Оборона Львова (1939)

Оборона Львова польск. Obrona Lwowa Основной конфликт: Сентябрьская война Вторая мировая война Крест Обороны Львова 1939-1944 Дата 12—22 сентября 1939 Место Львов, Львовское воеводство, Польша Итог Капитуляция польских войск Город присоединён к СССР Противники Третий рейх СССР (с 17 сентября) Польша Командующие Фердинанд Шёрнер Ф.И. Голиков Владислав Лангнер Францишек Сикорский # Силы сторон 1-я горнострелковая дивизия 6-я армия 11 батальонов пехоты 5 артиллерийских батарей эскадрон кавалерии рота сапёров солдаты ранее разбитых частей Потери 374 погибших 213 раненных 900 погибло 1033 раненных

Оборона Львова 1939 года — военные действия с 12 по 22 сентября 1939 года во время Сентябрьской войны, целью которой было отстоять город от немецких, а затем и советских войск.

Довоенные планы

В межвоенном двадцатилетии Львов был одним из крупнейших гарнизонов в Польше и Восточной Малопольше.

Львову и всему Львовскому воеводству отводилась большая роль в оперативном плане «Восток», разработка которого закончилась в феврале 1939 года. План предусматривал ведение оборонительной войны против СССР с помощью союзной Румынии и материальной поддержке западных держав. Львов и воеводство должны были стать ареной непосредственных боёв, необходимых для удержания польской обороны, так как через эту территорию пробегали важные для военных целей железные дороги: Львов—Броды, Львов—Золочев, Львов—Бережаны и железнодорожное сообщение с Румынией.

Предусматривалось что в случае применения оперативного плана «Запад» отмобилизованные во Львове части будут направлены против немцев. В дальнейшем предусматривалось разместить в городе запасные части, полевые госпитали и другие тыловые учреждения. Предполагалось, также как и по плану «Восток», что командование окружного корпуса № 6 с его железнодорожным узлом Львов, сыграет важную роль в военных поставках из Румынии, а возможно и из СССР, если тот будет придерживаться нейтралитета, в чём обязывался договором о ненападении 1932 года. Оборона города вообще не предусматривалась, так как никто не ожидал такого развития событий, чтобы это стало необходимостью.

Мобилизация во Львове

23 августа 1939 объявлена была мобилизация лётчиков и ПВО, которая охватила 6-й авиаполк 6-й дивизион зенитной артиллерии. Полк сформировал лётные подразделения для Армии «Лодзь» и бомбардировочной бригады, а также авиабазу № 6, а дивизион сформировал шесть мобильных зенитных батарей. Оба подразделения после окончания мобилизации были расформированы.

27 августа была объявлена срочная мобилизация, под которую во львовском гарнизоне попали 14-й Язловецкий уланский полк, 19-й Обороны Львова пехотный полк и 1-й дивизион 5-го Львовского легко-артиллерийского полка. Кроме того, 6-й полк тяжёлой артиллерии сформировал дивизион тяжёлой артиллерии для 12-й пехотной дивизии, а 6-й танковый батальон две танковых роты, три отдельных взвода разведки и три колонны самоходок.

31 августа началась общая мобилизация частей первой очереди, в том числе остальных частей 5-й пехотной дивизии, тяжёлой артиллерии, таковых частей, жандармерии и тыловых служб. В первых днях сентября отмобилизованные части были отправлены железнодорожным транспортом на театр военных действий. Во Львове остались только: Командование окружного корпуса № 6, запасные части и некоторые тыловые службы.

Начало войны. Подготовка к обороне

С 1 сентября город сильно бомбардировался люфтваффе, что привело к большим разрушениям, в начале дезорганизовавшим всю армейскую работу. Среди других были уничтожены водочная фабрика Бачевского и греко-католическая церковь св. Духа. Повреждён Главный железнодорожный вокзал и множество строений, в основном на ул. Городоцкой и Яновской. Организация импровизированной обороны началась через неделю после начала боевых действий. Уже действовали противовоздушная и противогазовая обороны. Дополнительно создана Стража безопасности, во главе которой встал дивизионный генерал в отставке Владислав Янджеевский, и Гражданский комитет обороны Львова, руководимый ректором Университета Яна Казимира профессором Романом Лонгшамп де Берье.

7 сентября приступили к организации обороны города, сначала на дальних подступах, опираясь на реку Верещица. Этим занимался полковник Болеслав Фиялковский. 9 сентября генерал Лангнер приказал из вспомогательных частей создать опорные пункты на линии Жолква-Янов-река Верещица-Грудек Ягелонский-Верещица-Комарно-река Днестр. Командованию обороны города также был подчинен учебный центр пограничной стражи в Раве-Русской, отряды которого должны были занять позиции от Белжеца через Раву-Русскую до Магерова. В тот же день генерал Лангнер назначил Командование обороны округа Львов, во главе с дивизионным генералом Рудольфом Прихом. Начальником его штаба стал подполковник Казимир Беньковский.

Утром 10 сентября генерал Лангнер присутствовал на совещании у военного министра дивизионного генерала Тадеуша Каспжинского в Луцке, который приказал ему организовать во Львове постоянную оборону в целях облегчения положения частей воюющих на юге страны. В тот же день в город прибыл генерал Казимир Соснковский, который получил от Главнокомандующего принять командование южной группой армии «Карпаты», с заданием удержать позиции на реке Сан и отстоять Львов. Несмотря на скромные возможности генерал Лангнер помог ему с организацией штаба группы, руководства подразделениями и вспомогательными частями. Поздним вечером, со своим штабом, во Львов прибыл командующий армией «Карпаты» генерал К. Фабриций.

11 сентября генерал Прих издал первый оперативный приказ, в соответствии с которым заданием его войск являлась самостоятельная оборона Львова, а также района на север от Жолквы, с выдвинутым опорным пунктом в Раве-Русской, а на западе над Верещицей через Янов-Грудек Ягелонский до Великого Любеня. Вскоре оборонительная линия была продолжена до Комарно. Командование обороны окрестностей Львова подчинила группу «Жолкев» полковника Стефана Ивановского (в составе: маршевые батальоны 53-го и 40-го пехотных полков, 1-й батальон 53-го пех.полка, пешие и конные эскадроны Кресовой кав. бригады, батальон составленный с воинов разбитых частей, сапёрные роты, батареи лёгкой и тяжёлой артиллерии и батальон учебного центра пограничной стражи в Раве-Русской), группе войск полковника Людвика Дмышевича и гарнизону города Львова. Задание организации непосредственной обороны Львова получил полковник Болеслав Фиялковский, начальником штаба которого стал подполковник Казимир Рызинский, начальник эвакуированного из Варшавы научно-исследовательского военного института.

В состав гарнизона города сначала входили немногочисленные части, состоящие из двух охранных батальонов, вспомогательной роты, роты воздушного охранения, двух маршевых батальонов из резервистов, неполной сапёрной роты пограничного корпуса «Чортков», батальона народного ополчения «Львов I», запасной части лёгкой артиллерии № 6, который мог выставить три батареи, и частей противовоздушной обороны. Срочно разработан план обороны Львова, который опирался на естественные преграды (наиважнейшие взгорье 374 «Кортумова Гора» и взгорье 324 у Збоища). На внешнем периметре обороны решили построить баррикады и противотанковые рвы (при помощи местного населения), а внутри города, поделенного на самостоятельные сектора и блоки обороны, построить баррикады, организовать склады боеприпасов, продуктов и медикаментов.

11 сентября город был разделён на сектора. Командиром западного сектора обороны был назначен полковник Генрик Яновский (с 14 сентября командование сектором принял полковник Ярослав Шафран), южного — подполковник Стефан Мрозек, северного — полковник Болеслав Васкевич, а восточного — майор Еугениуш Слепецкий. В тот же день командиры секторов провели рекогносцировку на местности. Наибольшей проблемой была нехватка средств связи, командиры секторов были вынуждены использовать местную телефонную линию. Каждый сектор получил отряд сапёров и оборудование.

