Оборона Порт-Артура

Оборона Порт-Артура
Основной конфликт: Русско-японская война
Продвижение линии осады. Голубая линия — 30 июля, красная — 15 августа, жёлтая — 20 августа, зелёная — 2 января.
Дата	с 30 июля 1904 по 23 декабря 1904 (5 января 1905)
Место	Ляодунский полуостров, Порт-Артур
Итог	Победа Японской армии
Противники
Российская империя Японская империя
Командующие
А. М. Стессель Р. И. Кондратенко † К. Н. Смирнов А.В. Фок Ноги Марэсукэ Кодама Гэнтаро Того Хэйхатиро Идзити Косукэ
Силы сторон
38 000 100 000 (вместе с резервами - 200 тысяч)
Потери
15 000 убитыми, ранеными, умершими от ран и болезней (пехота и моряки), из них 7 800 убитых и умерших от ран, 1508 умерших от болезней 23 000 пленными 94 000 − 110 000 убитыми, ранеными, умершими от ран и болезней (пехота и моряки)

Оборо́на Порт-Арту́ра — самое продолжительное сражение Русско-японской войны. Во время осады Порт-Артура широко применялись такие новые виды оружия, как 11-дюймовые мортиры, скорострельные гаубицы, пулемёты Максима, заграждения из колючей проволоки, ручные гранаты. Город Порт-Артур стал местом рождения нового оружия — миномёта.

Перед войной

Заключённая 15(27) марта 1898 года русско-китайская конвенция предоставляла Порт-Артур в аренду России на 25 лет с правом продления этого срока. Главные силы русских морских сил в Тихом океане получили на побережье Жёлтого моря незамерзающую базу. Первыми здесь высадился 9-й Восточно-Сибирский стрелковый полк. 16(28) марта 1898 года над Золотой горой под гром приветственного салюта и раскатистое «Ура!» взвился Андреевский флаг. Порт-Артур был сделан главной базой русского военного флота на Тихом океане.

Во время занятия его русскими Порт-Артур представлял собой лишь небольшой неблагоустроенный поселок с населением около четырёх тысяч человек, получивший впоследствии название Старого города. В мае 1901 г. новые хозяева приступили к нарезке и продаже участков в Новом городе, и он начал быстро застраиваться. В Новом городе для военной администрации были построены здания штаба и Инженерного управления, затем возведены здание Русско-китайского банка, реальное училище и много добротных жилых домов. Западную часть города заняли одноэтажные солдатские казармы и огромное здание флотского экипажа. Каждый пароход привозил новые воинские части и служащих, имущество, товары и строительные материалы. Из внутренних провинций Китая в Квантунскую область хлынул поток рабочей силы, и уже к 1 января 1904 г. в Порт-Артуре проживало (кроме войск) 51 906 жителей: из них 15 388 русских и 35 тысяч китайцев.

Мелководную гавань Порт-Артура начали углублять ещё китайцы, но даже и к началу русско-японской войны эту работу не успели закончить. Она состояла из искусственного Восточного и более просторного Западного бассейнов. Оба они соединялись с внешним рейдом проходом длиной 900 м и шириной 300 м. Русским удалось увеличить унаследованный от китайцев старый док для крейсеров, восстановить и усовершенствовать разрушенные японцами в 1895 г. малую верфь и арсенал, портовые мастерские, маленький док для миноносцев. В районе Восточного бассейна находились мастерские и угольные склады, — к началу русско-японской войны все угольные запасы Порт-Артура оценивались в 207 200 т угля, и в том числе 124 900 т лучшего кардифа. Территория самого порта и весь город освещались от центральной портовой электростанции.

По воспоминаниям лиц, бывавших в Порт-Артуре, с моря он казался очень неприветливым. Взгляду пассажира подходящего к городу парохода сначала открывался длинный горный хребет, круто обрывающийся в море. От угрюмых желто-серых скал, лишенных какой-либо растительности, веяло тоской и холодом. Море с глухим шумом било в высокий берег. С вершины Золотой горы открывался прекрасный вид на город. Прямо внизу виднелся Восточный бассейн, за ним у подножия Перепелочной горы раскинулся сам Старый город, за которым тянулась неровная холмистая местность вплоть до горы Большой, доминирующей над всем Порт-Артуром, — у её основания разместился Новый китайский город. Справа от малого бассейна находилось Пресноводное озеро, вокруг которого в беспорядке расположились казармы и здания Инженерного ведомства. Между этим озером, Золотой и Крестовой горами и морем находились дачные места, застроенные коттеджами русских флотских офицеров. Взгляду налево открывался сначала выход на внешний рейд, а далее — довольно обширный Западный бассейн, на противоположной стороне которого раскинулся Новый европейский город; от моря Западный бассейн отделялся длинным и узким полуостровом Тигровый хвост. Вся эта панорама замыкалась морем и цепью высоких обрывистых гор, на которых располагалось кольцо укреплений, защищавших Порт-Артур от возможного нападения противника. Полностью закончить сооружение оборонительных укреплений города к началу войны русские военные инженеры, однако, так и не успели.

