Оборона польской почты в Гданьске

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Оборона польской почты в Гданьске
Основной конфликт: Польская кампания вермахта (1939)
Вторая мировая война

Памятник защитникам почтамта № 1 в Гданьске
Дата

1 сентября 1939 (4:45 — 19:00)

Место

Вольный город Гданьск

Итог

Захват польского почтового ведомства в Гданьске силами СС и полиции при поддержке артиллерии вермахта

Противники
Польша Германия
Командующие
Конрад Гудерский†
Альфонс Флисыковский 		Вилли Бетке
Силы сторон
55 служащих почты,
вооружение: 3 ручных пулемета Браунинга (образца 1928 года), около 40 пистолетов, несколько винтовок и гранат 		180 военнослужащих СС, 3 артиллерийские установки вермахта и не менее 3 бронемашин
Потери
6 убитых в бою,
2 убито при сдаче,
5 раненых (умерли в госпитале),
38 расстреляны;
четырём удалось бежать 		10 убитых
25 раненых

Оборо́на по́льской по́чты в Гда́ньске (польск. Obrona Poczty Polskiej w Gdańsku) (1 сентября 1939 года) — один из первых боёв Второй мировой войны и польской кампании, в ходе которого сотрудники польского почтового отделения в Гданьске (Данциге) в течение 15 часов обороняли здание почты от войск СС.





Предыстория

См. также: История почты и почтовых марок Данцига

В 1920 году Гданьск (Данциг) вновь стал вольным городом (под юрисдикцией Лиги Наций). Бо́льшую часть его населения составляли немцы (поляков было по разным оценкам от 2,4 до 34 %[1]), поэтому всё управление города строилось на немецкий манер. Государственным языком также являлся немецкий. В соответствии с Парижским соглашением от 9 ноября 1920 года Польша представляла и защищала интересы граждан Гданьска (Данцига) за границей, а сама территория вольного города входила в польское таможенное пространство. В 1924 году Польша получила согласие Лиги Наций на создание транзитного военного склада на полуострове Вестерплатте и размещение небольшого гарнизона для его охраны.

Согласно Парижскому соглашению, к Польше также переходило неотъемлемое право пользования гданьским портом для экспорта и импорта товаров, а также организация своей почтовой, телеграфной и телефонной службы.

В 1921 году была создана Дирекция почт и телеграфов 2-й Речи Посполитой в Гданьске. Она расположилась в Старом городе, в здании на площади Яна Гевелия, 1/2, известном среди горожан как «польская почта». В подчинении Дирекции находились следующие почтовые учреждения:

  • Гданьск-1 — располагался в том же здании, что и Дирекция, на площади Яна Гевелия, 1/2.[2]
  • Гданьск-2 — здесь производилась сортировка писем и посылок, поступающих и отправляемых по железной дороге. Почтовый офис находился на главном вокзале в помещении ПГЖД.
  • Гданьск-3 — в этом отделении осуществлялась сортировка писем и посылок, поступающих и отправляемых морским путём. Офис располагался в гданьском порту.[3]

В ночь на 5 января 1925 года в предместьях Гданьска было установлено 10 почтовых ящиков с польским гербом и надписью «Только для писем в Польшу». Уже на следующую ночь эти ящики подверглись вандализму со стороны немецких националистов, размалевавших их чёрно-бело-красными полосами.

  События в Польше в сентябре 1939 года

Польская кампания вермахта • Словацкое вторжение в Польшу • Польский поход Красной армии • военные преступления

Побережье (Гданьская бухта • Вестерплатте • Гданьск • Оксивская Скала • Хельская коса) • Граница • Жоры • Кроянты • Хойнице • Королевский лес • Мокра • Ченстохова • Пщина • Выра • Млава • Грудзёндз • Боры Тухольские • Йорданув • Венгерская горка • Буковец • Борова гора • Райсько • Ружан • Петроков • Томашув-Мазовецки • Пултуск • Лодзь • Ломжа • Визна • Воля-Цырусова • Барак • Илжа • Новогруд • Варшава • Бзура • Ярослав • Калушин • Пшемысль • Брвинов • Львов • Миньск-Мазовецки • Сохачев • Брест • Модлин • Яворув • Хайновка • Красныстав • Кобрин • Яновские леса • Томашов-Любельски • Вильно • Вулка-Венглова • Гродно • Пальмиры • Ломянки • Чесники • Красноброд • Хусынне • Владиполь • Шацк • Парчев • Вытычно • Коцк

В 1939 году в здании Гданьска-1 работало около 110 человек. Опасность германской агрессии, враждебное отношение властей вольного города, постоянные нападения местных штурмовиков СА, гитлерюгенда и других боевых групп (при полной поддержке немецкой полиции) заставили польскую администрацию серьёзно задуматься об обороне своего главного почтамта.

