Обозначения Байера

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Обозначения Байера — обозначения звёзд буквами греческого алфавита, предложенные Иоганном Байером в звёздном атласе Uranometria (опубликован в 1603). Широко используются до сих пор, хотя с тех пор появились и другие системы обозначения, охватывающие намного большее количество звёзд.

Принцип обозначений Байера основан на блеске звёзд: самая яркая звезда созвездия обычно обозначалась буквой α, вторая по яркости — β и т. д.

Это правило, однако, не всегда соблюдалось Байером, который иногда пользовался и другими критериями. Так, в случаях, когда звёзды созвездия примерно одинаково яркие, он принимал во внимание их относительное положение. Например, в созвездии Большая Медведица звёзды астеризма Ковш обозначены не в порядке яркости, а в порядке расположения в астеризме. Другой критерий Байера — склонение звёзд: из двух примерно одинаковых по яркости он отдавал приоритет более северной звезде. Так, в созвездии Близнецы более яркий Поллукс находится южнее несколько уступающего ему по блеску Кастора, и потому Поллукс обозначен β Близнецов, а Кастор — α Близнецов. В некоторых случаях соображения, которыми руководствовался Байер, понять сложнее. Так, например, порядок обозначений в созвездии Большой Пёс сильно отличается от распределения по яркости (кроме главной звезды созвездия α CMa — Сириуса) и кажется произвольным.

Кроме того, некоторые звёзды в обозначениях Байера сейчас относят к другим созвездиям. Две звезды раньше имели двойные названия: β ТельцаВозничего) и α АндромедыПегаса).

Кратные звёзды обозначаются буквой с надстрочным индексом, например, π1, π2, π3, π4, π5 и π6 Ориона.

Некоторые звёзды обозначаются латинскими буквами (строчными от a до z и заглавными от A до Q): например, g Большой Медведицы (Алькор), P Лебедя. Обозначения заглавными буквами от R до Z относятся к переменным звёздам и не входят в систему обозначений Байера.

Ниже представлена сводная таблица звёзд и объектов, составленная по обозначениям Байера.