В ожидании атаки танков и механизированных частей, на северном направлении обороны был создан бетонный ров, в котором были пущены воды реки Полтва. Оборона южного направления также опиралась на глубокий ров. Западная и восточная части города не имели естественных преград, как стало ясно позднее оборону этих направлений так и не удалось организовать в полной мере. На наиболее вероятных направлениях немецкого наступления были созданы 9 опорных пунктов, каждый силой до роты пехоты, поддержанной батареей или ротой лёгкой артиллерии. Подразделения пехоты были взяты из маршевого батальона 26-го пехотного полка под руководством майора Е. Слепецкого. Для возведения оборонительных сооружений руководству секторов было выделено по сапёрному отделению с инструментом. Помогали в работе также и гражданские рабочие. Возведены были также и предпольные укрепления города. Линия реки Верещицы была однако неравномерно укреплена — сильнейшие части в составе маршевых батальонов 19-го и 40-го пехотных полков заняли оборону на её северном участке, тогда как южный участок оборонялся дозорами. Скорее всего это объясняется ошибочной оценкой направлений движения немцев: направление Самбор-Львов было оценено как наименее угрожаемое, а немецкая атака ожидалась со стороны Стрыя, чтобы отрезать поляков от Румынии. Для разведки планов немцев 11 сентября генерал Прих послал разведывательный дивизион ротмистра Юзефа Мурасика в направлении Любачув-Цешанув и Ярослав-Радымно.

С 11 сентября гарнизон Львова начал получать подкрепления из других населённых пунктов окрестностей. Первым прибыл по железной дороге из Стрыя маршевый батальон 48 пех. полка майора Эдварда Шиманского. С целью пополнения запасов боеприпасов, их начали свозить грузовым транспортом со Складов Вооружения № 6 в Голоско, которыми командовал капитан Яков Хешенредер и которые должны были стать самостоятельным пунктом обороны. Было доставлено также несколько орудий и зенитных пулемётов из Жешува, Кросно и Пшемысля.

Расположение немецких войск перед самым началом атаки на Львов выглядело следующим образом. В ночь с 11 на 12 сентября ими был занят Самбор, а рано утром — деревня Калынув, на северо восток от Самбора. Находясь в Калынуве, командир 98 горно-егерского полка полковник Фердинанд Шёрнер издал приказ о создании и постановке задачи для механизированной группы 1-й горно-егерской дивизии, под руководством генерал-майора Людвига Кюблера, которую сам и возглавил. Группа получила задачу наиболее быстрым маршем прорваться ко Львову. В состав группы входили два горно-егерских батальона (2-й батальон 99 горно-егерского полка и отдельные роты из 98 и 100 горно-егерских полков), роты авангарда, двух гаубичных самоходных батарей 150 мм (из 79 горноартиллерийского полка), взвода 100 мм миномётов, взвода 150 мм гаубиц из 445 дивизиона тяжёлой артиллерии и двух взводов 20 мм зенитной артиллерии. Эти отряды передвигались на грузовиках и гусеничных машинах вместе с самоходками и патрулями на мотоциклах и должны были быстро одолеть небольшое расстояние, отделявшее их от Львова (66 км.), и разбить встреченные части Войска Польского. Передовое боевое охранение состояло из 16-й роты из 98 горно-егерского полка, роты авангарда и взвода 150 мм.пушек из 445 дта. Оно должно было впереди частей группы наступать через Рудки на Великий Любень, хутор Кальтвассер и Зимну Воду, в 7 км от Львова. Группа в нескольких местах имела боестолкновения с польскими частями и это ослабило темп её продвижения.

12 сентября в 14 часов передовые части группы Шёрнера появились на окраине Львова со стороны Зимней Воды.

Оборона города

12 сентября

В 14 часов в город ворвались передовые подразделения группы Шёрнера. Эта атака была направлена на занятие стратегических пунктов в городе и сковать польскую оборону. Польская сторона ещё не была готова к боевым действиям, оборонительные пункты не были заняты личным составом, их занимали непосредственно в ходе боя. Направленный на оборону западного сектора маршевый батальон 48 пехотного полка майора Е.Шиманского только частично был вооружён и подготовлен к ведению боевых действий. Следует отметить, что немецкое нападение не было полностью неожиданным, так как о нём сообщала разведка. Наиболее упорный бой имел место за пункт обороны в районе Богдановки на Гродоцкой улице. Гарнизон этого пункта состоял из взвода пехоты, пулемётного взвода и взвода артиллерии (2 пушки 75 мм), предназначенного для поражения танков при стрельбе прямой наводкой. При появлении немцев (14 бронетранспортёров и 7 мотоциклов) они были обстреляны польскими артиллеристами и пулемётчиками, и в результате были разбиты. Вскоре к немцам подошло подкрепление, и они возобновили наступление на пункт обороны. В 17 часов немцы взломали позиции 2-й роты маршевого батальона. Группа немецких солдат прорвалась в глубь города, достигнув костёла Святой Эльжбеты. Ситуация однако была исправлена благодаря переброске в район ул. Гродоцкой дополнительных подразделений армии и полиции. В результате к исходу дня немцы перешли к обороне в ожидании подкреплений. В наиболее уязвимые места обороны были посланы дополнительные силы командования обороны города — на Кортумову гору около 80 солдат 26-го пехотного полка, на Вульку отряды полиции и кадетов для укрепления левого фланга батальона 48-го полка. В районе ул. Стрыйской позиции занял батальон ополчения «Львов I», у железнодорожной станции Персенковка — импровизированный батальон 19 пехотного полка и шестая артиллерийская батарея, а между улицами Зелёной и Лычаковской — импровизированный батальон 40 пехотного полка.

С утра 12 сентября оборона города была усилена частями 3-го пограничного корпуса из Гродно: три полка пехоты в составе 195 офицеров и ок. 6400 солдат и двумя батальонами 35-й резервной пехотной дивизии (2-й батальон 205 резервного пехотного полка и 1-й батальон 206 резервного пехотного полка), а к ночи также и эскадроном дивизионной кавалерии. Эти части сразу были направлены на наиболее угрожающие участки обороны. К концу первого дня обороны силы поляков составляли — на западном участке три батальона пехоты, на северном участке четыре батальона, на южном — два батальона, а на наименее угрожающем восточном — один батальон. Ночью также прибыли в город из Голоско боеприпасы и амуниция.

В этот же день окончательно оформился состав Руководства Группы Обороны Львова. Во главе её, в соответствии с приказом командующего Южного фронта, стал бригадный генерал в отставке Францишек Сикорский. В руководство группой входило 36 офицеров, группа унтер-офицеров и гражданские чиновники. Заместителем командира стал полковник Б. Фиялковский, начальником штаба подполковник К. Рыжинский, а его заместителем майор Гиларий Коссак. Начальником артиллерии стал полковник Максимилиан Ландау, начальниками отделов: транспортного — поручик Кароль Альбин, интендантского — майор Владислав Корнаус, санитарного — капитан медицинской службы доктор Еугениуш Княжевский, сапёрного — майор Штефан Загурский, вооружения — капитан Штефан Дигонь, офицер по специальным поручениям — полковник Мариан Штайфер. Отделами штаба управляли: Первый отдел — капитан Мечислав Самолык, Второй отдел — поручик запаса Виктор Павел Нехай, Третий отдел — подполковник Адамчик, Четвёртый отдел — Примис Фелициан Доллер. Состав группы Обороны Львова состоял из различных подразделений или их частей и составлял суммарно: 11 батальонов пехоты (в основном из призванных из запаса), несколько противотанковых орудий, пять артиллерийских батарей (в основном 75 мм), дивизион кавалерии, взвод связи и небольшие группы фортификации. Кроме того ещё была группа солдат из различных разбитых частей — из них 200 вооружённых, 120 обмундированных, но без оружия и 100 не обмундированных и не вооружённых.

Несмотря на подход подкреплений в район ул. Гродецкой, немецкое командование отказалось от быстрого штурма города и начало его осаду. Город был осаждён также с юга и севера. Немецкое командование хотело как можно скорее занять город исходя как из целей политического престижа, так и военно-стратегических. Основной целью ближайшего дня была поставлена задача занятия Кортумовой горы, в связи с её стратегическим значением. Задачу её штурма получила группа в составе 1-го батальона 98 горн.-стр. полка и 1-й и 2-й батальоны 99 горн.-стр. полка.

13 сентября

Утром, после сильной артподготовки, группа Шёрнера начала атаки на Кортумову гору, с которой открывался отличный обзор и возможность артиллерийского обстрела всего города. Оборону горы держали 80 солдат 5-й пех.дивизии со взводом 75-мм. пушек. Уже в ходе боя была дополнительно переброшена рота 205 рез.пех.полка. Однако это не помогло удержать позиции, занятые к полудню немцами. Это было тяжёлым ударом для польской обороны. Одновременно 2-й батальон 98 горн.-пех.полка продолжал атаки на северо-западном направлении, углубившись в окраины Львова и к вечеру выйдя к Збоищу и возвышенности 324 (разгромив лагерь 1-го гродненского пех.полка). Перерезанными оказались дороги на Брюховичи и Жолкву. Польское командование дважды пыталось отбить Кортумову гору силами сборного батальона 26-го пех.полка, а вечером 1-го батальона 206 рез.пех.полка. Единственным успехом было занятие Яновского кладбища, лежащего на склоне горы.