Претензии Германии на вольный город стали одним из главных поводов для нападения на Польшу. 1 сентября 1939 года немцы объявили о включении Данцига в состав рейха и приступили к ликвидации всех польских институтов на его территории. Главными из них были почтовое ведомство и военно-транзитный склад на Вестерплатте, ставшие первыми целями немецкого наступления во Второй мировой войне.

План обороны почтамта

Польские власти с тревогой наблюдали за немецкими устремлениями в отношении Гданьска. При этом они ясно отдавали себе отчёт, что ввод войск в узкий поморский коридор чрезвычайно опасен: в случае германского удара с запада и из Восточной Пруссии все эти части были бы обречены на уничтожение. В 1936 году генерал Тадеуш Кутшеба разработал план военной интервенции в Гданьск на случай нацистского путча. План предусматривал оборону некоторых польских объектов, в первую очередь военно-транзитного склада на Вестерплатте и здания почтамта № 1. Последний должен был выстоять шесть часов. По плану все объекты, кроме Вестерплатте, обороняли гражданские работники, резервисты или члены тайной организации «Стрелецкий союз», прошедшие хорошую военную подготовку.

До апреля 1939 года организацию самообороны возглавлял Альфонс Флисыковский, подреферент Дирекции почт и телеграфов, ветеран советско-польской войны. После обострения международного положения в марте 1939 года бойцы самообороны установили практику ночных дежурств. С апреля командование принял подпоручик Конрад Гудерский (псевдоним Конрад, или Инженер Конрад), присланный 2-м отделом Главного штаба Войска Польского. В Гданьске становилось всё более неспокойно. Опасаясь нападений, польские почтальоны выходили в город только по двое. В конце июля генеральный комиссар Речи Посполитой в Гданьске распорядился эвакуировать в Польшу семьи польских работников и почтовых служащих. Весь август прошёл в подготовке к обороне. Были убраны все деревья, окружавшие здание. Для усиления личного состава из Гдыни и Быдгоща дополнительно были направлены десять работников — унтер-офицеры резерва.

План захвата

Немцы, в свою очередь, также готовились к захвату польского почтамта. Ещё в марте по приказу из Берлина власти вольного города приступили к созданию собственных вооруженных сил. Командование над ними принял специально прибывший из Германии генерал Фридрих Эберхардт. В июле 1939 года были сформированы два полка местной полиции (нем. Landespolizei). Негласно усиливались личным составом и оружием подразделения СА и СС. В июне 1939 года в Гданьск был тайно переброшен 3-й батальон 4-го полка СС «Остмарк», усиленный местными добровольцами и переименованный в SS Heimwehr Danzig (в октябре 1939 года это подразделение вошло в состав дивизии СС «Мертвая голова»). В распоряжении этого подразделения имелись австрийские бронемашины ADGZ, скрытно переброшенные сюда из Вены (одна или две машины были переданы подразделению СС «Судетенланд»). В начале июля под видом «вспомогательной полиции» был сформирован батальон СС «Е» под командой Курта Айманна. Командовать операцией должен был комендант полиции порядка полковник Вилли Бетке, а вся ответственность за неё легла на шефа гданьской полиции оберфюрера СС Иоганна Шеффера.

3 июля полиц-обермейстер Эрих Гёртц из 2-го отдела полиции предоставил разработанный им план атаки на здание Гданьска-1. Сам комиссариат гданьской полиции, в котором работал Гёртц, располагался в прилегающем к почтамту с южной стороны крыле старого гарнизонного госпиталя. Гёртц предложил начать штурм именно отсюда; наступление в лоб он считал слишком опасным. Здесь на первом и втором этажах были установлены пулемёты. Три группы по 15-20 человек должны были прорваться через ограждение со стороны двора и ворваться в здание. На прилегающих к зданию почтамта улицах немцы также оборудовали пулемётные гнезда: с севера — в здании на улице Щероца, 6; с запада — на втором и третьем этажах домов на улице Тартачной, 6 и 12; наконец, с юга обстрел должен был вестись из дома на улице Сукенничей, 4. В общей сложности в операции принимали участие около 180 человек, составивших особое подразделение из полицейских, а также солдат Айманна и Эберхардта.

