Оболенский, Алексей Васильевич

Алексей Васильевич Оболенский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Ярославский губернатор
8 января 1861 — 9 мая 1861
Предшественник:	Алексей Петрович Бутурлин
Преемник:	Иван Семёнович Унковский
Московский губернатор
1861 — 1866
Предшественник:	Фёдор Петрович Корнилов
Преемник:	Александр Карлович Сиверс
Рождение:	23 мая 1819(1819-05-23)
Смерть:	1 декабря 1884(1884-12-01) (65 лет) Санкт-Петербург
Военная служба
Годы службы:	1838
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Звание:	генерал от артиллерии
Сражения:	Венгерская кампания, Крымская война
Награды:

Князь Алексе́й Васи́льевич Оболе́нский (1819—1884) — генерал от артиллерии, глава Московской губернии в 1861-66 гг. Представитель княжеского рода Оболенских.

Биография

Родился 23 мая 1819 года в семье генерал-майора В. П. Оболенского и Е. А. Мусиной-Пушкиной. Получив прекрасное домашнее образование, князь Алексей Васильевич Оболенский в 1838 году выдержал офицерский экзамен при Михайловском артиллерийском училище. В том же году, 8 апреля, он вступил в военную службу фейерверкером 4-го класса лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады в легкую № 1 батарею. Спустя два года был произведён в прапорщики с переводом из 1-й во 2-ю батарейную батарею, а ещё через три года переведён тем же чином в лейб-гвардии конную артиллерию. 10 октября того же года он был произведен в подпоручики, а 6 декабря 1846 года в поручики.

В следующем году князь Алексей Васильевич был назначен адъютантом к начальнику гвардейской артиллерии Сумарокову, но в этой должности пробыл всего несколько месяцев. 10 апреля 1848 года князь Оболенский был произведён в штабс-капитаны и в ноябре того же года был назначен адъютантом к великому князю Михаилу Павловичу, главнокомандующему гвардейскими и гренадерскими корпусами. В следующем году, 19 сентября, он был назначен флигель-адъютантом, а 6 декабря произведён в капитаны.

Венгерскую кампанию князь Алексей Васильевич совершил в свите великого князя Михаила Павловича, с которым и вернулся в Варшаву, а вскоре затем, по смерти великого князя, сопровождал его тело в Санкт-Петербург. Спустя два года, за отличное выполнение Высочайших поручений он был награждён орденом св. Анны 3-й степени; в апреле 1852 года князь Оболенский назначен командующим батареей лейб-гвардии конной артиллерии. В июле того же года он был произведён в полковники. Со времени назначения своего флигель-адъютантом, князь Оболенский многократно выполнял особо возлагавшиеся на него Высочайшие поручения, как то: производил следствие о пожаре 10 июня 1850 года в Самаре и раздавал там погоревшим жителям деньги, пожертвованные для этого Государем; наблюдал за набором рекрутов в Рязанской, Подольской, Волынской, Смоленской, Могилёвской и других губерниях.

С началом Крымской кампании князь Оболенский был командирован в Новочеркасск для наблюдения за формированием пяти донских батарей, а вслед за тем, по распоряжению генерала Хомутова, был отправлен к Севастополю для подкреплений. В этой кампании князь Алексей Васильевич участвовал в сражении 8 сентября 1854 года, затем в сражении на Чёрной речке, где успешные действия находившейся под его командой батареи много способствовали общему успеху, и за это дело князь был награждён орденом св. Владимира 4-й степени с бантом. Затем, в начале следующего года князь Оболенский ездил курьером в Петербург. По смерти Императора Николая I, командирован был в Новочеркасск для приведения к присяге войска Донского, после чего снова вернулся в Севастополь. Здесь он участвовал в сражении 4 августа, а с 10 по 21 августа находился на оборонительной линии (в Севастополе). За отличное мужество и храбрость, выказанные во время обороны Севастополя, князь Алексей Васильевич был награждён золотой саблей с надписью «за храбрость».