Бои шли также в западной части города, от железнодорожного вокзала до Кульпаркова. Немецкий 1-й батальон 100 горн.-стр.полка 1-й горнострелковой дивизии занял Железнодорожный Вокзал и прервал связь батальона 48 пех.полка с тремя гродненскими батальонами. Несмотря на большие потери понесёные немцами, поляки утратили инициативу и все их силы завязли в боях.

13 сентября в город ещё смогли прибыть дополнительные подкрепления в виде 2-го дивизиона 155 мм гаубиц и 3-й батареи 105 мм пушек из состава 6-го полка тяжёлой артиллерии. Они заняли позиции в районе Цитадели и Лычаковского кладбища, но не имели огневого контакта с противником. Также прибыли 107-я рота зенитных пулемётов и руководство мобилизуемой 35-й рез. пех. дивизии. Во главе дивизии встал руководитель западного сектора обороны, подполковник Ярослав Шафран. В полдень с генералом Лангнером вышел на связь командир 21-го батальона лёгких танков, майор Ежи Луцкий. В тот же день в Злочев был эвакуирован из Львова штаб Южного фронта. В утренних часах город покинул также и генерал Казимир Соснковский, отправившийся в Пшемысль, чтобы, собрав имевшиеся там силы, прибыть с ними во Львов. Опасаясь атак на Львов с применением танков, генерал Сикорский приказал оборудовать в городе противотанковые завалы и засады (которые должны были быть укомплектованы пехотинцами и местными добровольцами). Среди жителей города начался сбор сапёрного инструмента, которым руководил Местный Совет. Проблемой было также бегство из города большей части городской администрации, сообщение о чём генерал Лангнер получил утром. Были также эвакуированы воеводский комитет и городской глава. Воевода Альфред Билык получил на эвакуацию разрешение напрямую от премьера, минуя военные власти. Лангнеру надо было заново создавать в городе гражданское управление. Во главе нового городского совета стал бывший премьер-министр Польши Казимир Бартель и президент города Станислав Островский. До вечера продолжалась перевозка склада боеприпасов из Голоско, пока вечером последний транспорт оттуда не был перехвачен немцами. Всего в город было переброшено до 50 тонн боеприпасов. Генерал Соснковский подчинил также генералу Лангнеру 10-ю кав.бригаду полковника С.Мачека, которая находилась севернее Львова. Их заданием было атаковать немцев с севера, очистить от них Збоище и пробить себе дорогу во Львов.

Немецкий генерал Л.Кюблер получил через разведку сведения о попытке генерала Соснковского перевезти во Львов из Пшемысля дополнительные силы. Генерал Кюблер отправил для защиты своих тылов сначала неполный батальон в направление Гродка Ягелонского, а потом ещё дополнительно три дивизиона 79-го арт.полка, два батальона 100-го горн.-стр. полка и две роты 99-го горн.-стр. полка. Из этих частей была создана оперативная группа «Утз», под командованием полковника Вилибальда Утза, командира 100-го горн.стр. полка. Подо Львов продолжали прибывать оставшиеся части 1-й дивизии. Первоначально они заняли позиции в Зимней Воде, а после сообщения о появлении польских частей в Ресне-Русской, были переброшены в тот район.

14 сентября

В этот день в городе шли локальные бои, отличавшиеся большим накалом с обеих сторон. Наибольшей интенсивности они достигли в районе Кульпаркова и Вульки, которые немцы атаковали с целью упрочить осаду Львова от юга до железнодорожной линии на Ходоров и шоссе на Бобрку. В бою на Вульке польские отряды подверглись обстрелу со стороны украинских жителей. В полдень 3-й батальон 1-го гродненского пех.полка атаковал Железнодорожный вокзал, но неудачно. Немецкая группа из состава 1-й горн.-стр. дивизии, в составе 3-го батальона 98-го полка и части 100-го полка, под командованием капитана Флейшмана, без боя овладела Козельниками и Сиховым, блокируя Львов с юга и юго-востока. Однако ночью немцы отошли из этих пунктов.

Под вечер 2-й и 3-й батальоны 206 рез.пех.полка контратаковали, без особых успехов, под Збоищем. Бои шли также на северо-запад от города, в районе Ресни-Русской, между батальоном 19-го пех.полка, поддержанным 105-й ротой зенитных пулемётов и 6-й батареей 6-го арт.полка с польской стороны, и немецким 3-им батальоном 99-го горн.-стр. полка. Польские войска также направили подкрепление в Голоско, для усиления команды воинских складов, а 10 кав.корпус ночью овладел Збоищем, но окружающие возвышенности остались в руках немцев.

В город прибыл начальник штаба Южного фронта, полковник Бронислав Раковский, с приказом Главнокомандующего об удержании приграничной полосы с Румынией. С этой целью генерал Лагнер отправил на Днестр своего заместителя генерала Милан-Камского. Утром приехали офицеры штаба Главнокомандующего полковник Ежи Сузин и майор Вацлав Яцина с инструкциями для генерала Соснковского. Они проинформировали генерала Лагнера об эвакуации Штаба Главнокомандующего Польской Армии в Коломыю. В тот же день делегация Местного Совета потребовала у генерала Лагнера о прекращении боевых действий в городе и передислокации в предполье, из-за угрозы разрушений. Начал работу отдел пропаганды под руководством бригадного генерала Мариана Кукеля. Из Станиславова прибыла часть работников Польского Радио, исправившая повреждения радио аппаратуры и начавшая трансляцию радио программ. Ситуация в городе была плачевной. Не действовала электросеть, подача газа и водопровод. Во Львов прибыло ок. 100 тыс. беженцев, что привело к перерасходу военных запасов продовольствия. В городе было около 3 тысяч больных и раненных.

По докладу командования погран.корпуса № 6, польские силы в городе насчитывали 20 батальонов пехоты, два штаба полка, некоторое количество взводов лёгкой артиллерии и дивизион тяжёлой артиллерии и части 35-й рез.пех.дивизии. Кроме того имелись 14 сборных батальонов пехоты, намного хуже вооружённых: 9 из гродненских полков, три сформированные 5-й пех.дивизией, батальон народного ополчения «Львов» и маршевый батальон 48-го пех.полка.

В дальнейшем во Львов прибыли дополнительные части артиллерии, что увеличило численность львовской артиллерии до 65 орудий, из них 10 тяжёлых. Был набран двух-батальонный полк народного ополчения под командованием подполковника Альфреда Грефнера, в составе батальона ополчения «Львов I» и батальона сформированного кадетами и стрелецким союзом. Началось формирование ещё трёх батальонов ополчения, во главе которых встали: майор Йосиф Хорнбергер, майор Юзеф Шмагович и капитан Юзеф Березовский. Во Львов также прибыл персонал мобилизационного пункта из Пщины, а также эскадрон запаса 3-го Силезского уланского полка. Командир транспорта, майор Францишек Глова, получил приказ принять командование силезским батальоном ополчения.

Вечером немецкие силы были усилены 3-м батальоном 100-го горн.-стр. полка, который был отправлен на линию осады в район Рудно. Генерал Кюблер приказал подчинённым ему частям усилить оборонительные позиции, чтобы не дать полякам прорвать осаду снаружи. Ночью немецкая артиллерия вела обстрел города.

15 сентября

Генерал Лагнер решил, для помощи польским частям пробивающимся в город, пробить линию осады в районе Збоище. Поляки атаковали возвышенности над Збоищем, и в направлении на Великую Голоску. В обоих случаях немцы, в результате встречного боя, были вынуждены отойти, но польские атаки были остановлены огнём немецкой артиллерии. В самом городе были безуспешные попытки отбить Кортумову Гору. Рота 3-го батальона 207-го рез.пех.полка была отправлена в окружающие леса, с целью очистить их от немецких диверсантов и наблюдателей.

Вечером и ночью послана разведка в направлении на Сокольники, шоссе на Стрый, Сихов и Погулянку. Немецкая авиация разбомбила водонапорную станцию в Добростанах.

Командование группы Обороны Львова обратилось к гражданскому населению с призывом прекратить строительство баррикад в городе, которые мешали передвижению воинских частей. Создание баррикад должно проводиться по плану, под руководством сапёров. Президент города по радио обратился с призывом к населению вернуться на работу. С целью улучшения связи военного руководства и гражданских, был назначен офицер связи по делам поддержания порядка, обеспечения, безопасности и службы здоровья гражданского населения, подполковник Антоний Якубовский.