В соответствии с разработанным начальником штаба командующего морскими силами Тихого океана контр-адмиралом В. К. Витгефтом «Планом военных действий морских сил в Тихом океане на 1903 год», дополненным «Распределением морских сил в Тихом океане в военное время в 1903 году», к 1904 г. все русские морские силы были разделены между Порт-Артуром и Владивостоком . В Порт-Артуре базировались: боевая эскадра (броненосцы, новые крейсера, 1-й отряд эсминцев) и оборонительный отряд (устаревшие крейсера, 2-й отряд эсминцев, канонерские лодки и минные транспорты) — всего 7 эскадренных броненосцев, 6 крейсеров, 3 старых парусно-винтовых клипера, 4 канонерские лодки, из них 2 броненосные, 2 минных транспорта, 2 минных крейсера и 25 эскадренных миноносцев.

Именно уничтожение этого соединения военно-морских сил России, судя по всему, и являлось главной целью японской армии на первом этапе русско-японской войны. Операции против порт-артурской крепости не были в интересах японской армии. Они были нужны японскому военно-морскому флоту. «Осада Порт-Артура была необходима, — написано в официальном труде германского генерального штаба. — Японцы могли довести до конца свои операции на суше, лишь обладая господством на море. Именно по этой причине русский флот в Восточной Азии должен был быть уничтожен, а так как большая его часть укрылась от атаки японцев … в гавани Порт-Артура, то крепость должна была быть атакована с суши». «Японский флот должен был ждать прихода Балтийской эскадры, и для Японии являлось жизненно важным вопросом создать себе … выгодные условия для будущего морского боя [с русской 2-й Тихоокеанской эскадрой — прим.], то есть взять сначала Порт-Артур» . Наступление на Ляоян, где сосредотачивались главные силы русской Маньчжурской армии, японцы первоначально планировали начать уже после падения Порт-Артура, когда освободившаяся осадная армия будет переброшена в Маньчжурию под Ляоян.

В планах, выработанных русским военным командованием накануне войны, можно обнаружить любопытную эволюцию взглядов на роль Порт-Артура в этой войне. План, составленный во Временном штабе наместника Е. И. Алексеева, основывался на предположении, что, «раз у Ляояна будут своевременно сосредоточены достаточные силы, то и наступление японской армии к Порт-Артуру немыслимо, почему для обороны Порт-Артура можно назначить только его гарнизон с самыми незначительными добавлениями». Наоборот, военный министр А. Н. Куропаткин во Всеподданнейшей записке от 24 июля 1903 г. признавал «наиболее желательным и возможным планом действий японцев» тот, при котором они постараются сразу занять Корею и овладеть Порт-Артуром. По мнению А. Н. Куропаткина, достаточные силы для борьбы с Японией могли быть выставлены в Южной Манчжурии только во вторую половину года после объявления мобилизации. До этого времени Квантун будет отрезан от России, и потому численность русских войск там должна быть увеличена. И поначалу Куропаткину удалось убедить в этом наместника Алексеева, который 12(25) февраля 1904 г. докладывал царю, что возможное наступление японцев на Порт-Артур «для общих интересов наших на всем театре войны может быть признано скорее выгодным», так как крепость уже имеет 20-тысячный гарнизон. Но Куропаткин требовал и добился ещё большего усиления крепостного гарнизона, так как считал, что «если осаждённый Порт-Артур не будет иметь достаточного гарнизона, то командующий армией, тревожась за участь крепости, может быть вынужден к переходу в наступление не сосредоточенными силами, и это неизбежно приведет к поражению.» Назначенный командующим Маньчжурской армии, он «считал, что 45 тысяч [чел.] хватит для отражения штурма. Наоборот, силы Маньчжурской армии, сосредотачиваемые под Ляояном, казались ему недостаточными для перехода в контрнаступление». Порт-Артур он считал лишь крепостью, предназначенной только к тому, чтобы «приковать к себе как можно больше вражеских сил». До достижения им численного превосходства над противником он считал и вредным, и опасным оборонять какие-либо отдаленные пункты. Убежденный в том, что исход войны с Японией решится на полях Манчжурии, Куропаткин с самого начала решил позволить японцам осадить Порт-Артур, который мог, как он в то время предполагал, продержаться несколько месяцев, отвлекая на себя значительную часть сил японской армии. Командующий русской армией сознательно отказался от активных действий в начале войны, предоставив инициативу противнику, который и воспользовался этим для развертывания своих армий и подготовки к наступлению. Малочисленные отряды, которым Куропаткин поручил сдерживать наступление врага на этом первом этапе войны, не могли этого сделать. Высаживая армии по очереди, по частям, японцы тем самым давали русским определенные преимущества, которыми те и не подумали воспользоваться. Приказы Куропаткина «атаковать, но без решимости» и «с превосходящими силами в бой не вступать» действовали удручающим образом на войска, убивали в командирах желание схватиться с врагом и победить его. А когда войскам приказывается «не вступать в бой с превосходящими силами», то и дело всегда кончается тем, что они боятся тронуть и неприятельский дозор.

Подводя итог вышесказанному, можно сказать, что «великая осада» Порт-Артура началась по двум причинам. Во-первых, потому, что японское командование считало необходимым в самые кратчайшие сроки уничтожить русский флот, который там базировался. Для достижения этой важной цели оно готово было пойти на любые жертвы: ведь погибшие солдаты 3-й армии Ноги могли быть заменены, а Соединенный флот Того должен был победить с теми же кораблями, с которыми он начал войну. Во-вторых, вследствие того, что русское сухопутное командование решило не мешать началу этой осады, считая для себя выгодным, чтобы Порт-Артур отвлек на себя войска противника.

