Обровски, Якуб

Якуб Обровски
чеш. Jakub Obrovský
Дата рождения:	24 декабря 1882(1882-12-24)
Место рождения:	Брно
Дата смерти:	31 марта 1949(1949-03-31) (66 лет)
Место смерти:	Прага
Гражданство:	→
Жанр:	живопись, графика, скульптура
Учёба:	Высшая школа прикладного искусства (Прага) Академия изобразительных искусств (Прага)
Стиль:	Академизм, символизм

Олимпийские награды
Конкурс искусств
Бронза	Лос-Анджелес 1932	Скульптура

Якуб Обровски (чеш. Jakub Obrovský; 24 декабря 1882, Брно — 31 марта 1949, Прага) — чехословацкий скульптор, художник, график. Профессор (1919). Ректор пражской Академии изобразительных искусств.

Биография

Выпускник Высшей школы прикладного искусства в Праге (1901). Ученик Станислава Сухарды. С 1904 по 1905 год продолжил обучение в пражской Академии изобразительных искусств под руководством Максимиллиана Пирнера. В 1905-1906 — на службе в армии Австро-Венгрии.

В 1907 — получил стипендию на посещение Италии. Жил в Риме. В 1908 — вернулся в Прагу. Открыл художественную мастерскую.

Преподавал в Академии живописи. В 1919 году стал профессором, а во второй половине 1930-х годов — ректором пражской академии.

Творчество

Как живописец работал в академически-символическом стиле, сосредоточив основное внимание на декоративных росписях своих картин, мотивах с женскими фигурами. Скульптурой стал заниматься позже, создал ряд памятников и статуй.

Один из первых художников — создателей почтовых марок Чехословакии.

Избранные работы

• Почтовая марка ЧСР «Лев, освобождающийся от своих цепей» (28 октября 1919),
• Почтовая марка ЧСР «Аллегория экономики» (1920).
• Скульптура «Адам и Ева» (1929)
• Памятник на мемориале крестьянским повстанцам 1775 года в г. Хлумец-над-Цидлиноу (1940).

Награды

• Первая премия национальной Академии наук и искусств (1914).
• Бронзовая медаль на Конкурсе искусств на летних Олимпийских играх 1932 года за скульптуру «Одиссей».

Ссылки

• [www.socharstvi.info/autori/jakub-obrovsky/ Jakub Obrovský ] (чешск.)

Отрывок, характеризующий Обровски, Якуб

– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)