В окружном госпитале № 6 было сформировано 60 пехотных отделений. Произведена попытка эвакуации не призванных раненых. Санитарный поезд № 66 два раза доставлял по 300 раненных в Станиславов, пока не был разбомблен немецкими самолётами. Санитарный поезд № 64 был подожжен диверсантами.

16 сентября

Утром 3-й батальон 206 рез.пех.полка, при поддержке двух дивизионов артиллерии, атаковал немецкие позиции на высоте 324, но был остановлен на южных склонах. В это время немцы, после артподготовки, атаковали с Кортумовой Горы высоту 374, и заняли её после несколькочасового боя. В полдень, без согласования с руководством 10-го кав.корпуса, поляки атаковали немцев в направлении на Великое Голоско, для соединения с 10-м кав.корпусом. Под вечер удалось захватить половину деревни, что позволило установить связь с капитаном Хершенредером и его гарнизоном Окружного Склада. Были пополнены запасы боеприпасов и амуниции во Львове. Вскоре польский батальон отошёл за Полтву. Атаку в направлении Сихова и Давыдова предприняли кавалерийский эскадрон ротмистра резерва Яна Пьяновского-Квятковского и кав.эскадрон Полиции и ополчения. Им удалось захватить упавший немецкий самолёт, потеряв несколько человек раненными. На других участках обороны активность проявляли только разведчики.

17 сентября

Утром генерал Лангнер отдал приказ об атаке на замарстыновские высоты и высоту 324, чтобы установить связь с 10-й кав. бригадой. Участие в атаке принимали три батальона 35-й рез. пех. дивизии, поддержанные артиллерией, при вспомогательных действиях 1-го гродненского пех. полка со стороны Полтвы и атаки двух эскадронов кавалерии. Была занята территория санатория в Великом Голоско и удался прорыв на высоту 324. Однако в это время 10-й кав. корпус, наступающий без успеха на вершины под Збоищем, получил приказ Главнокомандующего об отходе на Днестр, а затем в Венгрию. Ночью обороняющиеся выбили немцев из около-львовских сёл Подборцы, Подберёзцы, Знесенье, Лачки Муроване и Дубляны.

В это же время немецкая 2-я танковая дивизия разбила заслоняющую Львов со стороны Красного, группу «Жолкев» полковника Стефана Ивановского.

Утром командование корпуса во Львове получило известие о пересечении польской границы советскими войсками и их движении вглубь страны. В полдень генерал Лангнер получил приказ Главнокомандующего воевать только с немцами, а по отрядам Красной Армии открывать огонь только в случае крайней самообороны. В направлении Львова двигалась 6-я армия Украинского фронта, под командованием комкора Ф. И. Голикова.

18 сентября

В полдень два батальона из 5-й пех.дивизии, под командованием подполковника Владислава Смержинского, поддержанные бронепоездом № 53 «Смелый», атаковали в южном направлении, достигнув линии Козельники—Пироговка. Атака однако была остановлена вечером, после обстрела поляков из леса, расположенного на юг от Пироговки. Оба батальона вернулись во Львов. Над городом прошла эскадра советских самолётов, но они не были обстреляны, так как не считались вражескими.

Силы обороняющихся возросли, благодаря прибытию из Луцка двух бронепоездов: № 53 «Смелый» (капитана Мечислава Малиновского) и № 55 «Бартош Гловацкий» (капитана Анджея Подгорского). Во Львов прибыл также 2-й дивизион 33-го полка лёгкой артиллерии. Руководитель обороны города, генерал Лангнер обсуждал возможности дальнейший действий. Предлагалось ночью прорваться всеми силами на Бобрку и далее на юг, в направлении границы с Венгрией или же продолжать оборону, в ожидании прибытия оперативной группы генерала Соснковского. В полдень была получена радиограмма от Соснковского о приближении его сил к городу и о целесообразности совместного удара для прорыва его частей во Львов. В связи с этим сообщением Лангнер принял решение о дальнейшей обороне Львова. Вечером на совещании с руководителями секторов обороны Лангнер представил и третью возможность — сдать город немцам. Резко против этого выступил начальник штаба 35-й рез.пех.дивизии, подполковник Ян Соколовский, который предложил объявить дополнительный набор ополченцев в Добровольный Корпус Обороны Львова (который вскоре вырос до 5 тыс. человек). Это предложение поддержал также бригадный генерал в отставке Мариан Янушавичюс, который выступил с призывом к населению. В целях поддержания в городе внутренней безопасности, были введены ограничения на передвижение солдат с 21 часа до 4 часов ночи. Движение по городу позволялось только воиским частям под руководством офицеров или подофицеров, обозам, патрулям, транспорту для перевозки раненных, связным, гонцам и командиром от уровня батальона и выше. Гражданским лицам движение в ночное время было запрещено без специальных пропусков.

18 сентября Верховное Командование Вермахта издало директиву, приказывающую 14 армии генерал-полковника Вильгельма Листа выйти на линию Сколе-Стрый-восточная окраина Львова-Каменка Струмилова-Западный Буг до Грубешова. XVIII армейский корпус, под руководством генерала Ойгена Бейера, должен был разгромить группу Соснковского и занять Львов, а 5-я танковая дивизия и 57-я пехотная дивизия — занять нефтяные месторождения. После получения утром сообщения о приближении частей Соснковского, командующий XVIII корпусом приказал 2-й горнострелковой дивизии передать два батальона 1-й горн.-стр. дивизии, с целью усиления последней. К полудню должен был также в район Ресни-Русской прибыть 15-й танковый полк из 5-й танковой дивизии. Одновременно командование 1-й горн.-стр.дивизии перегруппировало свои силы: группа «Пермшел» была передислоцирована в Зимне Воды, а группа «Утж» в Гродек Ягелонский. Силами 137 полка из состава 2-й дивизии, решено осадить Львов с востока, путём занятия Винников и окружающих высот. На север от Львова 44-я пехотная дивизия, совместно с частями 2-й танковой дивизии замкнула дорогу на Жолкву, 45-я пех.дивизия взяла Немиров, 5-я танковая Борислав и Стрый, а 57-я пехотная — Дрогобыч и Бусовиско. Немцы, которые очень хотели занять Львов, сбросили с самолётов листовки призывающие к сдаче и ставя ультиматум, обещая на 19 сентября мощную атаку на город.

Параллельно, командующий Украинского фронта РККА, командарм Тимошенко, приказал 5-й армии выйти на линию: Рожище-Горохов-Луцк, 6-й армии овладеть Львовом, а 12-й армии выйти на рубеж Журавно-Долина-Станиславов, а затем атаковать в направлении Стрыя, обеспечивая безопасность левого фланга со стороны Румынии. 2-й кав.корпус из состава 6-й армии получил приказ выйти быстрым маршем во взаимодействии с 24-м танковым батальоном, с целью взятия Львова. Выполнено это было только частично, так как 5 кав.дивизия до вечера была занята разоружением польского гарнизона Тернополя, а 24-й танковый батальон не имел горючего. В этой ситуации в направлении Львова были высланы только механизированные подразделения под общим командованием комбрига Шарабурко, командира 5-й кав.дивизии, в составе около 600 солдат 5 кав.дивизии и неполного 24-го танкового батальона, силой 30 танков БТ-7.

В течение ночи с 18 на 19 сентября проводилась интенсивная разведка польских позиций со всех направлений. Один советский отряд обстрелял ночью польские баррикады на Лычакове и позиции 1-й батареи 42-го дивизиона лёгкой артиллерии, пробуя быстро ворваться в город. Советские войска замкнули с востока кольцо окружения города и заняли Винники.

19 сентября

Утром к Лычаковской рогатке прибыли советские офицеры, предлагая руководству обороны Львова провести переговоры, с целью сдачи города. Переговоры прошли в Винниках. С польской стороны в них участвовали полковник Бронислав Раковский, подполковник Казимир Рыжинский и майор Вацлав Берко, в качестве переводчика. Представители советской стороны указали что прибыли воевать с немцами и требовали разрешения на вход в город. Так как поляки не имели соответствующих полномочий, переговоры должны были быть продолжены позднее.