Порт-Артур был отрезан от сухопутных сообщений с Маньчжурской армией с 23 апреля (6 мая) 1904 г. (после высадки 2-й армии Оку в Бидзыво) и от морских сообщений через китайский порт Инкоу — с 11(24) июля 1904 г. (после боя у Ташичао). 13(26) мая 1904 г. японская 2-я армия Оку прорвала оборону русских на Цзиньчжоуском перешейке, преграждавшему подступы к Порт-Артуру в самой узкой части Ляодунского полуострова. В результате этой победы японцы 19 мая (1 июня) 1904 г. заняли порт Дальний, который стал местом сосредоточения 3-й армии Ноги, предназначенной для действий против Порт-Артура. Уже 13-15(26-28) июля 1904 г. эта армия атаковала и после упорного боя, стоившего ей 6000 чел. убитыми и ранеными, прорвала последние укрепленные позиции русских на Зеленых горах, преграждавших ближайшие подступы к крепости. Фактическая осада Порт-Артура началась тогда, когда 17(30) июля японцы подошли к городу на расстояние выстрела главного калибра броненосцев, и русские корабли провели первую стрельбу по противнику из гавани. 25 июля (7 августа) 1904 г. японская артиллерия провела первую бомбардировку города и порта.

Укрепления крепости

В руках китайцев Порт-Артур был военной базой, соответственным образом укрепленной. Там имелось четыре береговых батареи и несколько высоких земляных сооружений, которые окружали город с востока и севера и соединялись между собой земляным валом, получившим впоследствии название китайской стенки. Кроме того, по ближайшим окрестностям города было разбросано свыше двух десятков инпаней, обнесенных глинобитной стеной, однако большинство из них были разрушены, поэтому эти укрепления Порт-Артура при передаче его китайцами в 1898 году большой боевой ценности уже не представляли. Заняв город и желая иметь в нём военный порт и базу для флота, Россия должна была создавать здесь заново крепость, к составлению проекта которой было приступлено на месте в том же 1898 году, когда город был занят.

Местная комиссия предложила усовершенствовать и перевооружить старые китайские береговые батареи, а затем заменить эти батареи новыми. Линию фортов сухопутного фронта проектируемой крепости признавалось необходимым вынести на Волчьи горы примерно в 8 км от окраины Старого города. Следующий проект, составленный прибывшей в Порт-Артур особой комиссией в октябре 1898 года, отличался от первого проекта главным образом тем, что линия фортов не доходила до Волчьих гор, а шла примерно в 4,5 км от города по линии Дагушань — Драконов хребет — Панлуншан — Угловые горы — Высокая гора и высота Белый волк. Эта линия сухопутной обороны имела протяжение 70 км и требовала 70-тысячного гарнизона и 528 орудий только сухопутного вооружения.

Межведомственное совещание, на рассмотрение которого попал этот проект, стремилось к возможной экономии расходов на Квантун людьми и деньгами. Оно высказало пожелание, чтобы гарнизон Квантуна не превышал наличного там тогда числа штыков и сабель, а именно 11300 человек, чтобы «организация охраны полуострова не являлась чрезмерно дорогой и опасной в политическом отношении».

Военное ведомство, приняв эту директиву, командировало в Порт-Артур профессора К. И. Величко, занимавшего в то время должность члена Инженерного и Крепостного комитетов, и дало ему для составления проекта крепости руководящие указания. В соответствии с этими указаниями и был составлен конечный проект крепости, по которому протяжение сухопутной линии обороны, прошедшей по высотам Драконова хребта, возвышенности перед Кладбищенской горой, Зубчатой горе, возвышенности у деревни Саншугоу, Вальдшнепиному холму, высотам у южного угла Западного бассейна и горе Белый волк, составило 19 км. Центром дуги, по которой расположились все форты сухопутной линии, был вход во внутренний рейд у оконечности так называемого Тигрового хвоста, а радиус этой дуги был 4 км; она замыкалась приблизительно 8,5-километровой приморской позицией в виде тупого входящего угла около 12º.

Кроме главной оборонительной линии, состоявшей из шести фортов и пяти промежуточных укреплений, проект предусматривал ещё окружение Старого города и Восточного бассейна непрерывной центральной оградой из опорных пунктов временного характера и связывающих их линий в виде вала со рвом, имеющим отвесный контрэскарп и фланковую оборону. И хотя возведение главной оборонительной линии намечалось в первую очередь, но так как эта линия обладала недостатками, вызывавшимися экономическими соображениями, то во вторую очередь предусматривались также различные передовые постройки и позиции (например, на горе Дагушань). Приморский фронт должен был состоять из 25 береговых батарей, расположенных тремя группами: на Тигровом полуострове, Золотой и Крестовой горах. На все эти батареи назначалось 124 орудия, среди которых 254- и 152-мм пушки, 280- и 229-мм мортиры, 57-мм береговые пушки, полевые батарейные пушки и старые 152-мм трёхтонные пушки.

Стоимость инженерных работ исчислялась в сумме 7,5 млн рублей; почти во столько же должны были обойтись и все артиллерийские средства. Итого на постройку порт-артурской крепости должно было быть отпущено около 15 млн рублей. Эта сумма не кажется чрезмерной, если вспомнить, что сразу все три серийных эскадренных броненосца типа «Полтава» (постройки 1892—1900 годов) в общей сложности обошлись российской казне только на одну треть дороже (по 7-8 млн рублей каждый).