α β γ δ ε ζ η θ ι κ λ μ ν ξ ο π ρ σ τ υ φ χ ψ ω
And α And β And γ And δ And ε And ζ And η And θ And ι And κ And λ And μ And ν And ξ And ο And π And ρ And σ And τ And υ And φ And χ And ψ And ω And
Ant α Ant δ Ant ε Ant ζ Ant η Ant θ Ant ι Ant
Aps α Aps β Aps γ Aps δ Aps ε Aps ζ Aps η Aps θ Aps ι Aps κ Aps
Aqr α Aqr β Aqr γ Aqr δ Aqr ε Aqr ζ Aqr η Aqr θ Aqr ι Aqr κ Aqr λ Aqr μ Aqr ν Aqr ξ Aqr ο Aqr π Aqr ρ Aqr σ Aqr τ Aqr υ Aqr φ Aqr χ Aqr ψ Aqr ω Aqr
Aql α Орла β Aql γ Aql δ Aql ε Aql ζ Aql η Aql θ Aql ι Aql κ Aql λ Aql μ Aql ν Aql ξ Aql ο Aql π Aql ρ Aql σ Aql τ Aql υ Aql φ Aql χ Aql ψ Aql ω Aql
Ara α Ara β Ara γ Ara δ Ara ε Ara ζ Ara η Ara θ Ara ι Ara κ Ara λ Ara μ Ara ν Ara π Ara σ Ara υ Ara
Ari α Ari β Ari γ Ari δ Ari ε Ari ζ Ari η Ari θ Ari ι Ari κ Ari λ Ari μ Ari ν Ari ξ Ari ο Ari π Ari ρ Ari σ Ari τ Ari
Aur α Aur β Aur γ Aur δ Aur ε Aur ζ Aur η Aur θ Aur ι Aur κ Aur λ Aur μ Aur ν Aur ξ Aur ο Aur π Aur ρ Aur σ Aur τ Aur υ Aur φ Aur χ Aur ψ Aur ω Aur
Boo α Boo β Boo γ Boo δ Boo ε Boo ζ Boo η Boo θ Boo ι Boo κ Boo λ Boo μ Boo ν Boo ξ Boo ο Boo π Boo ρ Boo σ Boo τ Boo υ Boo φ Boo χ Boo ψ Boo ω Boo
Cae α Cae β Cae γ Cae δ Cae ζ Cae λ Cae ν Cae
Cam α Cam β Cam γ Cam
Cnc α Cnc β Cnc γ Cnc δ Cnc ε Cnc ζ Cnc η Cnc θ Cnc ι Cnc κ Cnc λ Cnc μ Cnc ν Cnc ξ Cnc ο Cnc π Cnc ρ Cnc σ Cnc τ Cnc υ Cnc φ Cnc χ Cnc ψ Cnc ω Cnc
CVn α CVn β CVn
CMa α CMa β CMa γ CMa δ CMa ε CMa ζ CMa η CMa θ CMa ι CMa κ CMa λ CMa ν CMa ξ CMa ο CMa π CMa σ CMa τ CMa ω CMa
CMi α CMi β CMi γ CMi δ CMi ε CMi ζ CMi η CMi
Cap α Cap β Cap γ Cap δ Cap ε Cap ζ Cap η Cap θ Cap ι Cap κ Cap λ Cap μ Cap ν Cap ξ Cap ο Cap π Cap ρ Cap σ Cap τ Cap υ Cap φ Cap χ Cap ψ Cap ω Cap
Car α Car β Car ε Car η Car θ Car ι Car υ Car χ Car ω Car
Cas α Cas β Cas γ Cas δ Cas ε Cas ζ Cas η Cas θ Cas ι Cas κ Cas λ Cas μ Cas ν Cas ξ Cas ο Cas π Cas ρ Cas σ Cas τ Cas υ Cas φ Cas χ Cas ψ Cas ω Cas
Cen α Cen β Cen γ Cen δ Cen ε Cen ζ Cen η Cen θ Cen ι Cen κ Cen λ Cen μ Cen ν Cen ξ Cen ο Cen π Cen ρ Cen σ Cen τ Cen υ Cen φ Cen χ Cen ψ Cen ω Cen
Cep α Cep β Cep γ Cep δ Cep ε Cep ζ Cep η Cep θ Cep ι Cep κ Cep μ Cep ν Cep ξ Cep ο Cep π Cep
Cet α Cet β Cet γ Cet δ Cet ζ Cet η Cet θ Cet ι Cet κ Cet ο Cet π Cet τ Cet υ Cet
Cha α Cha β Cha
Cir α Cir β Cir
Col α Col β Col γ Col δ Col ε Col η Col θ Col κ Col λ Col μ Col ξ Col ο Col σ Col
Com α Com β Com
CrA α CrA β CrA ε CrA
CrB α CrB β CrB κ CrB ρ CrB
Crv α Crv β Crv γ Crv δ Crv ε Crv η Crv
Crt α Crt β Crt δ Crt
Cru α Cru β Cru γ Cru δ Cru ε Cru ζ Cru η Cru ι Cru κ Cru λ Cru μ Cru
Cyg α Cyg β Cyg γ Cyg δ Cyg ε Cyg ζ Cyg η Cyg θ Cyg τ Cyg χ Cyg ψ Cyg
Del α Del β Del γ Del ε Del
Dor α Dor β Dor γ Dor δ Dor ζ Dor θ Dor
Dra α Dra β Dra γ Dra δ Dra ε Dra ζ Dra η Dra ι Dra κ Dra λ Dra μ Dra ν Dra ξ Dra ο Dra σ Dra χ Dra ψ Dra
Equ α Equ β Equ δ Equ
Eri α Eri β Eri γ Eri δ Eri ε Eri η Eri θ Eri ο Eri τ Eri
For α For β For ω For
Gem α Gem β Gem γ Gem δ Gem ε Gem ζ Gem η Gem θ Gem ι Gem κ Gem λ Gem μ Gem ξ Gem τ Gem
Gru α Gru β Gru γ Gru
Her α Her β Her γ Her δ Her ζ Her λ Her μ Her ξ Her ω Her