Польские части вели интенсивные боевые действия. Их целью было соединение с частями Соснковского. В полдень генерал Лангнер получил сообщение что командующий Южного фронта находиться в Брюховичах и через Голоско попробует пробиться во Львов. В этой ситуации в Дубляны были отправлены из города два эскадрона кавалерии, с заданием установить связь с группой генерала Соснковского и проинформировать его, что гарнизон Львова выполнит атаку на позиции немцев. Атака была проведена двумя батальонами 206 рез.пех.полка и двумя батальонами 207 рез.пех.полка под общим командованием полковника Шафрана, при поддержке артиллерии и обоих бронепоездов. Поляки сумели занять Замарстынов и Малое Голоско, а также южную часть Великого Голоско. Однако дальше атака забуксовала. Повреждения прямыми попаданиями получил бронепоезд «Бартош Гловацкий», который был эвакуирован на станцию Подзамче. В полдень генерал Лангнер отдал приказ, что в случае советской атаки открывать огонь и не дать себя захватить. Наблюдатели сообщали что со стороны Сихова к городу приближаются новые советские и немецкие части.

Вечером генерал Сикорский проинформировал руководителей секторов обороны, что ночью или на рассвете нужно ожидать атаки танков и самоходок неприятеля. В связи с этим приказал проводить интенсивные фортификационные работы всю ночь, с привлечением также и гражданского населения. Отдано распоряжение о копании противотанковых рвов, строительстве баррикад и приготовлении домов к обороне. Каждый отряд должен был приготовить как можно больше бутылок с бензином или нефтью. Прилагалась к приказу инструкция, как уничтожать танки с использованием этих бутылок.

19 сентября утром, ещё свободными дорогами через Дубляны и Каменку-Струмилову, во Львов прибыли три эвакуационных поезда из Радома, Демблина и Страховиц. Они, кроме прочего, доставили три зенитных пушки 40 мм, 12 тысяч карабинов, 2 тыс. ручных пулемётов, 4 тыс. автоматов, 5 тыс. пистолетов и большое количество боеприпасов, амуниции и ручных гранат. Поздним вечером к городу прорвались первые группы солдат Соснковского.

20 сентября

Гарнизон Львова приготовился к обороне в окружении. Генерал Сикорский издал «Подробный приказ» (польск. Rozkaz szczegółowy) о приготовлении к обороне (это были те же распоряжения, что и отданные ранее устно). Приказал руководству секторов и командирам артиллеристов и сапёров усилить оборону, создав более мощную сеть фортификационных сооружений, возвести новые баррикады и противотанковые рвы. Баррикада должна быть с одной стороны защитой для расчёта противотанковой пушки, а находящиеся рядом или поблизости самостоятельные боевые группы должны быть готовы к борьбе с танками и защите баррикады. Артиллерия должна поддерживать огневую связь между выдвинутыми пунктами и гнёздами обороны на всём протяжении линии фронта. Руководителю восточного сектора было отдано распоряжение о создании сильного огневого заслона на холмах Знесенья, чтобы дать возможность использовать стрелковый полигон для размещения тяжелой артиллерии. Приказано готовить сильную оборону и внутри секторов, через перекрытие баррикадами и противотанковыми рвами всех важнейших перекрёстков, вплоть до тыльного пересечения секторов. Выдвинутым пунктом внутренней обороны должен был стать Высокий Замок, а занятие это пункта должно быть только по особому приказу. Приказ требовал создания штурмовых групп для боёв в секторах и ночного патрулирования. В следующей части приказ подчёркивал что оборона должна быть упорной, а отдельные части и группы должны биться с противником, даже в окружении, невзирая на происходящее за их спиной или на флангах. Командиры групп должны получить точные приказы, которые не требовали бы разъяснений в ходе боя. При передовых отрядах требовалось организовать запасы продовольствия и боеприпасов на несколько дней боёв, чтобы позволить сражаться даже в полном окружении. Реализации этих поручений должны были помочь специально направленные в сектора офицеры, в ранге начальников штабов секторов. В последнем пункте приказа генерал Сикорский приказал сформировать небольшие отряды, состоящие из командира, расчёта пулемёта и гренадеров (с ручными гранатами и бутылками), в сумме 8-10 человек, с целью обороны необходимых зданий. Генерал Сикорский также распорядился чтобы дополнительные пункты обороны и баррикады выбирал командир сектора. К первому приказу прилагался план города, на котором обозначены границы внутреннего сектора, внешнего кольца внутреннего сектора, выдвинутые пункты обороны и важнейшие баррикады.

В этот день значительно ухудшилось военное положение защитников Львова. Генерал Лангнер, рассчитывая ещё на прорыв Соснковского, приказал продолжать наступательные операции в направлении Брюховичи и Голоско. Однако вновь они были отбиты. С другой стороны, на южном участке обороны, поляки были вынуждены отбивать сильные немецкие атаки пехоты и танков на Кульпарков, казармы 6-го авиаполка и шоссе на Стрый. На западном и восточном участках наблюдалось оживлённая деятельность и передвижение советских и немецких войск, готовивших на следующий день генеральный штурм на Львов. Проблем добавляли также и разногласия в руководстве обороны, по вопросу дальнейших действий. Несмотря на полное окружение города, начальник штаба 35-й рез.пех.дивизии, подполковник Ян Соколовский, выдвинул предложение о прорыве дивизии в Венгрию. Были даже отданы распоряжения о подготовке ночного броска, категорически отменённые генералом Лангнером, запретившим эти действия. Ночью во Львов прошло ещё несколько групп из частей генерала Соснковского. Кроме того, две роты Гражданской Обороны произвели нападение на аэродром в Скнилове, нанеся немцам ощутимые потери и взяв 15 пленных.

20 сентября штаб советской 6-й армии Украинского фронта готовил генеральное наступление на Львов, которое должно было начаться утром следующего дня. Срок однако был перенесён в целях окончания подготовки к штурму. Главные силы 6-й армии, а также 10-я, 24-я и 38-я танковые бригады, вместе с 5-й кав.дивизией и стрелковым полком из 96-й стр.див., должны были атаковать польские позиции с востока и юго-востока. С севера и северо-востока удар также должна была наносить 14-я кав.дивизия, а с юга и юго-востока — 3-я кав.дивизия. Танковые бригады опоздали с прибытием на место из-за загруженности шоссе Тернополь-Львов. Кроме того, действующая южнее Львова 12-я армия генерала Тюленева получили приказ, таким образом расположить свои части, чтобы не позволить прорывающимся из Львова польским частям достичь венгерской границы.

Также и немецкая сторона проводила приготовления к генеральному штурму Львова, которое должно было начаться чуть раньше, чем советское. Его должны были осуществить три дивизии XVIII корпуса генерала Бейера, при этом 7-я пех.дивизия должна была ударить с севера, 1-я горнострелковая с юга и частично с запада, а 2-я горнострелковая с юго-востока. Немцы предложили польским защитникам капитуляцию до утра 21 сентября, в противном случае угрожая уничтожением Львова. Представители Вермахта и Красной армии несколько раз встречались подо Львовом, чтобы попытаться договориться о совместном штурме города. Но тема послевоенной принадлежности города была камнем преткновения между ними, хотя решалась не здесь, а намного выше. Утром 20 сентября штаб немецкой Южной группы армий получил директиву ОКХ о прекращении осады Львова и установления связи с советским командованием, чтобы не допустить дальнейших стычек между частями двух армий. В дальнейшем, приказ по 14-й армии информировал об установлении советско-немецкой демаркационной линии, идущей вдоль Писы, Нарева, Вислы и Сана до Пшемысля, а затем через Хыров до Ужоцкого перевала. В этих условиях 14-я армия должна была прекратить ведение боевых действий на восток от этой линии и приготовиться к отходу за неё. В результате, вечером руководство XVIII корпуса приказало снять осаду Львова и ночью начать отвод немецких войск в западном направлении. Командир 1-й горн.-стр.дивизии отменил приказ о наступлении и приказал своим частям перейти к обороне, а вскоре после полуночи приказал передать занимаемые позиции советским частям, а дивизии отойти в направлении на Янов. Отход начала также и 2-я горн.-стр.дивизия. Эти действия маскировались артиллерийским обстрелом Львова.

21 сентября

С утра представители Красной Армии предложили полякам продолжение переговоров. Прошли они в Винниках, с участием подполковника Рыжинского и майора Яна Явича, в качестве переводчика. Представители советской стороны требовали позволения пропуска их частей в город, что однако не входило в компетенцию польских переговорщиков. В этой ситуации стороны договорились о встрече в полдень генерала Лангнера с советским генералом. Была одна атака советских частей на польские позиции, прекращённая после краткой перестрелки. Несмотря на этот инцидент, генерал Лангнер, вместе с подполковником Рыжинским прибыл на встречу к Лычаковской рогатке, однако советского генерала там не было. Новая встреча состоялась на том же месте через три часа. Дошло до переговоров обеих делегаций об условиях сдачи города. Ночью обе стороны должны были подготовить письменные предложения, чтобы утром следующего дня встретиться для их обсуждения и принятия. Советская сторона гарантировала полякам оставление городских властей на их должностях, безопасность всех находящихся на территории города, сохранение частной собственности и возможность для всех желающих выехать в нейтральные страны.