В таком виде проект крепости был утвержден в 1900 году, к работам приступили несколько раньше. Но в силу малых денежных отпусков эти работы велись не сразу, а были разделены на три очереди, с расчетом окончить постройку крепости в 1909 году. И до 27 января (9 февраля) 1904 году, когда уже началась русско-японская война, на оборонительные работы было отпущено всего 4,5 млн рублей, то есть менее одной трети необходимого. Поэтому к означенному сроку в крепости было произведено лишь немногим более половины всех работ, причем наибольшее внимание было обращено на приморский фронт, который оказался в наибольшей степени готовности: на нём были возведены 21 батарея, в том числе 9 долговременного типа и ещё 12 временных, и 2 пороховых погреба. На сухопутном фронте были окончены только форт № IV, укрепления № 4 и 5, батареи лит. А, Б и В и 2 питательных погреба. Остальные сооружения были или ещё не окончены, или только начаты постройкой, или даже совсем не начаты. К числу таких неоконченных, но имевших первостепенное значение при обороне крепости (так как на них впоследствии велась сухопутная атака), относились форты № II и III и временное укрепление № 3. К началу войны порт-артурская крепость имела на вооружении 116 готовых к действию артиллерийских орудий, из них на морском направлении 108, а на сухопутном вообще всего лишь 8 (на форту № IV) орудий вместо 542 по табели.

После начала боевых действий возведение укреплений ускорилось по хорошо разработанному плану инженер-подполковника С. А. Рашевского и под умелым руководством командира 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-майора Р. И. Кондратенко. Последний являлся душой всей обороны: во многом благодаря ему гарнизон сделал все возможное для того, чтобы повысить обороноспособность Порт-Артура. Работы велись и днем, и ночью. В город прибывали эшелоны с войсками, артиллерией, пулеметами и боеприпасами. Но сделать в пять месяцев, притом в порядке импровизации, работы, которые были рассчитаны на пять лет, было, к сожалению, все же вне пределов человеческой возможности.

К началу 17(30) июля 1904 года тесной осады Порт-Артура японскими войсками фортификационные сооружения крепости состояли из пяти фортов (№ I—V), трех укреплений (№ 3 — 5) и четырёх отдельных артиллерийских батарей (литера А, Б, В и Д). В промежутках между ними были вырыты стрелковые окопы, прикрывавшиеся колючей проволокой и на самых опасных направлениях зарытыми в землю фугасами. На флангах были оборудованы также передовые позиции полевого типа на горах Сягушань, Дагушань, Высокая и Угловая. В сторону долины Шуйшин были вынесены редуты Кумирненский, Водопроводный и Скалистый. За поясом основных укреплений, между ними, а также на приморском фронте были установлены батареи и отдельные огневые точки кинжального действия: из них наиболее известны в истории обороны Большое и Малое Орлиные гнезда, Заредутная батарея, приморские номерные батареи, редуты № 1 и 2, Курганная батарея, Перепелиная гора, Спина Дракона и др.

Система крепостных сооружений опиралась на довольно выгодный для обороны рельеф местности. Все укрепления были сооружены на горах, напротив которых к северу находилось сравнительно ровное пространство. По мере приближения к укреплениям оно переходило в открытую покатую местность, находившуюся под обстрелом артиллерийского и ружейного огня защитников. Всюду имелись наблюдательные пункты для корректирования артиллерийского огня. Задние склоны высот служили хорошим прикрытием для людей и орудий.

Организационно сухопутная оборона Порт-Артура делилась на два сектора. Первый под командованием командира 1-й бригады 7-й стрелковой дивизии генерал-майора В. Н. Горбатовского включал территорию от Крестовой горы до форта № V, второй под командованием командира 2-й бригады 7-й стрелковой дивизии генерал-майора Церпицкого начинался от форта № V и заканчивался редутом Белый Волк. В состав первого из секторов входили Восточный и Северный фронты, в состав второго — наименее готовый к боям Западный фронт. Начальником сухопутной обороны крепости был назначен командир 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Р. И. Кондратенко. Всеми резервами руководил командир 4-й стрелковой дивизии генерал-майор А. В. Фок. Общее руководство обороной крепости формально должен был осуществлять комендант крепости генерал-лейтенант Смирнов, но фактически верховное командование с самого начала находилось в руках начальника бывшего Квантунского укрепленного района генерал-лейтенанта А. М. Стесселя.

Одним из существенных недостатков порт-артурской крепости было то обстоятельство, что её оборонительная линия слишком тесно примыкала к городу и гавани, что давало японцам возможность подвести пушки к тем позициям, с которых город стал обстреливаться с самых первых дней осады. В конечном счете сам Порт-Артур не удовлетворял теоретическим условиям тогдашней нормальной крепости. Некоторые укрепления наружного обвода отстояли от города на расстоянии меньше нормального предела — 4 км. Так, форт № III был удален от города на 2,5 км, а форты № IV и V находились от окраины Нового города всего в 1,5 км. И даже если считать охраняемой площадью только Восточный бассейн, где укрывалась русская эскадра, то и тогда оказывается, что линия сухопутных фортов отстояла от границы всего на 3 км. Осажденный Порт-Артур не мог служить надежной базой флоту: главная линия обороны проходила на расстоянии меньшем, чем дальность стрельбы японской армейской и осадной артиллерии. Понятно, что такая близость укреплений к городу вызывала бомбардировку последнего и порта с самых первых же выстрелов, причем страдали суда, склады и госпитали, а по улицам летали не только снаряды, но и ружейные пули. Такое сужение обвода было вызвано исключительно соображениями экономии и желанием вогнать протяжение обвода в соответствие со строго выделенной для города живой силой. «Благодаря неготовности крепости и необорудованности её порта … правильная идея „существования Артура для флота“ была сведена на нет: крепость не могла обеспечить эскадру от огня сухопутных японских батарей».

