Оборона Урмийского района

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Оборона Урмийского района
Основной конфликт: Персидская кампания
Дата

декабрь 1915 — январь 1916 года

Место

Иранский Азербайджан

Противники
Ван-Азербайджанский отряд 3-я Сводная дивизия
37-я дивизия
Командующие
Ф. Г. Чернозубов Халил-бей
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно
 
Персидская кампания
Урмия (1) Дилиман Рейд Шарпантье Мусалла Тебриз Хамадан Кум Рабат-Керим Урмия (2) Керманшах Каср-е-Ширин Рейд Гамалия Равандуз Ханекин-Хамадан Мосул

Оборона Урмийского района (декабрь 1915 — январь 1916 года) — действия частей русского Ван-Азербайджанского отряда против турецких и курдских сил в районе озера Урмия в ходе кампании 1915 года на Кавказском фронте и Персидском театре Первой мировой войны.





Положение на театре

В результате успешного завершения в июне 1915 года Урмийской операции турецкие части были вытеснены из Иранского Азербайджана и отступили в район южнее озера Ван, а воинственные курды, впечатленные рейдом Шарпантье, на время прекратили партизанские вылазки.

Это позволило перебросить пехотные части Азербайджанского отряда в состав 4-го Кавказского АК для наступления на Манцикерт. После разгрома в Манцикертском сражении турки осенью 1915 проявляли активность только южнее озера Ван, где против них действовал Ванский отряд генерала И. Е. Трухина[1]. Так как этот район был отделен от участка 4-го Кавказского корпуса, отряд Трухина был подчинен Азербайджанскому отряду, получившему название Ван-Азербайджанского. В сентябре — ноябре Трухин с переменным успехом вел боевые действия, и 16 (29) ноября после двухдневного упорного боя сбил противника в районе селения Вартанис, отбросил к западной оконечности озера и оказался в одном переходе от Битлиса[2].

На персидском театре осенью 1915 турки возобновили продвижение от Мосула к Урмии. Ассирийцы, несколько месяцев боровшиеся с турками в горах Хаккяри, во главе с патриархом Мар-Шимуном XIX отступили под натиском противника в район Урмии. В конце года из них была образована небольшая команда разведчиков во главе с нештатным драгоманом русского консульства в Урмии Ага-Петросом[3].

Начавшееся в декабре наступление более крупных турецких сил через Равандуз на Соуч-Булаг потребовало переброски на усиление Ван-Азербайджанского отряда 4-й Кубанской пластунской бригады генерала А. Е. Крутеня[4].

Бои у Миандоаба и Ошневие

Стало известно, что в Мосул из Битлиса прибыли 4 немецких офицера и 200 солдат[5]. Ф. Г. Чернозубов 12 (25) декабря приказал сводному отряду генерала К. Н. Стояновского[6], удерживать район к югу от озера Урмия до подхода подкреплений.

16 (29) декабря турки и курды атаковали отряд кубанского войскового старшины Захарова в районе Миандоаба и заставили его отступить к переправе, которую прикрывали две сотни 1-го Нерчинского казачьего полка. Нерчинцы ударили наступавшему противнику во фланг, а затем вместе с кубанцами отбросили турок к Амирабаду, очистив долину реки Татава. Для усиления отряда из Тавриза были направлены остальные четыре сотни нерчинцев[7].

Для выяснения положения противника была предпринята усиленная рекогносцировка в районе Ошневие (к юго-западу от озера Урмия). Отряд войскового старшины Куклина в составе двух сотен верхнеудинцев, двух рот пехоты и армянской дружины двумя колоннами выступил на запад. Правая походная колонна князя Ухтомского, выйдя из селения Гялас, и двигаясь правым берегом реки Рубар-Ушнуэ по горному хребту, атаковала противника, овладев в бою тремя из четырёх линий вражеских окопов на подступах к Ошневие[8].

Левая колонна подъесаула Церельникова перед селением Имам сбила заслон из 60 спешенных курдов, затем отразила атаку двух турецких эскадронов. После этого Куклин отправил на поддержку правой колонны 2 пулемета и конную сотню из армянской дружины. С их помощью князь Ухтомский заставил турок отступить к селению Гирдкашан[9].

Войска подошли к Ошневие, но из-за недостатка боеприпасов и появления на флангах значительной конницы противника штурмовать его не стали. На высоте Мола-Иса, контролировавшей проход к Ошневие и речную долину, оставили роту армянских дружинников. Через два дня две роты турок при поддержке нескольких сотен курдов атаковали армян. Те отразили турок ружейным огнём, но обход курдами с фланга принудил роту к отступлению; в рукопашном бою часть её погибла. Подошедшие на помощь части 3-го Верхнеудинского полка отбросили противника[10].

23 декабря (5 января) на участке к востоку от озера Урмия около 500 курдов пытались переправиться через Джиготу, но были отброшены нерчинцами. На следующий день казаки выбили курдов из Миандоаба, но те получили подкрепление, и нерчинцы отступили в селение Кара-Топа, потеряв 7 человек убитыми и 8 ранеными[10].

Окончание боевых действий

Не добившись успеха военным путём, турки через свою агентуру пытались вызвать панику в русском тылу. В ночь на 23 декабря (5 января) в Урмии были расклеены листовки, возвещавшие о скором вступлении в город отрядов Халил-бея и Хейдар-паши. Первый из этих командиров был известен как организатор массовых убийств армян в Ванской области, поэтому жители начали спешно покидать город[11].

Русское командование организовало патрулирование дорог и горных троп казачьими разъездами, задерживавшими и разоружавшими подозрительных лиц, и уничтожавшими турецких агентов. Контрразведка выяснила, что персидские телеграфисты поставляют информацию противнику. Чтобы предотвратить утечку сведений, были сняты все телеграфные аппараты в Геогане и Мераге, а затем разрушены телеграфные линии на перевалах[12].

В январе перевалы были окончательно занесены снегом, курдское ополчение разошлось по домам и всякая боевая активность прекратилась до весны.

Напишите отзыв о статье "Оборона Урмийского района"

Примечания

  1. 2-я Забайкальская бригада, пограничный батальон, пограничная конная сотня, горная батарея, четыре армянские дружины
  2. Масловский, с. 202—203
  3. Масловский, с. 203
  4. 4 кубанских и 2 терских батальона (Масловский, с. 203—204)
  5. Шишов, с. 230
  6. Составлен на базе 3-й Отдельной Забайкальской казачьей бригады, и состоял из 3-го Кубанского и 3-го Верхнеудинского казачьих полков, пограничного полка, 4-й и 7-й армянских дружин, 2-й и 4-й Забайкальских казачьих батарей, отдельной пулеметной команды (Шишов, с. 231)
  7. Шишов, с. 231—232
  8. Шишов, с. 232—233
  9. Шишов, с. 233
  10. 1 2 Шишов, с. 234
  11. Шишов, с. 235
  12. Шишов, с. 235—237

Литература

  • Масловский Е. В. Мировая война на Кавказском фронте. — Париж: Возрождение, 1933
  • Шишов А. В. Персидский фронт (1909—1918). Незаслуженно забытые победы. — М.: Вече, 2010. — (Военные тайны XX века). — ISBN 978-5-9533-4866-9

Отрывок, характеризующий Оборона Урмийского района

Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.