По возвращении во Львов генерал Лангнер проанализировал положение и возможность дальнейшего продолжения обороны. Он пришёл к выводу, что шансы на прорыв воинских частей из города в Венгрию или Румынию минимальны, а продолжение боевых действий принесёт большие потери мирного население и разрушение города. Более того, после разгрома частей генерала Соснковского и полном окружении Львова, город утратил свою военную роль, как пункт сбора отступающих на юг польских войск. С другой стороны, польские защитники имели большие запасы боеприпасов (кроме запасов для артиллерии ПВО) и продовольствия. Моральный дух всех польских частей был высоким. В результате Лангнер созвал вечером совещание командиров секторов и отдал приказ об усиленном патрулировании тех районов, где отмечено присутствие советских частей. Примечательно, что такой же приказ получили и части Красной Армии. На совещании позицию генерала поддержали генерал Янушайтис и полковник Раковский, против выступили полковник Шафран и подполковник Соколовский. А вот президент города Островский подтвердив сведения о плохом положении города, в дискуссии о дальнейшей борьбе или о сдаче воздержался, предоставив решать военным властям.

По причине близкого расположения советских частей около польских позиций генерал Янушайтис отдал генералу Сикорскому поручение проинформировать обороняющихся, что в случае приближения советских солдат ближе чем на 300 метров, огонь открывать только после троекратного предупреждения.

Немецкие войска в этот день закончили отвод своих частей от Львова, передав свои позиции Красной Армии. Окончательные потери 1-й горнострелковой дивизии подо Львовом составили 484 убитых (из них 116 в 99-м горнострелковом полку), 918 раненных и 608 больных (болезни поля боя и болезни ног). Также немцы понесли значительные потери в вооружении и боевой технике.

22 сентября

Утром польская делегация, в составе: генерал Лангнер, полковник Раковский и капитан Казимир Чигирин, в качестве переводчика, встретилась в Винниках с представителями Красной Армии. Польские условия были приняты советскими представителями без дискуссии и обсуждения. Был подписан «Протокол объявления о передаче города Львов Красной Армии» (польск. Protokół ogłoszenia o przekazaniu miasta Lwowa Armii Czerwonej), согласно с которым офицеры получали гарантии личной свободы и личной неприкосновенности, вместе с возможностью выезда за границу. Одновременно генерал Лангнер издал «Приказ войскам гарнизона Львова», описывающий последовательность и методы оставления города солдатами, «Приказ солдатам», с благодарностями за оборону города и «Обращение к жителям». Не все военные согласились с принятым решением. В здание Командования Обороны Львова ворвалась вооружённая пистолетами группа офицеров и подофицеров, требующая продолжения борьбы. Успокоить их сумел только подполковник Антоний Шиманский. После оглашения информации о передаче города советской стороне множество рядовых бойцов было возмущено, но до других инцидентов не дошло. Поляки выходили из города в колоннах, отдельно офицеры, отдельно остальные военнослужащие, как и было договорено с советской стороной. За пределами города их сопровождали советские солдаты. По прибытию в Винники, в нарушение подписанных договорённостей, польские офицеры не были отпущены на волю, а были взяты в плен. Они, как и взятые в других местах польские офицеры, попали в лагеря для военнопленных, а потом большая часть из них погибла. Некоторые офицеры сумели сбежать, среди них подполковник Рыжинский и полковник Стейфер. Остальные были уверены в том, что советская сторона будет соблюдать подписанные договорённости и попали в плен.

Вступающая во Львов Красная Армия также сразу нарушила и другие положения подписанных соглашений. В числе других нарушений — расстрел польских жандармов у рогатки на ул. Зелённой, а также группы жандармов в Бригидках . С другой стороны, до самого вечера продолжались схватки с группами польских солдат, открывавших ружейный и пулемётный огонь из окон домов, крыш и колоколен костёлов. Президент города Островский направил советскому командованию жалобу на грабежи и насилие, чинимые советскими солдатами, но без результата.

После сдачи города

Новые власти провели регистрацию беженцев и оставшихся в городе военных. 24 сентября был арестован Островский, а 27-го генерал Янушайтис, который уже начал создавать подпольные ячейки.

Несколько иначе сложилась судьба генерала Владислава Лангнера. После переговоров в Тернополе 24 сентября с командующим Украинским фронтом командармом Тимошенко, который пообещал ему придерживаться принятых договорённостей о сдаче Львова, 26 сентября он был вывезен в Москву, где встретился с начальником Генерального Штаба РККА, командармом Б. М. Шапошниковым и с заместителем руководителя оперативного отдела Ген Штаба, генерал-полковником Ивановым. Не удалось, хоть и планировалось, встретиться с маршалом Ворошиловым. 4 октября генерал Лангнер был возвращён во Львов, чтобы сообщить о соблюдении советскими властями подписанных 22 сентября договорённостей и о скором освобождении польских офицеров — участников обороны Львова. 18 ноября он тайно оставил город и добрался до Румынии, а оттуда — в состав польского войска на западе.

Итог

Немецкая сторона проводила под Львовом интенсивные боевые действия. Наиболее активной была 1-я горнострелковая дивизия, хорошо обученная и вооружённая и действовавшая отдельно от других немецких подразделений. После неудачи взятия города сходу, немецкие горные стрелки заняли на следующий день все господствовавшие над городом высоты. Высокой оценки заслуживает проводившаяся руководством дивизии разведка, поддержка связи между подразделениями и маскировка настоящей численности подразделений. Отлично использовались сила огневых средств и лёгкой артиллерии. Немецкие подразделения хорошо маневрировали по внутренним линиям, благодаря чему с одной стороны вели действия против группы генерала Соснковского, а с другой — проводили боевые операции против защитников Львова. И всё это силами практически одной дивизии.

Польское командование, напротив, не использовало знание местности, были также большие проблемы с разведкой истиной силы немецких частей. Главной проблемой была плохая система командования и никудышная связь, которая в принципе делала невозможной проведение взаимосвязанных действий гарнизона Львова с 10-й кав.бригадой, а потом и с группой генерала Соснковского. Польские действия поражали отсутствием веры в собственные возможности, что приводило к решениям о проведении важных операций недостаточными силами. Главнокомандующий ВС Польши Рыдз-Смигла в "Директиве о концентрации своих сил на юге" указывал : "Оставить для обороны Львова и Перемышля необходимый гарнизон, выделив только минимум частей с учетом действительных нужд". Гарнизон Львова, которому было приказано обороняться на месте до последнего, играл роль только "прикрытия войск, отходящих из Средней Польши" (Ф.Голиков "Об одной фальшивке немецко-фашистских генералов") . С другой стороны, генерал Лангнер неоднократно завышал возможности немецких подразделений.

Возможно, что ошибкой был невывод сил из города в южном или юго-восточном направлении, возможный ещё в ночь с 17 на 18 сентября. Необъяснимым был также оптимизм и вера в советские обещания, что привело к быстрой сдаче города Красной Армии. Состояние запасов, фортификаций и вооружения, а также настрой солдат, давали возможности намного более длительной обороны города.

Литература

• Wojciech Włodarkiewicz: Lwów 1939, Wydawnictwo Bellona, Warszawa 2003, ISBN 978-83-11-10791-5
• [www.lwow.com.pl/rocznik/obrona39.html Obrona Lwowa we wrześniu 1939 r.]
• [homepages.ihug.co.nz/~antora/WYDAW/OBRONA-LWOWA/OBRONA.htm Tekst z książki Kazimierza Ryzińskiego, Obrona Lwowa w roku 1939]
• Władysław Langner, Ostatnie dni obrony Lwowa 1939, Warszawa 1979
• Stanisław Ostrowski, W obronie polskości ziemi lwowskiej. Dnie pohańbienia. Wspomnienia 1939—1941, Warszawa 1986
• Kazimierz Ryś [Kazimierz Ryziński], Obrona Lwowa w roku 1939, Rzeszów 1990
• Leszek Dzięgiel, Lwów nie każdemu zdrów, Wrocław 1991
• Wojciech Włodarkiewicz, Obrona Lwowa 1939, Warszawa 1996
• oprac. Artur Leinwald, Dokumenty obrony Lwowa 1939, Warszawa 1997
• oprac. Janusz Wojtycza, Wspomnienia harcerzy — uczestników obrony Lwowa we wrześniu 1939 roku, Kraków 2002
• Krzysztof Szymaski [www.lwow.com.pl/kurier-galicyjski/kg_19_119.pdf Kronika obrony Lwowa] (польский язык) // KURIER galicyjcki. — 2010. — № 15-28 октября. — С. 14-15.
  перевод статьи на украинский язык [blog.i.ua/user/1596777/827619/ Оборона Львова 1939…]
• Іван Парнікоза [h.ua/story/340962/ ОБОРОНА ЛЬВОВА 1939 р. – МАЛОЗНАНА СТОРІНКА ІСТОРІЇ УКРАЇНИ] (украинский язык).
• Шишка Олександр Володимирович (Директор НТБ Національного університету «Львівська політехніка») 1939 рік в історіографії Львова (украинский язык).