Как писал журналист английской газеты «Daily Mail» Б. Норигаард, Порт-Артур был бы в полном смысле слова неприступной крепостью, «если бы русские имели достаточно времени, чтобы укрепить также и внешнюю линию обороны … вдоль гряды Фенхоаншаня и Дагушаня». Эта внешняя линия, господствовавшая на большом протяжении над русскими фортами и укреплениями, стала исходным пунктом японского наступления, она хорошо прикрывала развертывание японских войск, их полевые лагеря и осадные орудия.

Были недостатки и в самой фортификационной системе: слишком малое количество долговременных укреплений, которые к тому же не были замаскированы на местности, расположение их на одной линии с большими «мертвыми» (непростреливаемыми) зонами, отсутствие в крепости хороших дорог для манёвра войсками и артиллерией, отсутствие средств воздушного наблюдения (аэростатов), ненадежная связь. Только один Восточный фронт обороны мог считаться сколько-нибудь законченным. Северный фронт был закончен лишь наполовину. Западный фронт был еле обозначен, между тем здесь находился ключ крепости — гора Высокая (или высота 203) — Малахов курган Порт-Артура, с которой хорошо просматривался весь город и рейд и с занятием которой японцами обрекалась на гибель вся русская эскадра. Эти недостатки в фортификационной системе крепости должен был восполнять сам гарнизон крепости, к счастью, состоявший большей частью из молодых солдат срочной службы в возрасте до 30 лет, которые отличались крепким здоровьем и высоким боевым духом. К 17(30) июля 1904 года на вооружении порт-артурской крепости было всего 646 артиллерийских орудий и 62 пулемета, из этого числа 514 орудий и 47 пулеметов было установлено на сухопутном фронте. Для защиты с моря имелось: 5 10-дюймовых пушек (10 по табелю), 12 9-дюймовых пушек, 20 современных 6-дюймовых пушек Кане, 12 старых 6-дюймовых пушек в 190 пудов (4 по табелю), 12 батарейных 120-миллиметровых пушек, 28 57-миллиметровых пушек (24 по табелю), а также 10 11-дюймовых и 32 9-дюймовых мортир. Снарядов имелось всего 274 558 (из них тяжелых: 2004 11-дюймовых, 790 10-дюймовых и 7819 9-дюймовых), в среднем около 400 на каждое орудие. Почти с самого начала войны стала ясна бесполезность мортир против кораблей и они стали использоваться для обороны на сухопутном фронте (как впрочем и большинство пушек были либо перенесены туда, либо получили возможность круговой стрельбы). Однако тут сказалась чрезвычайно малые (в сравнении с 35 тысячами израсходованных японской армией во время осады 11-дюймовых зарядов) для этого запасы снарядов. Для перевозки грузов, материальной части, боевого запаса, продовольствия и пр. в крепости было 4472 лошади. Ко дню тесного обложения крепости гарнизон был обеспечен продовольствием: мукой и сахаром на полгода, мясом и консервами только на один месяц. Затем пришлось довольствоваться кониной. Запасов зелени было мало, из-за чего во время осады в гарнизоне было очень много случаев заболевания цингой.

Оборона

Бои за передовые укрепления

25 июля (7 августа) 1904 г. японцы открыли ожесточённый огонь по передовой позиции Восточного фронта — редутам Дагушань и Сяогушань, и к вечеру их атаковали. Весь день 26 июля (8 августа) 1904 г. там шёл упорный бой — и в ночь на 27 июля (9 августа) 1904 г. оба редута были оставлены русскими войсками. Русские потеряли в боях 450 солдат и офицеров. Потери японцев, по их данным, составили 1280 человек.

Первый штурм

6 августа (19 августа) 1904 японцы начали бомбардировку Восточного и Северного фронтов, и последний был атакован. 6—8 августа (19—21 августа) 1904 японцы атаковали с большой энергией Водопроводный и Кумирненский редуты и Длинную гору, но отовсюду были отражены, успев занять лишь Угловую и укрепление Панлуншань.

8—9 августа (21—22 августа) 1904 Ноги штурмовал Восточный фронт, овладел ценою жестоких потерь передовыми редутами и 10 августа (23 августа) 1904 подошёл к линии фортов. В ночь на 11 августа (24 августа) 1904 он думал нанести крепости решительный удар, в промежуток между фортами II и III, но удар этот был отражён. Форты и Китайская стенка остались за осаждёнными.

В этом четырёхдневном сражении полегла почти половина японской армии — 20 000 человек (из них 15 000 перед Восточным фронтом). Потери российской армии составили около 3 000 убитых и раненых.

Осада и второй штурм

После неудачи первого штурма Ноги на некоторое время перешёл к осаде. Японцы получали подкрепления и строили осадные сооружения.