Исполняя обязанности флигель-адъютанта, он в 1858 году, кроме того, состоял членом комиссии, учреждённой в Москве, под председательством генерал-лейтенанта Тучкова, по делу о беспорядках и злоупотреблениях по довольствию войск бывшей крымской армии, а в следующем году производил следствие о причинах медленной постройки православных церквей в помещичьих имениях Витебской губернии. 17 апреля 1860 года князь Алексей Васильевич был произведён в генерал-майоры с назначением в свиту Его Императорского Величества и с зачислением по полевой конной артиллерии, а 8 января следующего года назначен исполняющим должность военного и гражданского губернатора Ярославской губернии, откуда вскоре был переведён на должность губернатора Московской губернии. В Ярославле и в Москве он весьма энергично работал над проведением Крестьянской реформы, и кроме того исполнял обязанности вице-председателя комитета Попечительного о тюрьмах. В 1866 году князь Оболенский, по прошению, был уволен от должности Московского губернатора, с оставлением в свите Его Императорского Величества.

16 апреля 1867 года он был произведён в генерал-лейтенанты с зачислением в запасные войска и с оставлением по полевой конной артиллерии. В том же году он был назначен сенатором, причем ему повелено было присутствовать в 1-м отделении 5-го департамента Правительствующего сената. Спустя два года он был награждён орденом св. Владимира 2-й степени, а в мае 1875 года был избран почётным мировым судьей Ольгопольского судебного округа Подольской губернии. Дальнейшими наградами князя были ордена Белого орла и св. Александра Невского. В 1878 году он был избран почётным мировым судьей Чериковского мирового округа Могилёвской губернии. 1 января 1881 года Высочайшим указом был назначен к присутствию в Департаменте герольдии Правительствующего сената, а спустя два года (15 мая 1883 года) был произведён в генералы от артиллерии с оставлением во всех занимаемых должностях.

Князь Алексей Васильевич Оболенский отличался редкими душевными качествами: добротой, отзывчивостью и скромностью. В Петербурге он долгое время содержал на свои средства бесплатную столовую для бедных на 200 человек. Кроме того, как попечитель первой женской частной гимназии своей родственницы княгини А. А. Оболенской, он сделал немало доброго и хорошего и для гимназии.

Князь Алексей Васильевич Оболенский скончался скоропостижно в Петербурге от паралича сердца 1 декабря 1884 года.

Семья

Жена — Зоя Сергеевна урожд. графиня Сумарокова (1828—1897), дочь генерала С. П. Сумарокова. С середины 60-х жила в Швейцарии в гражданском браке с польским эмигрантом Мрочковским, под влиянием мужа она стала анархисткой, её дом посещали Бакунин и Реклю.

Пятеро детей. Четверо детей отняты у матери швейцарским правительством и возращены отцу в Петербург. О семейной драме генерала А. В. Оболенского писал А. И. Герцен в «Колоколе».

Дочь — Екатерина (1850—1929), старшая из детей (15 лет в момент возвращения в Петербург). Первым браком замужем за Мордвиновым, овдовев, вышла замуж за известного врача С. П. Боткина.

Сын — Алексей (1856, Варшава — 1910). Жена — Елена Константиновна Дитерихс (1862—1918) (в первом браке за И. Г. Щегловитовым).

Дочь — Зоя (в замужестве Родзянко) (1858—1897).

Брат — Андрей Васильевич Оболенский женат на Александре Алексеевне урожд. Дьяковой, основательнице гимназии. Их сын В. А. Оболенский, видный деятель земского движения, кадетской партии, депутат Первой Государственной Думы, мемуарист.

Сестра — Екатерина Васильевна (1820—1871) замужем за шефом жандармов А. Л. Потаповым.

Литература

• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=98985 Оболенский князь Алексей Васильевич] // Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.

Ссылки

• [ru.rodovid.org/wk/Запись:268019 Алексей Оболенский] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

Отрывок, характеризующий Оболенский, Алексей Васильевич

– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.