Оборона Мурановской площади

Сражение на Мурановской площади
Основной конфликт: Восстание в Варшавском гетто
Павел Френкель на марке Израиля на фоне флагов на Мурановской площади.
Дата	19-22 апреля 1943 года 27-28 апреля 1943 года
Место	Варшавское гетто, Варшава
Причина	Оборона площади во время восстания
Итог	Отход восставших
Противники
Еврейский воинский союз Армия Крайова Войска СС Украинские коллаборационисты
Командующие
П. Френкель † поручик Д. Апфельбаум † капитан Г. Иваньский группенфюрер СС Ю. Штроп
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Оборона Мурановской площади — крупнейший позиционный бой восстания в Варшавском гетто, между бойцами Еврейского воинского союза под командованием Павла Френкеля и подразделениями войск СС и украинских полицейских под общим командованием Юргена Штропа. Бой проходил с 19 по 22 апреля 1943 года на Мурановской площади (ныне не существует). С 27 по 28 апреля на площади бой против немцев вели подразделения Армии Крайовой под командованием капитана Генрика Иваньского

До боя

После того, как гитлеровцы летом 1942 года ликвидировали в лагере смерти Треблинка 300 тысяч обитателей Варшавского гетто, группа молодых еврейских подпольщиков создали в гетто две боевые организации для борьбы с немцами. Еврейская боевая организация (ŻOB) была связана с левыми политическими организациями, в частности с Бундом. Еврейский воинский союз (ŻZW), в котором были в том числе и офицеры польской армии, был связан с организациями правого толка, в частности с сионистами-ревизионистами. Организации не смогли договориться о едином командовании (бывший более массовым ŻOB предлагал ŻZW присоединиться к ним, но не как организации, а почеловечно).

По воспоминаниям Марека Эдельмана за несколько дней до начала восстания в гетто состоялась встреча между руководителями двух еврейских боевых организаций. Кроме Эдельмана, ŻOB на встрече представляли также Мордехай Анелевич и Ицхак Цукерман). Бойцы ŻZW под угрозой применения оружия требовали у ŻOB присоединиться к ним. Между группами дошло до драки и стрельбы, но по счастью никто не был ранен. Подпольщики не пришли к согласию, но позднее, по прагматическим причинам, заключили соглашение о разделе территории гетто на зоны обороны в случае если гитлеровцы начнут ещё одну акцию.

Территорией обороны ŻZW были окрестности Мурановской площади, находящиеся между Мурановской улицей (существует) и улицей Налевки (ныне большая часть старой улицы Налевки является улицей Героев гетто) в варшавском районе Муранув. Штаб ŻZW разместился на улице Мурановской № 7 (ныне это перекрёсток улиц Ставки и Юзефа Левартовского). Подразделения Союза были разделены на три группы, две меньшие обороняли т. н. «шопы» — фабрики на которых работали узники гетто, третья, большая разместилась на самой Мурановской площади, где шесть групп по 20 человек заняли оборону в домах под номерами 1, 3, 5, 7-9 и 40. Позиции ŻZW граничили с позициями ŻOB, обороняющей дома по улицам Заменгофа, Милой, Генсей и Налевки. Отряды ŻZW на Мурановской площади были хорошо для данных условий вооружены и имели арсенал в доме № 7. О приготовлении ŻZW к бою писал в своём архиве Эмануэль Рингельблюм.

Бой

Бой на площади начался сразу же после начала самого восстания 19 апреля 1943 и длился по меньшей мере 3 дня. На доме № 7-9 были подняты два флага, еврейский бело-голубой и бело-красный флаг Польши. О двух флагах пишут Эмануэль Рингельблюм, Владислав Бартошевский и Алисия Качиньская. О двух флагах также писал в своём рапорте и Юрген Штроп, который также упоминал об этом факте в своих беседах с Казимежем Мочарским. В то же время, один из командиров ŻZW, Давид Вдовиньский, пишет только об одном, бело-голубом флаге.