Второй штурм начался 6 сентября (19 сентября) 1904, и к утру 7 сентября (20 сентября) 1904 японцы овладели передовыми позициями русских — Водопроводным и Кумирненским редутами и Длинной горой. 8—9 сентября (21—22 сентября) 1904 шёл упорный бой за Высокую гору, в которой японцы видели ключ к Артуру. Однако японцам не удалось взять Высокую гору — её сохранением в результате боёв 9 сентября русская армия обязана глазомеру и находчивости полковника Ирмана, решительности лейтенанта Подгурского и героизму стрелков 5-го полка. Подгурский с тремя охотниками выбил пироксилиновыми шашками три роты японцев, занявших было люнеты. Потери русских составили 1500 человек, японцев — 6000.

Продолжение осады и третий штурм

После очередной неудачи японцы развернули земляные работы в ещё больших масштабах. Сапёры, выйдя на передовую линию, рыли день и ночь, подводя параллели, траншеи и ходы сообщения к фортам и другим укреплениям Порт-Артура. 18 сентября (1 октября) 1904 осаждавшие впервые применили для обстрела крепости 11-дюймовые гаубицы, снаряды которых пробивали бетонные своды фортов и стены казематов. Русские солдаты по-прежнему стойко держались, хотя положение их и ухудшилось. С 29 сентября фронтовики стали получать по 1/3 фунта конины на человека, и то только два раза в неделю, но хлеба было ещё достаточно, его выдавали по 3 фунта на день. Из продажи исчезла махорка. В связи с тяготами окопной жизни и с ухудшением питания появилась цинга, которая в отдельные дни вырывала из рядов больше людей, чем снаряды и пули противника.

17 октября (30 октября) 1904 после трёхдневной артиллерийской подготовки, безусловно ослабившей силу обороны, генерал Ноги отдал приказ для генеральной атаки. Утром осадная артиллерия открыла шквальный огонь. К полудню он достиг предельной силы. Поддерживаемая артиллерией, японская пехота пошла на приступ. Атаки кончились полным разгромом японцев. Хотя 18 октября (31 октября) 1904 было совершенно ясно, что очередной штурм крепости провалился, тем не менее Ноги приказал продолжать атаки против форта № II. Бой начался в 5 часов пополудни и длился с перерывами до часу ночи и опять безуспешно для японцев.

Четвёртый штурм. Гибель эскадры

В первых числах ноября армия Ноги усилилась новой (7-й) пехотной дивизией. 13 ноября (26 ноября) 1904 генерал Ноги предпринял четвёртый — общий — штурм Артура. Удар был направлен с двух сторон — на Восточный фронт, где свелся к отчаянному, бешеному натиску, и на гору Высокая, где разыгралось девятидневное генеральное сражение всей осады. В бесплодных атаках оборонительных укреплений крепости японские войска потеряли в атакующих дивизиях до 10 % живой силы, но главная задача штурма, прорвать фронт русских, осталась невыполненной.

Генерал Ноги, оценив обстановку, решил прекратить атаки на широком (Восточном) фронте и сосредоточить все силы для захвата горы Высокая, с которой, как ему стало известно, просматривалась вся порт-артурская гавань. После ожесточённых боёв продолжавшихся десять дней 22 ноября (5 декабря) 1904 Высокая была взята. В боях за Высокую японская армия потеряла до 12 тысяч солдат и офицеров, на всем фронте около 18 000. Потери русских войск на Высокой доходили до 4 500 человек, а на всем фронте превысили 6 000. На другой день после захвата горы японцы оборудовали на ней наблюдательный пункт для корректировки артиллерийского огня и открыли стрельбу из 11-дюймовых гаубиц по кораблям Порт-Артурской эскадры. Таким образом, была окончательно предрешена участь русских броненосцев и крейсеров.

Капитуляция крепости

20 декабря 1904 (2 января 1905) генерал А. М. Стессель заявил о своём намерении вступить в переговоры о сдаче. Это было сделано вопреки мнению Военного совета крепости, который выступал за продолжение обороны. 23 декабря 1904 (5 января 1905) была заключена капитуляция, согласно которой гарнизон в составе 23 000 человек, из которых боеспособных было порядка 10-11 тысяч человек, остальные больные и раненые, сдавался военнопленными со всеми запасами боевого снаряжения. Офицеры могли вернуться на Родину, дав честное слово, что не будут участвовать в военных действиях.

Обвинение Стесселя

Уволенный в 1906 году со службы А. М. Стессель на следующий год предстал перед военным трибуналом, который приговорил его к смертной казни за сдачу порта. Обвинение утверждало, что в течение всего периода обороны Стессель не руководил действиями гарнизона по защите крепости, а, наоборот, сознательно готовил её к сдаче.

Следственная комиссия, разбиравшая порт-артурское дело, нашла в действиях Стесселя признаки целого ряда преступлений, и обвинение состояло из множества пунктов. Однако на суде оно почти полностью развалилось, сократившись до трёх тезисов:

1) сдал крепость японским войскам, не употребив всех средств к дальнейшей обороне;

2) бездействие власти;

3) маловажное нарушение служебных обязанностей.

Под «бездействием власти» подразумевалось следующее: в Порт-Артуре генерал-лейтенант А. В. Фок в насмешливом тоне критиковал действия неподчинённых ему лиц, а Стессель этого не пресёк. За это «бездействие власти» Стесселю потом дали месяц гауптвахты.