Перед штурмом

28 августа польские защитники почтамта в глубочайшей тайне доставили в здание оружие — три лёгких[4] ручных пулемета Браунинга (образца 1928 года), около 40 пистолетов, несколько карабинов и гранат. 30 августа польский главный штаб окончательно отказался от военной операции в Гданьске. Это означало и отказ от обороны большинства польских объектов в городе. До сих пор точно не известно, касался ли приказ Вацлава Стахевича здания на площади Яна Гевелия и получил ли его подпоручик Конрад. Из допросов захваченных немцами защитников почтамта следует, что они ожидали обещанную помощь.

В ночь на 1 сентября 1939 года в здании почтового ведомства на площади Яна Гевелия, 1/2, находились 43 почтовых работника, один железнодорожник и десять человек, присланных на подмогу из Гдыни и Быдгоща, а также 67-летний сторож здания Ян Пипка, его жена Малгожата (работавшая уборщицей) и их приёмная дочь, 10-летняя Эрвина Бажиховска. Этой же ночью, сразу же после выступления Гитлера по радио, в здании было объявлено чрезвычайное положение. Был распечатан и оглашён тайный план «Tj» — план обороны почтамта № 1. Командование обороной принял на себя Конрад. Ровно в 4 часа утра немцы отключили здание от электричества и прервали телефонную связь. Сразу же состоялось собрание защитников Гданьска-1. Перед теми, кто не состоял в тайной организации, выступил подпоручик Конрад. Он объяснил, что назначен командиром обороны здания, а его заместителям является Альфонс Флисыковский. Директор гданьского округа почт и телеграфов доктор Ян Михонь зачитал инструкцию, предписывающую обороняться в течение шести часов. Потом Конрад выдал оружие и приказал наглухо заблокировать все входы и выходы здания.

Оборона почтамта

На рассвете 1 сентября, в 4 часа 45 минут, жители Гданьска услышали звуки канонады: это «Шлезвиг—Гольштейн» начал обстрел Вестерплатте. Одновременно с залпами раздался сильный взрыв рядом с почтамтом. Бомба, брошенная из подвала Комиссариата полиции, моментально разворотила ограждение тыловой части здания, после чего в образовавшуюся брешь устремились две штурмовые группы, пытавшиеся сходу ворваться внутрь. Третья группа взорвала ворота в ограде со стороны улицы Сукенничей. Поляки ответили огнём из пулемётов и пистолетов, а также забросали нападавших ручными гранатами. Немцам всё же удалось высадить дверь и занять посылочный зал, но с помощью пулемётов и гранат защитники почтамта вынудили их отступить. Немецкие потери составили два человека убитыми и семь ранеными (включая командира одной из групп лейтенанта Альфреда Хаймлиха, получившего серьёзное ранение и вскоре скончавшегося в госпитале). Однако здание по-прежнему находилось под сильным огнём противника, в том числе и бронемашин SS Heimwehr Danzig.

Вскоре защитники услышали подозрительный стук со второго этажа. Оказалось, что немцы пробили стену из 2-го отдела полиции. Подпоручик Конрад забросал их гранатами, но и сам получил смертельное ранение.[5] Командование обороной принял легкораненый Альфонс Флисыковский. Очередные атаки поляки отразили около 9 и 10 часов утра. Также безрезультатно закончились для немцев попытки атаковать здание бронемашинами.

Обеспокоенный упорством защитников польской почты, полковник Бетке связался со штабом генерала Эберхардта и попросил о помощи. К 11 часам сюда прибыли два орудия калибра 75 мм и с расстояния 50—60 м открыли огонь по зданию. Однако ответный огонь вынудил артиллеристов сменить позицию, а затем и вовсе прекратить огонь. В 13 часов в атаку вновь устремились бронемашины, которые сумели подобраться прямо к ограде. За ними укрылась пехота, пытавшаяся забросать окна гранатами. Несмотря на нехватку боеприпасов, защитникам снова удалось не допустить проникновения немцев в здание. Многие немецкие гранаты, отлетев от стен и рам, падали на землю и взрывались посреди атакующих. Раздосадованный Бетке прекратил атаки, чтобы эвакуировать жителей близлежащих домов. Одновременно он через мегафоны заявил, что если защитники почтамта не сдадутся в течение двух часов, здание будет разрушено вместе с ними. В это же время сапёры, присланные Эберхардтом, прорыли подкоп и заложили под стеной здания 600-килограммовый заряд. Прибыла также гаубица калибра 105 мм, которую развернули в 150 метрах от почтамта на улице Кросна.