Отрывок, характеризующий Оборона Львова (1939)

– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.
Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный, свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и снова присоединен к общему кружку.
Анна Павловна дала поцеловать ему свою сухую руку, познакомила его с некоторыми незнакомыми ему лицами и каждого шопотом определила ему.
– Le Prince Hyppolite Kouraguine – charmant jeune homme. M r Kroug charge d'affaires de Kopenhague – un esprit profond, и просто: М r Shittoff un homme de beaucoup de merite [Князь Ипполит Курагин, милый молодой человек. Г. Круг, Копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум. Г. Шитов, весьма достойный человек] про того, который носил это наименование.
Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто сам удивлялся своим быстрым успехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия его, весь образ жизни его, все отношения с прежними знакомыми, все его планы на будущее – совершенно изменились. Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его, и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе – было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны, в которой присутствовать он считал за важное повышение по службе, он теперь тотчас же понял свою роль и предоставил Анне Павловне воспользоваться тем интересом, который в нем заключался, внимательно наблюдая каждое лицо и оценивая выгоды и возможности сближения с каждым из них. Он сел на указанное ему место возле красивой Элен, и вслушивался в общий разговор.
– Vienne trouve les bases du traite propose tellement hors d'atteinte, qu'on ne saurait y parvenir meme par une continuite de succes les plus brillants, et elle met en doute les moyens qui pourraient nous les procurer. C'est la phrase authentique du cabinet de Vienne, – говорил датский charge d'affaires. [Вена находит основания предлагаемого договора до того невозможными, что достигнуть их нельзя даже рядом самых блестящих успехов: и она сомневается в средствах, которые могут их нам доставить. Это подлинная фраза венского кабинета, – сказал датский поверенный в делах.]
– C'est le doute qui est flatteur! – сказал l'homme a l'esprit profond, с тонкой улыбкой. [Сомнение лестно! – сказал глубокий ум,]
– Il faut distinguer entre le cabinet de Vienne et l'Empereur d'Autriche, – сказал МorteMariet. – L'Empereur d'Autriche n'a jamais pu penser a une chose pareille, ce n'est que le cabinet qui le dit. [Необходимо различать венский кабинет и австрийского императора. Австрийский император никогда не мог этого думать, это говорит только кабинет.]
– Eh, mon cher vicomte, – вмешалась Анна Павловна, – l'Urope (она почему то выговаривала l'Urope, как особенную тонкость французского языка, которую она могла себе позволить, говоря с французом) l'Urope ne sera jamais notre alliee sincere. [Ах, мой милый виконт, Европа никогда не будет нашей искренней союзницей.]
Вслед за этим Анна Павловна навела разговор на мужество и твердость прусского короля с тем, чтобы ввести в дело Бориса.
Борис внимательно слушал того, кто говорит, ожидая своего череда, но вместе с тем успевал несколько раз оглядываться на свою соседку, красавицу Элен, которая с улыбкой несколько раз встретилась глазами с красивым молодым адъютантом.
Весьма естественно, говоря о положении Пруссии, Анна Павловна попросила Бориса рассказать свое путешествие в Глогау и положение, в котором он нашел прусское войско. Борис, не торопясь, чистым и правильным французским языком, рассказал весьма много интересных подробностей о войсках, о дворе, во всё время своего рассказа старательно избегая заявления своего мнения насчет тех фактов, которые он передавал. На несколько времени Борис завладел общим вниманием, и Анна Павловна чувствовала, что ее угощенье новинкой было принято с удовольствием всеми гостями. Более всех внимания к рассказу Бориса выказала Элен. Она несколько раз спрашивала его о некоторых подробностях его поездки и, казалось, весьма была заинтересована положением прусской армии. Как только он кончил, она с своей обычной улыбкой обратилась к нему:
– Il faut absolument que vous veniez me voir, [Необходимо нужно, чтоб вы приехали повидаться со мною,] – сказала она ему таким тоном, как будто по некоторым соображениям, которые он не мог знать, это было совершенно необходимо.
– Mariedi entre les 8 et 9 heures. Vous me ferez grand plaisir. [Во вторник, между 8 и 9 часами. Вы мне сделаете большое удовольствие.] – Борис обещал исполнить ее желание и хотел вступить с ней в разговор, когда Анна Павловна отозвала его под предлогом тетушки, которая желала его cлышать.
– Вы ведь знаете ее мужа? – сказала Анна Павловна, закрыв глаза и грустным жестом указывая на Элен. – Ах, это такая несчастная и прелестная женщина! Не говорите при ней о нем, пожалуйста не говорите. Ей слишком тяжело!


Когда Борис и Анна Павловна вернулись к общему кружку, разговором в нем завладел князь Ипполит.
Он, выдвинувшись вперед на кресле, сказал: Le Roi de Prusse! [Прусский король!] и сказав это, засмеялся. Все обратились к нему: Le Roi de Prusse? – спросил Ипполит, опять засмеялся и опять спокойно и серьезно уселся в глубине своего кресла. Анна Павловна подождала его немного, но так как Ипполит решительно, казалось, не хотел больше говорить, она начала речь о том, как безбожный Бонапарт похитил в Потсдаме шпагу Фридриха Великого.
– C'est l'epee de Frederic le Grand, que je… [Это шпага Фридриха Великого, которую я…] – начала было она, но Ипполит перебил ее словами:
– Le Roi de Prusse… – и опять, как только к нему обратились, извинился и замолчал. Анна Павловна поморщилась. MorteMariet, приятель Ипполита, решительно обратился к нему:
– Voyons a qui en avez vous avec votre Roi de Prusse? [Ну так что ж о прусском короле?]
Ипполит засмеялся, как будто ему стыдно было своего смеха.
– Non, ce n'est rien, je voulais dire seulement… [Нет, ничего, я только хотел сказать…] (Он намерен был повторить шутку, которую он слышал в Вене, и которую он целый вечер собирался поместить.) Je voulais dire seulement, que nous avons tort de faire la guerre рour le roi de Prusse. [Я только хотел сказать, что мы напрасно воюем pour le roi de Prusse . (Непереводимая игра слов, имеющая значение: «по пустякам».)]
Борис осторожно улыбнулся так, что его улыбка могла быть отнесена к насмешке или к одобрению шутки, смотря по тому, как она будет принята. Все засмеялись.
– Il est tres mauvais, votre jeu de mot, tres spirituel, mais injuste, – грозя сморщенным пальчиком, сказала Анна Павловна. – Nous ne faisons pas la guerre pour le Roi de Prusse, mais pour les bons principes. Ah, le mechant, ce prince Hippolytel [Ваша игра слов не хороша, очень умна, но несправедлива; мы не воюем pour le roi de Prusse (т. e. по пустякам), а за добрые начала. Ах, какой он злой, этот князь Ипполит!] – сказала она.
Разговор не утихал целый вечер, обращаясь преимущественно около политических новостей. В конце вечера он особенно оживился, когда дело зашло о наградах, пожалованных государем.
– Ведь получил же в прошлом году NN табакерку с портретом, – говорил l'homme a l'esprit profond, [человек глубокого ума,] – почему же SS не может получить той же награды?
– Je vous demande pardon, une tabatiere avec le portrait de l'Empereur est une recompense, mais point une distinction, – сказал дипломат, un cadeau plutot. [Извините, табакерка с портретом Императора есть награда, а не отличие; скорее подарок.]
– Il y eu plutot des antecedents, je vous citerai Schwarzenberg. [Были примеры – Шварценберг.]
– C'est impossible, [Это невозможно,] – возразил другой.
– Пари. Le grand cordon, c'est different… [Лента – это другое дело…]
Когда все поднялись, чтоб уезжать, Элен, очень мало говорившая весь вечер, опять обратилась к Борису с просьбой и ласковым, значительным приказанием, чтобы он был у нее во вторник.
– Мне это очень нужно, – сказала она с улыбкой, оглядываясь на Анну Павловну, и Анна Павловна той грустной улыбкой, которая сопровождала ее слова при речи о своей высокой покровительнице, подтвердила желание Элен. Казалось, что в этот вечер из каких то слов, сказанных Борисом о прусском войске, Элен вдруг открыла необходимость видеть его. Она как будто обещала ему, что, когда он приедет во вторник, она объяснит ему эту необходимость.
Приехав во вторник вечером в великолепный салон Элен, Борис не получил ясного объяснения, для чего было ему необходимо приехать. Были другие гости, графиня мало говорила с ним, и только прощаясь, когда он целовал ее руку, она с странным отсутствием улыбки, неожиданно, шопотом, сказала ему: Venez demain diner… le soir. Il faut que vous veniez… Venez. [Приезжайте завтра обедать… вечером. Надо, чтоб вы приехали… Приезжайте.]
В этот свой приезд в Петербург Борис сделался близким человеком в доме графини Безуховой.


Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам. Всюду слышались проклятия врагу рода человеческого Бонапартию; в деревнях собирались ратники и рекруты, и с театра войны приходили разноречивые известия, как всегда ложные и потому различно перетолковываемые.
Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.
В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.
26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4 й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.
Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было. Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек помощниц няни, обращаясь к князю Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь, капал из стклянки лекарство в рюмку, налитую до половины водой.
– Что такое? – сказал он сердито, и неосторожно дрогнув рукой, перелил из стклянки в рюмку лишнее количество капель. Он выплеснул лекарство из рюмки на пол и опять спросил воды. Девушка подала ему.
В комнате стояла детская кроватка, два сундука, два кресла, стол и детские столик и стульчик, тот, на котором сидел князь Андрей. Окна были завешаны, и на столе горела одна свеча, заставленная переплетенной нотной книгой, так, чтобы свет не падал на кроватку.
– Мой друг, – обращаясь к брату, сказала княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, – лучше подождать… после…
– Ах, сделай милость, ты всё говоришь глупости, ты и так всё дожидалась – вот и дождалась, – сказал князь Андрей озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
– Мой друг, право лучше не будить, он заснул, – умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой подошел к кроватке.
– Или точно не будить? – сказал он нерешительно.
– Как хочешь – право… я думаю… а как хочешь, – сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
– Петруша с бумагами от папеньки, – прошептала девушка. – Князь Андрей вышел.
– Ну что там! – проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.
– Ну что? – спросил князь Андрей.
– Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, – прошептала со вздохом княжна Марья. – Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
– Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! – Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
– Andre, не надо! – сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. – Ну, я хочу этого, сказал он. – Ну я прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое где титлы, писал следующее:
«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, e наград послано в армию несть конца. Хотя немец, – поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш Эйлауском сражении получил еще письмо от Петиньки, он участвовал, – всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!» «Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кроватки и тихо качала ребенка.
«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу… Да, да, всё подшучивает надо мной… ну, да на здоровье…» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.


Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.
«Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse . Tout est au grand complet, il ne nous manque qu'une petite chose, c'est le general en chef. Comme il s'est trouve que les succes d'Austerlitz aurant pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au derienier. Le general nous arrive en kibik a la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.
«Le 4 arrive le premier courrier de Petersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du Marieechal, qui aime a faire tout par lui meme. On m'appelle pour aider a faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destinees. Le Marieechal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adresses. Nous cherchons – il n'y en a point. Le Marieechal devient impatient, se met lui meme a la besogne et trouve des lettres de l'Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voila qui se met dans une de ses coleres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s'empare des lettres, les decachete et lit celles de l'Empereur adressees a d'autres. А, так со мною поступают! Мне доверия нет! А, за мной следить велено, хорошо же; подите вон! Et il ecrit le fameux ordre du jour au general Benigsen
«Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы кор д'арме ваш привели разбитый в Пултуск: тут оно открыто, и без дров, и без фуража, потому пособить надо, и я так как вчера сами отнеслись к графу Буксгевдену, думать должно о ретираде к нашей границе, что и выполнить сегодня.
«От всех моих поездок, ecrit il a l'Empereur, получил ссадину от седла, которая сверх прежних перевозок моих совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командованье оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, отослав к нему всё дежурство и всё принадлежащее к оному, советовав им, если хлеба не будет, ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего, как о том дивизионные командиры Остерман и Седморецкий объявили, а у мужиков всё съедено; я и сам, пока вылечусь, остаюсь в гошпитале в Остроленке. О числе которого ведомость всеподданнейше подношу, донеся, что если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется.
«Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Всемилостивейшего дозволения вашего о том ожидать буду здесь при гошпитале, дабы не играть роль писарскую , а не командирскую при войске. Отлучение меня от армии ни малейшего разглашения не произведет, что ослепший отъехал от армии. Таковых, как я – в России тысячи».
«Le Marieechal se fache contre l'Empereur et nous punit tous; n'est ce pas que с'est logique!
«Voila le premier acte. Aux suivants l'interet et le ridicule montent comme de raison. Apres le depart du Marieechal il se trouve que nous sommes en vue de l'ennemi, et qu'il faut livrer bataille. Boukshevden est general en chef par droit d'anciennete, mais le general Benigsen n'est pas de cet avis; d'autant plus qu'il est lui, avec son corps en vue de l'ennemi, et qu'il veut profiter de l'occasion d'une bataille „aus eigener Hand“ comme disent les Allemands. Il la donne. C'est la bataille de Poultousk qui est sensee etre une grande victoire, mais qui a mon avis ne l'est pas du tout. Nous autres pekins avons, comme vous savez, une tres vilaine habitude de decider du gain ou de la perte d'une bataille. Celui qui s'est retire apres la bataille, l'a perdu, voila ce que nous disons, et a ce titre nous avons perdu la bataille de Poultousk. Bref, nous nous retirons apres la bataille, mais nous envoyons un courrier a Petersbourg, qui porte les nouvelles d'une victoire, et le general ne cede pas le commandement en chef a Boukshevden, esperant recevoir de Petersbourg en reconnaissance de sa victoire le titre de general en chef. Pendant cet interregne, nous commencons un plan de man?uvres excessivement interessant et original. Notre but ne consiste pas, comme il devrait l'etre, a eviter ou a attaquer l'ennemi; mais uniquement a eviter le general Boukshevden, qui par droit d'ancnnete serait notre chef. Nous poursuivons ce but avec tant d'energie, que meme en passant une riviere qui n'est рas gueable, nous brulons les ponts pour nous separer de notre ennemi, qui pour le moment, n'est pas Bonaparte, mais Boukshevden. Le general Boukshevden a manque etre attaque et pris par des forces ennemies superieures a cause d'une de nos belles man?uvres qui nous sauvait de lui. Boukshevden nous poursuit – nous filons. A peine passe t il de notre cote de la riviere, que nous repassons de l'autre. A la fin notre ennemi Boukshevden nous attrappe et s'attaque a nous. Les deux generaux se fachent. Il y a meme une provocation en duel de la part de Boukshevden et une attaque d'epilepsie de la part de Benigsen. Mais au moment critique le courrier, qui porte la nouvelle de notre victoire de Poultousk, nous apporte de Petersbourg notre nomination de general en chef, et le premier ennemi Boukshevden est enfonce: nous pouvons penser au second, a Bonaparte. Mais ne voila t il pas qu'a ce moment se leve devant nous un troisieme ennemi, c'est le православное qui demande a grands cris du pain, de la viande, des souchary, du foin, – que sais je! Les magasins sont vides, les сhemins impraticables. Le православное se met a la Marieaude, et d'une maniere dont la derieniere campagne ne peut vous donner la moindre idee. La moitie des regiments forme des troupes libres, qui parcourent la contree en mettant tout a feu et a sang. Les habitants sont ruines de fond en comble, les hopitaux regorgent de malades, et la disette est partout. Deux fois le quartier general a ete attaque par des troupes de Marieaudeurs et le general en chef a ete oblige lui meme de demander un bataillon pour les chasser. Dans une de ces attaques on m'a еmporte ma malle vide et ma robe de chambre. L'Empereur veut donner le droit a tous les chefs de divisions de fusiller les Marieaudeurs, mais je crains fort que cela n'oblige une moitie de l'armee de fusiller l'autre.