Третий пункт был назван маловажным самим же судом.

Остался лишь один пункт (первый), причём (см. формулировку) — в нём нет ничего про трусость, бездарность, некомпетентность или предательство. Более того в приговоре Верховного военно-уголовного суда по делу о сдаче крепости Порт-Артур признано, что крепость «выдержала под руководством генерал-лейтенанта Стесселя небывалую по упорству в летописях военной истории оборону».

Значение обороны Порт-Артура

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Порт-Артур стоил противнику колоссальных жертв. Японская армия, действовавшая на Квантунском полуострове против русской крепости, потеряла за время осады свыше 110 тысяч человек, из них до 10 тысяч офицеров.

Порт-Артур пал на 329-й день после начала войны, в ходе которой он сыграл выдающуюся роль. На подступах к крепости была перемолота стотысячная армия японцев; русский флот и гарнизон приковали к себе почти весь флот неприятеля. Оборона Порт-Артура дала возможность Куропаткину сосредоточить в Маньчжурии армию и организовать оборону.

Английский корреспондент Эллис Бартлетт, находившийся при армии Ноги и наблюдавший осаду Порт-Артура в продолжение всего её периода, писал:

История осады Порт-Артура — это, от начала до конца, трагедия японского оружия; …ни в области стратегии, ни в области военного искусства не было проявлено со стороны японцев ничего выдающегося или особенно замечательного. Всё ограничивалось тем, что тысячи людей размещались как можно ближе к неприятельским позициям и бросались в непрерывные атаки.

Что осада слабоукреплённой к началу войны крепости Порт-Артур не принесла славы японскому оружию, об этом заявлял и сам генерал Ноги в письме генералу Тераучи, написанном после осады: «…Единственное чувство, — писал он, — которое я в настоящее время испытываю, — это стыд и страдание, что мне пришлось потратить так много человеческих жизней, боевых припасов и времени на недоконченное предприятие».

Награды

• Медаль «В память русско-японской войны» имела особый серебряный вариант, предназначавшийся защитникам Порт-Артура.
• Во Франции были собраны пожертвования на награждение героев обороны медалями. Однако, эти медали были вручены только в 1910 году, с большим опозданием и без права ношения, так как эта награда не была официальной и на ней упоминалось имя А. М. Стесселя, отданного под суд.
• В честь 10-летия обороны Порт-Артура был учреждён крест «За Порт-Артур».

Интересные факты

• В Порт-Артуре, во время осады японцами, М. П. Налётов строил подводную лодку по своему проекту. Эту подлодку он взорвал перед капитуляцией Порт-Артура, чтобы она не досталась японцам.
• Генерал Ноги, испытывая чувство стыда (за неоправданные с его точки зрения людские и материальные потери), имел намерение совершить обряд сеппуку (харакири). Но император Муцухито запретил ему это. После смерти императора Ноги вместе с женой всё же исполнил своё намерение.
• В связи с тем, что осаждённые испытывали значительный снарядный голод, в портовых мастерских было освоено производство собственных боеприпасов. Так, в октябре 1904 года изготавливалось по 20-30 6-дюймовых чугунных снарядов. Отливались 3-дюймовые гранаты из бронзы.
• По утверждению участника осады Михаила Лилье, разрывалось не более 20 % 11-дюймовых снарядов японских мортир. Несмотря на кажущуюся фантастичность таких цифр, они косвенно подтверждаются. Из откопанных (существенная часть снарядов попала в бухту или в зоне боевых действий), отобранных (большинство были повреждены о скалистую почву) и восстановленных (в снарядах менялись взрыватели на более надёжные русские), более двухсот 210-килограммовых снарядов были отправлены назад адресатам.
• Сергей Власьев и Леонид Гобято изобрели и построили первый в мире миномёт на базе 47-мм орудия, стрелявшего шестовыми минами. Это изобретение активно использовалось во время осады.

Оборона Порт-Артура в искусстве

• Фильм 1936 года «Порт-Артур» совместного немецко-французско-чехословацкого производства режиссёра Николаса Фаркаша, в одной из главных ролей — австрийский актёр Антон Уолбрук (Вольбрюк)
• Советский фильм-спектакль 1964 года «Порт-Артур», снятый по пьесе И. Попова и Александра Степанова в постановке Малого театра. Режиссёры — Константин Зубов, Галина Холопова, П. Марков. В ролях — Николай Анненков (адмирал Макаров), Виктор Шарлахов (Стессель), Юлия Бурыгина, Владимир Кенигсон, Николай Рыжов и другие.
• Японский фильм 1969 года «Битва в Японском море» (Nihonkai daikaisen). Режиссёр — Сэйдзи Маруяма. В ролях — Тосиро Мифунэ (адмирал Того Хэйхатиро), Тисю Рю (генерал Ноги).
• Японский фильм 1980 года «Высота 203» (203 kochi). Режиссёр — Тосио Масуда. В ролях — Тацуя Накадай (генерал Ноги), Тосиро Мифунэ (Император Мэйдзи), Тэцуро Тамба (генерал Кодама).
• Существует башкирская народная песня «Порт-Артур», рассказывающая о событиях 1904 года.
• В крымскотатарской народной песне «Порт-Артур» поется о крымских джигитах, защищавших дальневосточные границы России во время русско-японской войны.
• «Тучи над холмами» (яп. 坂の上の雲 Сака но Уэ но Кумо) — сериал, повествующий о событиях эпохи Мэйдзи (с 1886 года до русско-японской войны) снятый в 2009-2011 годах. Статья на английском - [en.wikipedia.org/wiki/Saka_no_Ue_no_Kumo_%28TV_series%29 Saka no Ue no Kumo (TV series)]  (англ.).