Поскольку защитники почты не капитулировали, около 17 часов Бетке приказал взорвать здание. Дом сотрясло мощным взрывом. Одновременно начался огонь из всех трёх орудий. Поляки перебрались в подвал. Когда все преграды были сметены, немцы ворвались в здание и заняли все этажи, но подвал всё ещё оборонялся. Наконец, около 18 часов немцы подтащили огнемёты и подожгли почтамт. В пылающем подвале заживо сгорели три защитника почтамта — Брунон Маршалковский, Станислав Рековский и Бронислав Шульц, а также ещё двое, опознать которых не удалось. В результате тяжёлых ожогов позже, в госпитале, скончались Юзеф Митковский, Алойзы Франц, Бернард Биннебезель, Стефан Цывинский и сторож Ян Пипка. Здесь же, через семь недель, умерла и 10-летняя Эрвинка Бажиховска, в которую немцы выстрелили из огнемёта, когда она пыталась выбраться из горящего здания.[6][7][8][9][10]

Капитуляция

Дальнейшее сопротивление было невозможно. Около 19 часов на выходе из здания появился Ян Михонь с белым флагом. Он был застрелен. Такая же участь постигла и следующего парламентера, Юзефа Вонсика.[11] Остальным защитникам немцы позволили покинуть горящий дом и отвезли их в камеры полиции на Окоповой улице, а через несколько дней — в гимназию «Виктория-шуле»[12] на улице Хольцгассе[13]. Там до 15 сентября допрашивали и пытали гданьских поляков — 28 почтовых служащих и Марию Пипкову, жену сторожа. Шестнадцать раненых и обожженных немцы отправили в госпиталь гестапо.

Не все защитники почтамта оказались в руках немцев. В тот момент, когда они с поднятыми руками выходили через главный вход, шесть человек сумели проникнуть на задний двор. По крыше гаража они перебрались на соседнее здание на улице Сукенничей, 9, и через окна влезли в пустые квартиры, из которых все жильцы были эвакуированы. Там они умылись и переоделись в гражданскую одежду, после чего каждый спасался, как мог. Действовали беглецы, однако, не очень умело, и побег был быстро обнаружен: вернувшись в свои жилища, немцы нашли там польские почтовые мундиры с удостоверениями личности в карманах. 2 сентября в одной из облав немцы схватили Альфонса Флисыковского. Через несколько дней гестапо арестовало также Леона Фуза.[14] Остальные четверо — Анджей Гуральский[15], Франтишек Милевчик, Владислав Милевчик и Аугустин Млынский — сумели пережить войну.

Судебный процесс

Против защитников польского почтамта началось следствие. Инициатором его стал Ханс Вернер Гизеке, советник военного суда группы Эберхардта, который 1 сентября являлся офицером связи штаба группы и занимался отправкой гаубицы в помощь Бетке. Гизеке заявил, что, защищая своё учреждение с оружием в руках, польские почтовики допустили «партизанские действия», что по германским законам карается смертью.[16] В течение нескольких дней Гизеке допросил всех защитников почтамта, включая раненых. Задавал он только два вопроса: «Вы участвовали в обороне здания 1/2 на площади Яна Гевелия? Вы стреляли при этом?»

После окончания допросов Гизеке вынес постановление об аресте и сформулировал обвинительное заключение. Судебный процесс начался 8 сентября 1939 года. Перед военно-полевым судом, на котором председательствовал доктор Курт Боде, предстали только 28 защитников польского почтамта в Гданьске. Десятерых раненых, находившихся в госпитале, было решено судить позднее. После нескольких часов судебного разбирательства все обвиняемые были приговорены к смертной казни. Такая же судебная расправа состоялась и 29 сентября над остальными десятью почтовиками. Приговор военного суда утвердил генерал Фридрих Эберхардт.

Приговорённые направили прошение о помиловании на имя генерала Вальтера фон Браухича, но тот отклонил прошение. 5 октября 1939 года 38 польских почтовиков были расстреляны на гданьской Заспе, недалеко от военного полигона[17], а их тела закопаны в заранее приготовленной братской могиле. Расстрел осуществили эсэсовцы из SS Heimwehr Danzig. Одним из командующих казнью был штурмбаннфюрер СС Макс Паули, тогдашний комендант лагеря Штуттгоф, впоследствии приговоренный к смертной казни через повешение британским военным трибуналом.

Могилу защитников польской почты обнаружили только в 1991 году во время строительных работ. После эксгумации и специальных исследований останки перезахоронили на кладбище жертв гитлеризма в Заспе — там, где уже были похоронены их товарищи, погибшие, умершие от ран и убитые гестапо, или в Штуттгофе. Здесь же покоятся шиманковские железнодорожники и члены их семей.