Hor α Hor β Hor ι Hor
Hya α Hya β Hya γ Hya δ Hya ε Hya ζ Hya ν Hya ξ Hya π Hya σ Hya τ Hya
Hyi α Hyi β Hyi
Ind α Ind β Ind ε Ind ρ Ind
Lac α Lac β Lac
Leo α Leo β Leo γ Leo δ Leo ε Leo ζ Leo η Leo θ Leo ι Leo κ Leo λ Leo μ Leo ξ Leo ο Leo ρ Leo σ Leo
LMi β LMi
Lep α Lep β Lep γ Lep ε Lep ζ Lep μ Lep
Lib α Lib β Lib γ Lib δ Lib σ Lib τ Lib υ Lib
Lup α Lup β Lup γ Lup δ Lup π Lup χ Lup
Lyn α Lyn
Lyr α Lyr β Lyr γ Lyr ε Lyr η Lyr θ Lyr ι Lyr κ Lyr λ Lyr μ Lyr
Men α Men β Men π Men
Mic α Mic γ Mic
Mon α Mon β Mon
Mus α Mus β Mus γ Mus δ Mus λ Mus
Nor
Oct α Oct δ Oct σ Oct
Oph α Oph β Oph γ Oph δ Oph ε Oph ζ Oph η Oph θ Oph κ Oph λ Oph ν Oph ρ Oph
Ori α Ori β Ori γ Ori δ Ori ε Ori ζ Ori η Ori θ Ori ι Ori κ Ori λ Ori π Ori σ Ori τ Ori υ Ori φ Ori χ Ori
Pav α Pav γ Pav δ Pav
Peg α Peg β Peg γ Peg δ Peg ε Peg ζ Peg η Peg θ Peg ι Peg κ Peg μ Peg τ Peg
Per α Per β Per γ Per δ Per ε Per ζ Per η Per θ Per ι Per κ Per ν Per ξ Per ο Per π Per ρ Per φ Per χ Per ω Per
Phe α Phe ζ Phe ν Phe
Pic α Pic β Pic θ Pic
Psc α Psc β Psc γ Psc δ Psc ε Psc η Psc θ Psc ι Psc κ Psc λ Psc μ Psc ν Psc ο Psc π Psc υ Psc φ Psc ω Psc
PsA α PsA
Pup ζ Pup ξ Pup π Pup σ Pup τ Pup
Pyx α Pyx β Pyx γ Pyx
Ret α Ret ε Ret ζ Ret
Sge α Sge
Sgr α Sgr β Sgr γ Sgr δ Sgr ε Sgr ζ Sgr η Sgr θ Sgr ι Sgr κ Sgr λ Sgr μ Sgr ν Sgr ξ Sgr ο Sgr π Sgr ρ Sgr σ Sgr τ Sgr υ Sgr φ Sgr χ Sgr ψ Sgr ω Sgr
Sco α Sco β Sco γ Sco δ Sco ε Sco η Sco θ Sco ι Sco κ Sco λ Sco μ Sco ν Sco ξ Sco ο Sco π Sco ρ Sco σ Sco τ Sco υ Sco χ Sco ψ Sco ω Sco
Scl α Scl β Scl γ Scl δ Scl ε Scl ζ Scl η Scl θ Scl ι Scl κ Scl λ Scl μ Scl ξ Scl π Scl σ Scl τ Scl
Sct α Sct β Sct γ Sct δ Sct ε Sct ζ Sct η Sct
Ser α Ser β Ser γ Ser δ Ser ε Ser ζ Ser η Ser θ Ser ι Ser κ Ser λ Ser μ Ser ν Ser ξ Ser ο Ser π Ser ρ Ser σ Ser τ Ser υ Ser φ Ser χ Ser ψ Ser ω Ser
Sex α Sex β Sex γ Sex δ Sex ε Sex
Tau α Tau β Tau γ Tau δ Tau ε Tau ζ Tau η Tau θ Tau ι Tau κ Tau λ Tau μ Tau ν Tau ξ Tau ο Tau π Tau ρ Tau σ Tau τ Tau υ Tau φ Tau χ Tau ψ Tau ω Tau
Tel α Tel δ Tel ε Tel ζ Tel η Tel ι Tel κ Tel λ Tel μ Tel ν Tel ξ Tel ρ Tel
Tri α Tri β Tri γ Tri δ Tri ε Tri
TrA α TrA β TrA γ TrA δ TrA ε TrA ζ TrA η TrA θ TrA ι TrA κ TrA
Tuc α Tuc β Tuc γ Tuc δ Tuc ε Tuc ζ Tuc η Tuc θ Tuc ι Tuc κ Tuc λ Tuc ν Tuc ξ Tuc π Tuc ρ Tuc
UMa α UMa β UMa γ UMa δ UMa ε UMa ζ UMa η UMa θ UMa ι UMa κ UMa λ UMa μ UMa ν UMa ξ UMa ο UMa π UMa ρ UMa σ UMa τ UMa υ UMa χ UMa ψ UMa ω UMa
UMi α UMi β UMi γ UMi δ UMi ε UMi ζ UMi η UMi θ UMi λ UMi π UMi
Vel γ Vel δ Vel κ Vel λ Vel μ Vel ο Vel φ Vel ψ Vel
Vir α Vir β Vir γ Vir δ Vir ε Vir ζ Vir η Vir θ Vir ι Vir κ Vir λ Vir μ Vir ν Vir ξ Vir ο Vir π Vir ρ Vir σ Vir τ Vir υ Vir φ Vir χ Vir ψ Vir ω Vir
Vol α Vol β Vol γ Vol δ Vol ε Vol ζ Vol η Vol θ Vol ι Vol κ Vol
Vul α Vul


См. также

Напишите отзыв о статье "Обозначения Байера"

Ссылки

  • [server1.wikisky.org/group?locale=RU&id=10 Список объектов Байера на WIKISKY]

Отрывок, характеризующий Обозначения Байера

Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.