Оборона Владимира
| Взятие Владимира монголами | |||
| Основной конфликт: Монгольское нашествие на Русь | |||
 | |||
| Дата |
3 — 7 февраля 1238 года | ||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа монголов | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Оборона Владимира — осада и взятие столицы Владимиро-Суздальского княжества города Владимира войсками под руководством чингизида Батыя и военачальника Субэдэя 3-7 февраля 1238 года. Эпизод Западного (кипчакского) похода монголов (1236—1242) и монгольского нашествия на Русь (1237—1240), в частности, монгольского похода на Северо-Восточную Русь (1237—1238).
Содержание
Предыстория конфликта
В 1235 году на курултае в Монголии было принято решение предпринять поход на западные страны. Зимой 1237 года монголы разрушили Рязань и разорили Великое княжество Рязанское. Владимирский князь Юрий Всеволодович «послал сына своего Всеволода со всими людьми»[1] на помощь рязанским князьям, но войско потерпело поражение в битве у Коломны. Юрий Всеволодович назначил новый сбор войск на реке Сить. Монголы вторглись во Владимиро-Суздальское княжество, 20 января взяли Москву и 3 февраля 1238 года появились у стен Владимира.
Взятие Владимира
Батый подвёл свои войска к городу 2—3 февраля (летопись называет вторник) и расположился около него лагерем. Руководившие обороной сыновья Юрия Всеволодовича Всеволод и Мстислав хотели сразиться с монголами на подступах к городу, но их удержал воевода Пётр Ослядюкович: «если сможем, со стен обороняться». На глазах у братьев и других владимирцев монголами был убит младший сын Юрия Владимир, захваченный в плен в Москве. Во время осады Владимира один из монгольских отрядов разорил Суздаль, взял там большой полон и вернулся, после чего монголы в субботу обнесли Владимир тыном и установили осадные орудия. Штурм западной части города был начат утром в воскресенье у всех пяти ворот, к середине дня монголы прорвались внутрь крепости через стены около Золотых ворот и у церкви Святого Спаса по примёту. Уцелевшие защитники закрепились в т. н. Печорном городе в Успенском соборе.
Обычно датой падения города считается 7 февраля. Новгородская летопись сообщает о взятии Владимира в пятницу, Лаврентьевская — в воскресенье. Однако в летописях датируется падение лишь первого городского оборонительного рубежа. Рашид ад-Дин говорит о восьмидневном сопротивлении Владимира[2]. Суздальская летопись упоминает сообщение, пришедшее Юрию на Сить, о падении столицы и о гибели его сыновей вне града, что соответствует рассказу Галицко-Волынской летописи о гибели Всеволода Юрьевича в ставке Батыя при попытке мирных переговоров. Монголы начали решительный штурм и подожгли Успенский собор, где погибла княгиня Агафия Всеволодовна и остальная великокняжеская семья, канонизированные позже как Владимирские мученики.
Разорение Владимиро-Суздальского княжества
После захвата Владимира монгольские отряды рассыпались в разных направлениях по Владимирской земле. Кроме столицы, в феврале были разорены 14 городов княжества, среди которых наиболее упорное сопротивление монголам оказали Переяславль-Залесский и Тверь.
4 марта 1238 года корпус под руководством Бурундая внезапным нападением нанёс на р. Сити решающее поражение собранным Юрием Всеволодовичем войскам, когда основные силы монголов под руководством Субэдэя осаждали Тверь и Торжок.
Напишите отзыв о статье "Оборона Владимира"
Примечания
См. также
Источники
- Н. Шефов «Битвы России». Москва, 2004 год.
- «История Владимирского края». Владимир, 2001 год.
- [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4954 Летописные повести о монголо-татарском нашествии]
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Оборона Владимира
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.
6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