Борьба за справедливость

После войны семьи и родственники погибших защитников гданьского польского почтамта начали борьбу за отмену немецких приговоров и реабилитацию осуждённых. Борьба эта растянулась на долгие годы, поскольку формально Гданьск не являлся территорией Польши и прежних его властных институтов уже не существовало. Семьи обращались прежде всего в Главную комиссию по расследованию гитлеровских преступлений в Польше, а затем в Главную комиссию по раскрытию преступлений против польского народа. Они также подключили нескольких германских журналистов и чиновников. Вальтер фон Браухич скончался в 1948 году, не дожив до суда.

Участники суда над почтовиками Ханс Вернер Гизеке и Курт Боде прошли после войны процедуру денацификации и сделали хорошую карьеру в западногерманской юриспруденции: Гизеке стал директором земельного суда во Франкфурте-на-Майне, а Боде был судьёй, а затем вице-президентом Верховного земельного суда в Бремене. Только в 1960 году, по иску гражданина ФРГ — сына погибшего почтовика Казимежа Рогачевского, — прокуратура начала следствие. Последнее продолжалось два года, удалось добиться лишь отмены приговора. Подал иск также гражданин США Джордж (Ежи) Фуз, сын Леона Фуза. Эта судебная тяжба продолжалась много лет. И Гизеке, и Боде скончались, не дожив до завершения судебного разбирательства. Суд отклонил иск Фуза о компенсации.

Тему трагедии гданьских почтовиков неоднократно поднимали в своих публикациях писатель Гюнтер Грасс (чей дядя-кашуб был одним из расстрелянных защитников почтамта), посвятивший обороне почтамта фрагмент своего романа «Жестяной барабан», а также журналист Михаэль Науманн. После обнаружения в 1991 году останков расстрелянных на Заспе почтовиков эта тема вновь привлекла внимание прессы и общества. Своё частное расследование предпринял немецкий журналист Дитер Шенк — вышедший на пенсию полицейский и сотрудник Интерпола. Результатом его труда стала книга «Польская почта в Гданьске. Об одной немецкой судебной расправе». Её публикация в 1995 году стала общественным событием в Германии.

25 мая 1998 года оба приговора по делу защитников почтамта были отменены земельным судом в Любеке, куда по совету Шенка подали свои иски дочери Флисыковского и Цыгальского. Суд признал, что при рассмотрении дела Боде допустил серьёзные нарушения действовавшего в то время права. Все защитники почтамта были реабилитированы, при этом было подтверждено, что:

  • действовавший до 14 ноября уголовный кодекс Гданьска не предусматривал смертной казни;
  • специальный военный закон, на основании которого были приговорены служащие почты, мог применяться только в отношении вермахта, в то время как здание почтамта штурмовали подразделения СС и полиция;
  • данный закон мог применяться только во время военных действий, в то время как немцы атаковали Польшу без объявления войны, официально признанной Германией лишь 3 сентября (после формального объявления войны Англией и Францией);
  • здание почтамта № 1 являлось польской территорией, оборонявшейся поляками, а следовательно, его защитники не могли быть отнесены к партизанам;
  • в ходе процесса была нарушена 43-я статья Гаагской конвенции, подписанной также и Германией;
  • обвиняемые были лишены права на защиту.

Список защитников

Ниже приводится полный список участников обороны здания польского почтамта № 1.[18][19]

