Оболенский, Михаил Александрович
Князь Михаил Александрович Оболенский (1821—1886) — статс-секретарь, сенатор, тайный советник из рода Оболенских. В 1868-74 гг. ковенский, в 1874-78 гг. воронежский губернатор.
Биография
Пятый сын князя Александра Петровича Оболенского, калужского губернатора, и его жены Аграфены Юрьевны, дочери Ю. А. Нелединского-Мелецкого. Учился в Московском дворянском институте; в 1841 году окончил Императорский Царскосельский лицей.
Службу начал с чином IX класса в Министерстве иностранных дел; сначала — в Главном архиве министерства, затем — по дипломатической части, в Берлине, Мюнхене и Вене. С начала 1851 года по семейным обстоятельствам оставил дипломатическое поприще и был вновь причислен к московскому Главному архиву. С октября 1852 года, в течение 5 лет, он был советником московской Дворцовой конторы. В 1857 году вышел в отставку.
Снова поступил на службу 9 апреля 1859 года — в Министерство внутренних дел — и был командирован в распоряжение новороссийского и бессарабского генерал-губернатора. Затем, на короткое время был прикомандирован к Земскому отделу, а 4 февраля 1866 года был назначен тверским вице-губернатором. В период пребывания в Твери он получил чин действительного статского советника и был пожалован в камергеры.
Через два года, 31 мая 1868 года, был назначен ковенским губернатором, с 1874 — воронежским. За исполнение губернаторских обязанностей был награждён орденами Св. Станислава 1-й ст., Св. Анны 1-й ст. и Св. Владимира 2-й ст. (01.01.1876).
В 1877 году был определён комиссаром при посольстве в Румынии, где проведя серьёзнейшую и скрупулезную работу, неопровержимо доказал, что внешний долг России Румынии составлял всего 8 млн., а не 30 млн. долларов, как доказывало румынское правительство. Эта заслуга была отмечена чином тайного советника; вскоре он был назначен статс-секретарем и сенатором. Скончался от крупозного воспаления легких. Известно, что М. А. Оболенский вёл дневник.
Дети
Был женат на Ольге Александровне Стурдза (ум. 1895), дочери автора политических трактатов Александра Стурдзы. По словам современника, румынская кровь матери ярко сказалась на внешности детей князя Оболенского, кроме младшей дочери Грушеньки, которая олицетворяла северный тип:
- Александр (1851—1911)
- Иван (1853—1910) — финляндский генерал-губернатор
- Елена (1855—1924), замужем за Фёдором Дмитриевичем Чертковым (1845—1899). По отзыву современника, была образцовая семьянинка — прекрасная мать и жена, милая, добрая, приветливая, простая, лишенная всякого аристократического снобизма. Пользовалась общими симпатиями и уважением.
- Юрий (1857—1878), погиб в бою под Сан-Стефано
- Аграфена (1860—1936), «красивая и интересная» фрейлина, в молодости была героиней трагического романа. За нею долго ухаживал и сделал ей предложение царскосельский гусар Фёдор Павлович Панютин (1858—1886). Она с ним кокетничала, поддерживала его увлечение, а когда дело дошло до предложения, почему-то ему отказала. Вскоре, уехав на Кавказ, она познакомилась там с нижегородским драгуном Лазаревым. Он сделал ей предложение и она согласилась. Они были объявлены женихом и невестою, но передумав, Оболенская бежала с Кавказа и обвенчалась с Панютиным. Через два месяца после их свадьбы, обманутый Лазарев приехал в Петербург, вызвал Панютина на дуэль и с первого выстрела его убил. Во 2-м браке была за капитаном второго ранга Леонтием Михайловичем Дубельтом (1855—1894, сын М. Л. Дубельта). Оставила воспоминания.
Напишите отзыв о статье "Оболенский, Михаил Александрович"
Литература
- А. А. Петров. Оболенский, Михаил Александрович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
- Оболенский, Михаил Александрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?: |
Отрывок, характеризующий Оболенский, Михаил Александрович
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.