Первое боестолкновение имело место утром 19 апреля, когда немецкие отряды подошли к площади со стороны улицы Налевки. Их встретили автоматным и ружейным огнём и заставили отступить в районе полдня. В тот же день два командира Союза, Павел Френкель и Леон Родаль, переодевшись в форму офицеров СС, подошли к группе украинских полицейских неподалёку от площади, и, открыв огонь, нанесли украинцам большие потери. Эта вылазка помогла прорвать окружение площади и восстановить связь с другими еврейскими подразделениями. По сообщениям одного из руководителей отдела разведки Главного штаба Армии Крайовой, Казимежа Иранека-Осмецкого, немцы после подавления бункера ŻOB на улице Генсей, атаковали площадь в 16 часов и получили отпор со стороны группы под командованием Френкеля.

Ночью с 19 на 20 апреля состоялось совещание командного состава ŻZW, на котором обсуждалась возможность раздать всё оружие из арсенала восставшим, что-бы оно не попало в руки немцев в случае если те займут площадь. На следующий день продолжались тяжёлые бои за площадь, а после того, как Штроп лично принял командование подразделениями, атакующими площадь, натиск немцев ещё более усилился. Немцы применяли тактику уничтожения домов с помощью огнемётов и взрывчатки. Восставшие, используя проходы между домами и знание местности, атаковали немцев с наскока и из засад. В последний день боёв за площадь к обороняющимся пробилась группа с фабрики щёток на улице Швентоерской, взятой немецкими танкистами. По воспоминаниям Вдовиньского, ещё 24 числа на доме № 7 продолжал развеваться флаг, а восставшие вели огонь по немцам и украинцам из окон.

Другие потерявшие связь с командованием отряды ŻZW также продолжали бой. 21 апреля ещё сражался отряд на Францишканьской и Милой. Часть отрядов в этот день сумела выбраться из гетто, пробуя с помощью польской организации «Меч и плуг» пробраться в леса в окрестностях Отвоцка. Однако как оказалось, эта организация была подставной организацией гестапо и выданные немцам бойцы погибли на дороге в Отвоцк. Ещё часть отрядов оставалась в гетто и продолжала бои до 2 мая 1943, когда они сумели пробраться за стену и спрятаться в доме по улице Гжыбовской. Но и они были выданы немцам и погибли. В числе погибших на Гжыбовской был и Павел Френкель.

По сообщениям капитана Армии Крайовой Генрика Иваньского и поручика Корпуса Безопасности (автономная организация в составе АК) Владислава Зайдлера, 27 апреля по туннелю ведущему в дом № 7 в гетто вошёл отряд W из состава АК-КБ, состоящий из 18 человек. Они пополнили понесший большие потери отряд штаба восстания под командованием поручика Давида Апфельбаума и вели бой на ключевой позиции, заняв руины между площадью и улицей Налевки, отбивая немецкие атаки, поддержанные бронетехникой. В тяжёлых боях 27-28 апреля объединённый отряд Иваньского-Апфельбаума понёс потери. Погибли, в том числе, брат и два сына Иваньского, десять бойцов ŻZW, включая поручика Апфельбаума и другие бойцы. Сам Иваньский был ранен, и вместе с ещё примерно 30 ранеными вынесен из гетто по тому-же туннелю.

Утверждения Иваньского и Зайдлера подтвердил также и связник между ŻZW и АК полковник Тадеуш Беднарчик. Также об участии «польских бандитов» в бою пишет в своём рапорте Юрген Штроп. В то-же время историки Барбара Энгелькинг и Яцек Леоцяк считают что польские подразделения не участвовали в бою на Мурановской площади, а сражались в северной части гетто. Дариуш Либёнка и Лоренс Вейбаум считают что участие польских подразделений, а также и вывешивание двух флагов, являются легендами, не находящими прямого подтверждения в источниках.

Память

На доме по улице Мурановской № 1 помещена мемориальная доска в память боя. Участок старой улицы Налевки, прилегающий к бывшей Мурановской площади, переименован в улицу Героев гетто.

В Варшаве есть сквер имени Давида «Мечислава» Апфельбаума. Также установлен мемориальный камень в память Апфельбаума и Френкеля.