Погибшие 1 сентября 1939 года
  • Юзеф Вонсик (род. 8 июля 1904) — начальник почтамта № 1.
  • Конрад Гудерский (род. 19 февраля 1900) — подпоручик 2-го отдела Главного штаба Войска Польского, инженер, командир обороны.
  • Брунон Маршалковский (род. 11 апреля 1904) — экспедитор (Гданьск-2).
  • Доктор Ян Михонь (род. 1 июня 1888) — исполняющий обязанности директора польской почтовой службы в Гданьске.
  • Станислав Рековский (род. 17 сентября 1900) — экспедитор.
  • Бронислав Шульц (род. 3 октября 1910) — почтальон (Гданьск-3).
  • Неизвестный (тело не опознано).
  • Неизвестный (тело не опознано).[20]
Умерли в госпитале от полученных ран и ожогов
  • Эрвина Бажиховска (16 октября 1929 — 20 октября 1939) — приёмная дочь сторожа Яна Пипки, скончалась от ожогов 2-й и 3-й степени.
  • Бернард Биннебезель (20 мая 1893 — 4 сентября 1939) — помощник, скончался от огнестрельного ранения в живот и повреждения черепа.
  • Юзеф Нитковский (15 июня 1885 — 31 октября 1939) — контролер, скончался от ожогов 2-й и 3-й степени.
  • Ян Пипка (20 июля 1872 — 2 сентября 1939) — сторож здания, скончался от ожогов 2-й и 3-й степени.
  • Алойзы Франц (17 февраля 1905 — 5 сентября 1939) — помощник, скончался от ожогов 2-й и 3-й степени.
  • Стефан Цивинский (29 мая 1907 — 2 сентября 1939) — помощник, скончался от ожогов 2-й и 3-й степени.
Расстреляны на Заспе 5 октября 1939 года
  • Владислав Базгер (род. 22 апреля 1911) — старший помощник (один из десяти сотрудников, присланных в Гданьск из Быдгоща и Гдыни).
  • Ян Банашковский (род. 17 октября 1904) — почтальон (один из десяти сотрудников, присланных в Гданьск из Быдгоща и Гдыни).
  • Гелиодор Беккер (род. 3 июля 1904) — помощник.
  • Алойзы Бела (род. 9 июня 1899) — почтальон.
  • Анджей Бинковский (род. 11 ноября 1902) — почтальон (один из десяти сотрудников, присланных в Гданьск из Быдгоща и Гдыни).
  • Стефан Бончковский (род. 4 января 1906) — почтальон (один из десяти сотрудников, присланных в Гданьск из Быдгоща и Гдыни).
  • Флориан Будзяк (род. 1 октября 1911) — почтальон (один из десяти сотрудников, присланных в Гданьск из Быдгоща и Гдыни).
  • Леонард Вишневский (род. 2 января 1904) — экспедитор.
  • Казимеж Гданец (род. 17 января 1907) — водитель.
  • Конрад Грота (род. 26 июля 1906) — почтальон.
  • Юзеф Жепка (род. 25 ноября 1899) — старший экспедитор.
  • Ян Климек (род. 20 сентября 1889) — старший экспедитор.
  • Франтишек Клинкош (род. 22 декабря 1899) — экспедитор.
  • Владислав Копровяк (род. 21 мая 1897) — старший помощник (один из десяти сотрудников, присланных в Гданьск из Быдгоща и Гдыни).
  • Франтишек Краузе (род. 13 августа 1900) — почтальон.
  • Франтишек Кунц (род. 24 июня 1907) — почтальон.
  • Войцех Курковский (род. 24 апреля 1893) — экспедитор.
  • Аугустин Лис (род. 27 ноября 1900) — старший почтальон.
  • Франтишек Магульский (род. 2 сентября 1904) — старший экспедитор.
  • Бернард Маевский (род. 7 декабря 1907) — старший почтальон.
  • Ян Новак (род. 4 февраля 1890) — начальник отделения.
  • Стефан Новаковский (род. 21 августа 1901) — экспедитор.
  • Казимеж Ожеховский (род. 23 декабря 1915) — помощник.
  • Брунон Пеловский (род. 29 августа 1902) — водитель.
  • Сильвестр Плошинский (род. 7 декабря 1906) — почтальон (один из десяти сотрудников, присланных в Гданьск из Быдгоща и Гдыни).
  • Игнацы Полом (род. 6 июля 1898) — старший экспедитор.
  • Александр Рацкий (род. 14 октября 1903) — экспедитор.
  • Казимеж Рогачевский (род. 25 марта 1903) — экспедитор.
  • Франтишек Ромбца (род. 4 января 1904) — экспедитор.
  • Игнацы Сикорский (род. 23 октября 1895) — начальник отдела.
  • Юзеф Стшелецкий (род. 15 марта 1887) — старший экспедитор.
  • Петр Тешмер (род. 16 ноября 1894) — писарь 1-го класса ПГЖД.
  • Альфонс Флисыковский (род. 22 сентября 1902) — подреферент.
  • Максимилиан Цигальский (17 сентября 1900) — старший помощник.
  • Леон Шрайбер (род. 5 сентября 1912) — младший почтальон (один из десяти сотрудников, присланных в Гданьск из Быдгоща и Гдыни).
  • Ян Эллварт (род. 3 ноября 1905) — экспедитор.
Судьба Леона Фуза

Леон Фуз (род. 21 февраля 1895), старший техник, сумел уйти во время капитуляции. Однако 7 сентября он был схвачен немцами и помещён в лагерь Штуттгоф. В декабре 1939 года он был опознан как один из защитников здания почтамта № 1 и расстрелян в лагере или в Пяснице.

