораздо более широкой. Скандинавское происхождение имели многие юридические термины в Данелаге, а также некоторые судебные процедуры (например, «выкуп права» обвиняемым, желающим защищаться в суде, практика гарантирования права собственности независимыми лицами и др.).

Административное деление Данелага также отличалась от остальной Англии. Базовой административно-территориальной единицей был уэпентейк, а не сотня, как в других частях страны, а графства на территории датского права возникли как области, занимаемые отдельными армиями викингов в X веке.

Для северных областей Данелага была характерна собственная система вергельдов, не имеющая аналогов в англосаксонской Англии и отличающаяся особой детализацией и колоссальными размерами штрафов за убийство аристократов. Особенностью «Области Пяти бургов» была разветвлённая организация судебной системы: от суда Пяти бургов, через суды графств и уэпентейков к судебным собраниям жителей деревни. Именно в этом регионе возник прообраз жюри присяжных, состоящий из двенадцати наиболее авторитетных тэнов уэпентейка, которые передавали в суд обвиняемого и участвовали в одобрении приговора. Институт присяжных, который позднее стал одной из важнейших особенностей английского права, имел скандинавское происхождение и не был известен в других областях страны в англосаксонский период.

Тем не менее, нельзя сказать, что правовая система Данелага была напрямую заимствована из Скандинавии. Так, ничего не известно о применении в Данелаге права одаля (неотчуждаемая семейная земельная собственность), являвшегося одной из главных отличительных черт раннесредневекового скандинавского права. Слабую роль также играли скандинавские тинги — народные собрания. Уже законодательство Кнуда Великого, относящееся к Данелагу, было исключительно англосаксонским.

Юридические особенности Данелага отражали уникальность сложившегося в восточных регионах Англии общества, отличного по этническому составу и социальной структуре от других территорий королевства.

Специфика социальной структуры

Главным отличием Данелага в социальном отношении было подавляющее преобладание свободного крестьянства в составе населения, тогда как в других регионах Англии доля свободных керлов к XI веку резко уменьшилась, уступив место зависимому крестьянству. Свободные земледельцы Данелага были потомками солдат и колонистов скандинавского происхождения, осевших на восточно-английских землях в IX веке. Однако здесь сохранилась также и прослойка англосаксов, которым договором 886 года было гарантировано равноправие с датчанами.

Манориальный тип хозяйства также не получил распространения в областях датского права, а феодализация социально-экономической системы протекала гораздо более медленными темпами, чем на остальной территории страны. В то же время, в экономическом отношении Данелаг, а особенно Саффолк, Норфолк и Линкольншир, был одним из наиболее процветающих регионов Англии: скандинавские переселенцы превратили пустоши и леса в пахотные земли и несколько усовершенствовали культуру сельскохозяйственного производства. На смену англосаксонской гайде как базовой единице земельного участка пришёл скандинавский плугленд (англосакс.: plogesland; англ. ploughland), соответствующий территории, обрабатываемой за год упряжкой восьми быков.

В среде свободного крестьянства областей датского права выделялась особая категория крестьян — сокмены (англ. sokeman), которые, будучи лично свободными, были обязаны исполнять некоторые необременительные повинности своему сеньору (небольшая годовая рента, помощь на полях во время сбора урожая). Сокмены имели полное право собственности на свои земельные наделы и могли распоряжаться ими по своему усмотрению, отношения сокмена со своим сеньором были чисто договорными, а зависимость крайне слабой. Главной особенностью статуса сокменов, выраженной и в самом названии этой прослойки, было то, что они подавали иски не в королевский суд, а в суд сеньора, к юрисдикции которого была приписана территория проживания сокменов. Социальный контраст Лестершира в XI веке, с его 2000 сокменов, и соседнего Уорикшира, где не было ни одного сокмена, отражал кардинальные различия между Данелагом и остальной территорией страны. После нормандского завоевания сокмены постепенно утратили свой особый статус и слились с общей массой зависимых крестьян, однако в Восточной Англии и «области Пяти бургов» они сохранились до позднего средневековья.

Литература

• Мортон А. Л. История Англии. — Л., 1950
• Мюссе, Л. Варварские нашествия на Европу: Вторая волна. — СПб, 2001
• Савело К. Ф. Раннефеодальная Англия. — Л., 1977
• Hadley, D. M. The Northern Danelaw: Its Social Structure. Leicester, 2000
• Stenton, F. Anglo-Saxon England. Oxford, 1973

Отрывок, характеризующий Данелаг

Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…