Государственное почтовое управление Израиля выпустило марку, посвященную 70-летию восстания в Варшавском гетто. На ней впервые в истории израильской филателии изображён Павел Френкель. Марку подготовили к печати художники-дизайнеры Пини Хамо и Тувия Курц. Портрет Павла Френкеля был воссоздан по описанию, полученному от боевых товарищей еврейского героя — Исраэля Рыбака и Фели Финкельштейн-Шапчик. На марке также изображён бой на Мурановской площади и два флага восстания.

Литература

• Emanuel Ringelblum. «Kronika getta warszawskiego». — Warszawa: Czytelni, 1983. — Т. II.
• Jürgen Stroop. Es gibt keinen jüdischen Wohnbezirk in Warschau mehr!. — 1943.
• Jürgen Stroop. Żydowska dzielnica mieszkaniowa w Warszawie już nie istnieje!. — Warszawa: Instytut Pamięci Narodowej, 2009. — ISBN 978-83-7629-065-2.
• Wdowiński D. And We Are Not Saved.. — London: Allen, 1964.
• Witold Bereś, Krzysztof Burnetko. Marek Edelman. Życie. Po prostu. — Świat Książki, 2008. — 211 с. — ISBN 9788324708925.
• Chaim Lazar. Muranowska 7. The Warsaw Ghetto rising. — Masada: Tel Awiw, 1966.
• Kazimierz Iranek-Osmecki. Kto ratuje jedno życie… Polacy i Żydzi 1939—1945. — Londyn: drugie wydanie IPN, 2009 (1968). — ISBN 978-83-7629-062-1.
• D. Libionka, L. Weinbaum. Pomnik Apfelabuma, czyli klątwa «majora» Iwańskiego. — Więź: kwiecień, 2007. — 100—111. с.
• D. Libionka, L. Weinbaum. Bohaterowie, hochsztaplerzy, opisywacze. — Warszawa: Stowarzyszenie Centrum Badań nad Zagładą Żydów, 2011. — ISBN 978-83-932202-8-1.
• Barbara Engelking i Jacek Leociak. Getto Warszawskie. Przewodnik po nieistniejącym mieście.. — Warszawa: IFiS PAN, 2001.
• Stanisław Wroński, Maria Zwolakowa. Polacy i Żydzi 1939—1945. — Warszawa: Książka i Wiedza, 1971.
• Arens M. The Jewish Military Organization (ZZW) in the Warsaw Ghetto // Holocaust and Genocide Studies. — 2005. — Vol. 19. — P. 201-225. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=8756-6583&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 8756-6583]. — DOI:10.1093/hgs/dci020.
• משה ארנס, דגלים מעל הגטו, ידיעות ספרים, 2009

Ссылки

• Moshe Arens. [www.betar.org.il/en/content/view/61/1/ «Who Defended The Warsaw Ghetto?» (Kto bronił warszawskiego getta?) artykuł na stronach żydowskiej organizacji Betar]. Проверено 26 января 2016.
• [www.sztetl.org.pl/pl/article/warszawa/13,miejsca-martyrologii/11908,rejon-ul-muranowskiej-miejsce-najwiekszej-bitwy-w-czasach-powstania-w-getcie-warszawskim/ Plac muranowski — miejsce bitwy w czasie powstania w getcie warszawskim]. Проверено 26 января 2016.
• Dariusz Libionka i Laurence Weinbaum. [dzieje.pl/ksiazka/bohaterowie-hochsztaplerzy-opisywacze-wokol-zydowskiego-zwiazku-wojskowego «Bohaterowie, hochsztaplerzy, opisywacze. Wokół Żydowskiego Związku Wojskowego», krytyka na stronach dzieje.pl]. Проверено 26 января 2016.
• [podroze.gazeta.pl/podroze/1,114158,12697582,Warszawa_zydowska__Nieistniejacy_dzis_Plac_Muranowski.html «Warszawa żydowska. Nieistniejący dziś Plac Muranowski przed wojną», recenzja książki «Warszawa nieodbudowana. Żydowski Muranów i okolice»]. Проверено 26 января 2016.

Отрывок, характеризующий Оборона Мурановской площади

И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.