Пережили войну
  • Анджей Гуральский (род. 21 июля 1910) — помощник (один из десяти сотрудников, присланных в Гданьск — приехал из Быдгоща в конце августа 1939).
  • Франтишек Мелевчик (род. 2 декабря 1910) — водитель.
  • Владислав Милевчик (2 мая 1901—1983) — водитель.
  • Аугустин Млынский (род. 25 ноября 1905) — старший почтальон.
  • Малгожата Пипкова — уборщица, жена сторожа Яна Пипки. Вышла из здания во время капитуляции, была арестована и до 1943 года содержалась в различных местах заключения в Гданьске. Скончалась в 1963 году.

Память

Работники отделения Гданьск-1, члены профессионального почтового союза, в 1946 году были награждёны самым почётным польским орденом — «Виртути милитари». С 1999 года все защитники — почётные граждане Гданьска.

В оборонявшемся в 1939 году здании польского почтамта № 1 в Гданьске ныне работает музей почты и телекоммуникаций, который был открыт 1 сентября 1979 года, в день 40-й годовщины трагических событий. Площадь перед зданием (ранее площадь Яна Гевелия) переименована в площадь Защитников польского почтамта (польск. plac Obrońców Poczty Polskiej). В том же 1979 году на площади перед зданием был установлен памятник работы скульптора Винценты Кучма (Wincenty Kućma). Памятник представляет собой фигуру смертельно раненого почтового служащего, которому богиня Ника подаёт винтовку. Из его почтовой сумки высыпаются письма. Памятник изготовлен из нержавеющей стали. Авторами бронзовой эпитафии являются Мария и Зигфрид Корпальские.

В 1958 году в обращение поступила польская марка, посвящённая защите почты в Гданьске. На ней — служащий с карабином в руке на фоне польского городского почтового ящика 1939 года, над которым надпись «Oni byli pierwsi» («Они были первыми»). К этой марке вышли два конверта первого дня: один был погашен в Гданьске штемпелем с символическим изображением карабина и надписью «1.IX.1939. Защита Почты»; другой в Варшаве, на нём — карабин, рожок почтальона и письмо.

В 1979 году почтовое ведомство Польской Народной Республики выпустило марку и почтово-благотворительный блок[22], посвящённые 40-летию нападения нацистской Германии на Польшу и обороне польской почты в Гданьске.

Оборона почтамта Гданьск-1 в кинематографе

См. также

Напишите отзыв о статье "Оборона польской почты в Гданьске"

