Обнорский, Николай Петрович

Николай Петрович Обнорский
Николай Обнорский (фото из «ЭСБЕ»)
Дата рождения:	2 мая 1873(1873-05-02)
Место рождения:	Петербург
Дата смерти:	1949(1949)
Место смерти:	Молотов
Страна:	Российская империя Российская империя СССР СССР

Никола́й Петро́вич Обно́рский (2 мая 1873 Санкт-Петербург — 1949, Пермь) — российский и советский филолог, профессор, преподаватель зарубежной литературы и латыни, учёный-энциклопедист, заведующий кафедрой иностранных языков историко-филологического факультета (1932–1941), создатель фундаментальной библиотеки Пермского университета; брат Сергея Обнорского — академика АН СССР.

Биография

В 1896 году Николай Обнорский успешно окончил по классическому отделению Санкт-Петербургский университет, а затем продолжил обучение на романо-германском отделении. После окончания последнего был оставлен при столичном университете для подготовки к профессорскому званию. Обнорский хорошо владел латынью и греческим языком, свободно читал на всех основных европейских языках.

На протяжении десяти лет Николай Обнорский активно сотрудничал с издательством Брокгауза и Ефрона помогая ему в создании Энциклопедического словаря, для которого написал множество статей (большей частью из области античной истории).

В 1916 году профессор Обнорский переехал из столицы Российской империи в город Пермь, где активно трудился над становлением Пермского университета, став одним из ведущих преподавателей историко-филологического факультета.

В 1917 году он стал первым директором фундаментальной библиотеки университета.

В мае 1921 г. постановлением факультета общественных наук Пермского университета Николай Петрович был избран доцентом кафедры античной культуры (литературы).

Когда в 1931 г. из ряда факультетов Пермского университета выделились институты — педагогический, медицинский, сельскохозяйственный, то основной фонд библиотеки этих вузов составили книги и журналы, укомплектованные Н. И. Обнорским. Приказом З. И. Красильщик с 13 апреля 1930 Н. П. Обнорский был освобождён от обязанностей директора библиотеки как "не могущий обеспечить перестройку библиотеки в соответствии с задачами социалистического строительства".

Профессор П. С. Богословский в письме по поводу 75-летия со дня рождения Н. П. Обнорского отметил:

Н. П. Обнорский был создателем мощного университетского книжного хранилища в Перми, где неизменно и равномерно были представлены интересы науки в целом.

З. Д. Филиных, отработавшая 39 лет в библиотеке ПГУ, подчёркивает вклад Н. П. Обнорского:

Долгие годы директором библиотеки был Н. П. Обнорский, которому даже удалось организовать обмен изданиями с 51 страной мира.

Н. И. Обнорский принимал деятельное участие в создании историко-филологического факультета.

С 1932 Н. П. Обнорский стал первым заведующим кафедрой иностранных языков Пермского университета, поддержав гуманитарную линию в период полного отсутствия в университете соответствующих факультетов. Он заведовал кафедрой до 1942 года, явившись одним из реорганизаторов историко-филологического факультета. (Её наследницей является в университете кафедра лингводидактики).

Из статьи М. А. Генкель «Я благодарна своим учителям»:

Лекции Николая Петровича Обнорского по истории античной литературы были замечательны по широте привлекаемого им историко-культурного материала…

Н. П. Обнорский преподавал нам и английский язык, дав нам весьма основательные знания… Мы начали читать романы Диккенса в подлиннике, затем перешли к Байрону.

Будучи уже больным, Обнорский в возрасте 76 лет продолжал руководить студенческим кружком и скоропостижно скончался после одного из собраний.

Источники и ссылки

• [www.psu.ru/files/docs/ob-universitete/smi/knigi-ob-universitete/bratukhin_psulatinists.pdf Братухин А. Ю. Латинисты Пермского государственного университета] // Вестник Пермского университета. Иностранные языки и литературы. №5 (21). Пермь: ПГУ, 2008. С. 162–168.
• [www.psu.ru/files/docs/ob-universitete/smi/knigi-ob-universitete/bratukhin_obnorskiy.pdf Братухин А. Ю. Н. П. Обнорский – пермский классик] // Двойной портрет – III: (филологи-античники о европеизации и деевропеизации России) Сб. статей / Сост. М. Н. Славятинская. Москва 2013. С. 37–45.
• [www.psu.ru/fakultety/filologicheskij-fakultet/o-fakultete-fil/nikolay-p-obnorskiy Обнорский Николай Петрович] // Пермский университет.
• [www.psu.ru/fakultety/fakultet-sovremennykh-inostrannykh-yazykov-i-literatur/kafedry/kafedra-lingvodidaktiki Кафедра лингводидактики] // ПГНИУ.

Отрывок, характеризующий Обнорский, Николай Петрович

Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.