Литература

• Янчевецкий Д. Г. У стен недвижного Китая. — СПб. — Порт-Артур, издание П. А. Артемьева, 1903.[militera.lib.ru/db/yanchevetsky_dg/index.html]
• Оборона Порт-Артура. А. фон-Шварц, Ю. Романовский. 1908
• Степанов, Александр Николаевич. Адмирал Макаров в Порт-Артуре: повесть / Степанов А. — Владивосток: Примиздат, 1948. — 149 с.
• Степанов А. Порт-Артур: Историческое повествование. Ч. 1-4 / Степанов А. — М.: Сов. писатель, 1947
• Степанов А. Порт-Артур: Историческое повествование. Кн. 1 / Степанов А. — М.: Гослитиздат, 1950. — 539 с.: ил., портр.
• Степанов А. Порт-Артур: Историческое повествование. Кн. 2 / Степанов А. — М.: Гослитиздат, 1950. — 640 с.: ил.
• Сорокин А. И. Героическая оборона Порт-Артура 1904—1905 гг. / Сорокин А. И. — М.: ДОСААФ, 1955. — 118 с.: ил., карт.
• Сметанин А. И. Оборона Порт-Артура / Ред. А. Б. Шолохов.. — М.: Воениздат, 1991. — 144, [8] с. — (Героическое прошлое нашей Родины). — 50 000 экз. — ISBN 5-203-00488-9.
• Кейзерлинг А. Воспоминания о русской службе : [пер. с нем.] / Кейзерлинг Альфред. — М.: Академкнига, 2001. — 447 с.: 4 л. ил.
• Костенко М.И. Осада и сдача крепости Порт-Артур. Мои впечатления. — Киев, 1906. — 276 с.
• Плотников И. Ф. Александр Васильевич Колчак: Исследователь, адмирал, верхов. правитель России / Плотников Иван Федорович; общ. ред. Благово В. А.; отв. ред. Сапожников С. А. — М.: Центрполиграф, 2003. — 702 с.: фот.
• Шацилло В. Русско-японская война: 1904—1905 / Вячеслав Шацилло; Лариса Шацилло. — М.: Мол. гвардия, 2004. — 470 с.: ил.
• Горинов М. М. История России XX века / Горинов Михаил Михайлович, Пушкова Любовь Леонидовна. — М.: Росмэн: Просвещение, 2004. — 319 с.: ил.
• Алексей Васильевич Шишов. Неизвестные страницы русско японской войны: 1904—1905 гг. М.: Вече, 2004. ISBN 5-9533-0269-X [kpv555.narod.ru/download/books/russ_yapon_voina.txt], [lib.aldebaran.ru/author/shishov_aleksei/shishov_aleksei_neizvestnye_stranicy_russkoyaponskoi_voiny_19041905_gg/]
• Шумский К. Этюды из обороны Порт — Артура. — Русская Старина, 1913.
• Нахапетов Б. А. Организация медицинской помощи в осажденном Порт-Артуре / Б. А. Нахапетов // Вопросы истории. — 2005. — N 11. — С. 144—150.
• Сорокин А. И. Героическая оборона Порт-Артура 1904—1905 гг. / Сорокин А. И. — М.: ДОСААФ, 1955. — 118 с.: ил., карт.
• [library6.com/3596/item/345661 Дело о сдаче крепости Порт-Артур японским войскам в 1904 г. Отчет.]. — СПб.: Изд-во В.Березовского, 1908. — 481 с. Комментированная публикация судебного отчета.

Ссылки

• Керсновский А. А. [militera.lib.ru/h/kersnovsky1/index.html История русской армии]. — М.: Эксмо, 2006. — Т. 3. — ISBN 5-699-18397-3.. Глава XIII. Война с Японией 1904—1905 годов и первая смута
• [militera.lib.ru/h/sorokin_ai/index.html Сорокин А. И. Оборона Порт-Артура. Русско-японская война 1904—1905]
• [fortress.vif2.ru/biblio/yakovlev/29.htm Условия проектирования и постройки крепости Порт-Артур.]
• [militera.lib.ru/memo/english/norregaard_bw/index.html Норригаард Б. В. Великая осада (Порт-Артур и его падение)]
• [bludoslov.narod.ru/history/port-artur.htm «Порт-Артур. март 1898 — февраль 1904». Статья]
• [alter-vij.livejournal.com/173232.html Форт № 2 в Порт-Артуре]
• [alter-vij.livejournal.com/174760.html Орлиное гнездо]
• [alter-vij.livejournal.com/176642.html Гора Высокая]
• [maps.google.ru/maps?hl=ru&ll=38.797845,121.255031&spn=0.014951,0.027874&vpsrc=6&t=h&z=16 Ссылка на современный Порт-Артур (Люйшунь) на картах Google с фотографиями]

Отрывок, характеризующий Оборона Порт-Артура

– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.