Примечания

  1. ↑ Studia historica Slavo-Germanica / Uniwersytet Adama Mickiewicza w Poznaniu, Instytut Historii. — Wydawnictwo Naukowe imienia Adama Mickiewicza, 1994. — Tomy 18—20. — P. 220. (польск.)
  2. ↑ Открылся 5 января 1925 года и первоначально именовался как почтово-телеграфное отделение № 3. В 1930 году, после создания (1928) государственного предприятия «Польская почта, телеграф и телефон», название было заменено на Главное польское почтовое ведомство Гданьска (почтамт № 1, или просто Гданьск-1).
  3. ↑ Почты на вокзале и в порту не обслуживали индивидуальных клиентов.
  4. ↑ Английскому light machine gun (LMG) в польской терминологии соответствует название ручной пулемёт.
  5. ↑ По основной версии, подпоручик бросал гранаты с очень близкого расстояния и был ранен их осколками. Аугустин Млынский, однако, показал, что в Гудерского попала пуля в самом начале штурма.
  6. ↑ [www.1939.pl/epizody/poczta_gdansk.htm Obrona Poczty Polskiej w Gdańsku] (польск.). Kampania Wrześniowa 1939. Проверено 25 августа 2011. [web.archive.org/web/20090325065055/www.1939.pl/epizody/poczta_gdansk.htm Архивировано из первоисточника 25 марта 2009].
  7. ↑ Sosnowski, Miłosz. [www.polskiejutro.com/art/a.php?p=175historia Obrona Poczty Polskiej w Gdańsku 1939 r.] (польск.). Historia. PolskieJutro.com; FRAPCO. Проверено 25 августа 2011. [web.archive.org/web/20070928011534/www.polskiejutro.com/art/a.php?p=175historia Архивировано из первоисточника 28 сентября 2007].
  8. ↑ Kubisz, Bogusław. [www.mowiawieki.pl/artykul.html?id_artykul=1183 Obrońcy Poczty Gdańskiej: chwała i zbrodnia] (польск.). Przejdź do historii(недоступная ссылка — история). Portal Magazynu Historycznego «Mówią Wieki»; Dom Wydawniczy Bellona. Проверено 25 августа 2011. [web.archive.org/20070927212313/www.mowiawieki.pl/artykul.html?id_artykul=1183 Архивировано из первоисточника 27 сентября 2007].
  9. ↑ [www.wmatlan.else.com.pl/pocztag.htm Poczta Polska w Gdańsku] (польск.). Gdańsk. Waldemar Matlan (6 февраля 2006). Проверено 25 августа 2011. [web.archive.org/web/20081015112102/www.wmatlan.else.com.pl/pocztag.htm Архивировано из первоисточника 15 октября 2008].
  10. ↑ Wąs, Marek. [trojmiasto.gazeta.pl/trojmiasto/1,35612,6992598,Obrona_Poczty_Polskiej.html Obrona Poczty Polskiej] (польск.). Gdańsk, Gdynia, Sopot — Trójmiasto. Wiadomości Trójmiasto. Gazeta.pl (2 сентября 2009). Проверено 26 августа 2011. [www.webcitation.org/65W9E0Vy7 Архивировано из первоисточника 17 февраля 2012].
  11. ↑ По некоторым версиям, его не застрелили, а сожгли из огнемётов; см.: [www.1939.pl/epizody/poczta_gdansk.htm Obrona Poczty Polskiej w Gdańsku] (польск.). Kampania Wrześniowa 1939. Проверено 25 августа 2011. [web.archive.org/web/20090325065055/www.1939.pl/epizody/poczta_gdansk.htm Архивировано из первоисточника 25 марта 2009].
  12. ↑ Известная женская гимназия, названная в честь королевы Виктории.
  13. ↑ Ныне улица Кладки.
  14. ↑ Его опознали как защитника почтамта только в ноябре и расстреляли в концлагере Штуттгоф).
  15. ↑ В некоторых источниках указан как Гурский.
  16. ↑ Формально данный закон начал действовать в Гданьске лишь в ноябре 1939 года.
  17. ↑ Сведения из книги: Шимон Датнер, «Преступления вермахта против военнопленных в ходе Второй мировой войны», Варшава, изд. Министерства национальной обороны, 1961, с. 62. (польск.)
  18. ↑ Составлен на основе [www.wmatlan.else.com.pl/pocztag.htm сведений], опубликованных на сайте [www.wmatlan.else.com.pl/ Вальдемара Матлана.]
  19. ↑ Польские почтовые служащие Гданьска, не принимавшие участия в обороне почтамта Гданьск-1, по большей части были арестованы и помещены в концлагеря.
  20. ↑ В фильме «Вольный город» Станислава Ружевича, а также в некоторых свидетельствах фигурирует телефонистка, погибшая в ходе штурма здания почтамта № 1. Возможно, одно из неопознанных тел принадлежит именно ей.
  21. ↑ На поле блока изображён орден «Виртути милитари» 2-го класса, или Командорский крест. См. его подробное [www.awardrp.com/1939_1945/or_vir_mil2.htm описание] на сайте [www.awardrp.com/index.htm «Награды Польши».]
  22. ↑ Как написано на блоке, дополнительный сбор в 5 злотых шёл на памятник.

Литература

  • Шишлевский В. «Они были первыми» // Филателия СССР. — 1990. — № 9. — С. 60, 63.
  • Bartoszewski A., Gomulski W. Żołnierze w pocztowych mundurach. — Gdańsk, 1969. (польск.) (Солдаты в почтовых мундирах.)
  • Bogucki F. Poczta Polska w Gdańsku. — Warszawa: Książka i Wiedza, 1978. (польск.) (Польская почта в Гданьске.)
  • Schenk D. Die Post von Danzig. Geschichte eines deutschen Justizmords. — Reinbek bei Hamburg: Rowohlt, 1995. — 282 S. — ISBN 3-498-06288-3. (нем.) (Почта Гданьска. История одного немецкого «судебного убийства».)

Ссылки

Портал «Вторая мировая война»
Портал «Филателия»
  • [archivum.mylivepage.ru/file/1664/3294_ПОЛЬСКАЯ_ПОЧТА.rar Фотоархив]
  • [youtube.com/watch?v=B6n-eomsRzg Poczta Polska w Gdańsku — 1939] на YouTube (польск.)

Отрывок, характеризующий Оборона польской почты в Гданьске

– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Оборона_польской_почты_в_Гданьске&oldid=79224997»