Обувь

Обувь — элемент одежды. Надевается на ноги. Применяется, в первую очередь, для тепловой и механической защиты ног.

История

История обуви начинается примерно с верхнего палеолита. Изучение наиболее раннего периода истории обуви представляет особенный интерес для археологов и антропологов.

Древнейшая обувь

История обуви насчитывает не одно тысячелетие. Историк Эрик Тринакус из частного Университета Вашингтона в Сент-Луисе, штат Миссури, США, пришёл к выводу, что обувь появилась 26-30 тыс. лет назад на западе Евразии. Он проанализировал особенности скелета живших там в эпоху среднего и позднего палеолита людей, обращая внимание на мизинец стопы, заметил, что мизинец становился все слабее, а затем начала изменяться и форма стопы. Эта характерная деформация связана с постоянным ношением обуви.

Кроме того, для изготовления обуви использовались и растительные материалы — древесная кора, камыш, папирус, лыко, солома, а также грубая толстая пряжа, войлок и даже дерево (японцы, например, до сих пор носят гэта — деревянные сандалии). Производство обуви у первобытных народов было поставлено в прямом смысле слова «на широкую ногу»: в США, в пещере Ламос (штат Невада) археологи нашли настоящий склад древней обуви — 300 пар плетённых из травы сандалий. Несмотря на свой более чем почтенный возраст — 9000 лет — эти сандалии оказались настолько красивыми и удобными, что местные жители тут же начали плести точно такие же для продажи туристам.

По мнению исследователей, первые в истории человечества ботинки представляли собой что-то вроде портянок из медвежьих шкур, утепленных изнутри сухой травой. И это не просто предположение — именно такие башмаки оказались на ногах мумифицированного трупа мужчины, погибшего 5300 лет назад, который был найден в 1991 году в Эцтальских Альпах (на границе между Австрией и Италией).

В Армении при раскопках пещеры Арени в сентябре 2008 года была найдена самая древняя обувь, возраст которой более 5500 лет. Находка датируется периодом энеолита (3600-3500 годы до н.э). Это мягкие туфли с заостренными концами — чарохи. Обнаруженная обувь стала самой старой археологической находкой в Европе и Азии. Согласно специалистам эта обувь практически не отличается от той, которую носили в армянских селениях.

Древний Восток

Сведения о том, какую обувь носили в Древнем Египте, более достоверны. Самым распространённым видом обуви были сандалии из пальмовых листьев или папируса, похожие по форме на стремя: подошва, на носке загнутая кверху, прикреплялась к ноге кожаными ремешками, один из которых шёл поперёк стопы, а другой крепился перпендикулярно к нему. Родовитые египтяне украшали ремешки изысканными рисунками и драгоценными камнями. Известны были также туфли с закрытым носком, без пятки, напоминавшие по виду и назначению современные «шлёпанцы». В храмах и дворце фараона было принято ходить босиком, обувь оставляли за порогом.

У ассирийцев, кроме сандалий, снабженных задником для защиты пятки, были в ходу и высокие башмаки, очень напоминающие современные.

Древние евреи делали обувь из кожи, шерсти, тростника и дерева. Известно было три типа обуви — сандалии, башмаки (они закрывали стопу до подъёма, всегда имели каблуки, а на ноге удерживались с помощью шнурков, которые завязывали красивым бантиком) и сапоги, в которых ходили путешественники и солдаты. У богатых людей обувь бывала чрезвычайно роскошной — в каблуки башмаков, например, часто вкладывали маленькие флакончики с духами. С ношением обуви было связано множество традиций, запретов и предписаний. Так, ходить босиком обычно считалось крайне неприличным, но в определённых случаях полагалось снимать обувь — например, при восхождении на Храмовую гору в Иерусалиме или в присутствии гостя, которому хозяева хотели выразить своё особое уважение. Обувь снимали также, чтобы подчеркнуть важность и бесповоротность принимаемого решения — например, в суде или при передаче недвижимого имущества. В Библии упомянут ещё один любопытный обычай, связанный с разуванием. Если человек умирал, оставив жену бездетной, его брат (или другой родственник) должен был жениться на ней. В случае отказа он подвергался публичному унижению: невестка, от которой он отказался, при всём народе снимала с его ноги обувь и плевала ему в лицо со словами: «Так поступают с человеком, который не созидает дома брату своему!».

Античность

В Древней Греции, кроме простых сандалий, умели шить полуботинки с задником, сапожки на шнуровке, подчеркивавшие стройность ног и пользовавшиеся большим спросом у женщин, персикай — сапоги-чулки из мягкой кожи, и эндромиды — сапоги без носка. Но настоящей революцией стало изобретение греками обувной пары, когда правый и левый ботинки шьются по разным лекалам. К столь очевидной, на наш нынешний взгляд, идее человечество шло много веков. Говорят, этому открытию способствовали гетеры. По их заказу сапожники подбивали гвоздями обувь так, чтобы она оставляла на песке следы с надписью «Следуй за мной». Актёры на сцене обували котурны — сандалии на очень высокой подошве. Дома ходили босиком.

У римлян существовало несколько видов обуви: calceus — туфли, закрывающие всю ногу и завязывающиеся спереди ленточкой или шнурком, solea — сандалии, прикрывающие только подошву ноги и прикрепляющися к стопе ремешками, socci — плетёные верёвочные тапочки (их носили актёры, игравшие в комедиях) и др. Солдатской обувью были caligae — башмаки без носка, на прочной подошве, подбитой гвоздями (печально известный император Калигула получил своё прозвище именно в честь этой обуви). Появляться в публичных местах в открытой обуви считалось дурным тоном (отголосок этой традиции до сих пор очень силен в Италии). Женская обувь была в основном белого цвета, мужская — чёрного. В особо торжественных случаях римляне надевали пурпурные или алые туфли, украшенные вышивками и жемчугом. Патриции прикрепляли свою обувь четырьмя ремнями, а плебеи — одним.

Скифские племена, по одной из гипотез — предки восточных славян, предпочитали мягкие высокие сапоги, в которые они заправляли штаны. Эти сапоги, напоминающие кожаный чулок, обтягивали ногу с помощью ремней, охватывающих ступню и щиколотку. Под сапоги скифы надевали длинные войлочные чулки с пришитой войлочной подошвой. По верхнему краю чулок часто нашивались полосы с орнаментом из разноцветных лоскутов. Поверх чулок натягивались сапоги с мягкой кожаной головкой, с голенищами до колен — так, чтобы был виден орнаментированный верх чулок. Голенища сапог были мозаичными: они сшивались из чередующихся квадратиков меха и кожи (или меха и цветного войлока). В итоге обувь выглядела настолько своеобразно, что древние прозвали её «скифской».

Женская обувь скифских народов — полусапожки — чаще всего изготовлялась из тонкой кожи красного цвета и была богато орнаментирована. По месту соединения головки с голенищем была вшита полоска красной шерстяной тесьмы, украшенной кожаными аппликациями. Оригинально были отделаны и подошвы — для украшения использовали кожу, бисер, сухожильную нить. Богатая отделка подошв скифской обуви особенно удивляет историков: такие украшения имели место только при обычае сидеть, сложив ноги «калачиком», как это и сейчас принято у степных народов Азии.

Средние века

Средневековая Европа отвергла классические сандалии, отдав предпочтение претенциозным туфлям с длинными, загнутыми вверх носами — пулены, которые, по моде того времени, украшались колокольчиками или бубенцами. Французский король Филипп IV даже издал специальный закон, согласно которому вся знать должна была носить только такую обувь. В XIV веке длина туфель отражала знатность их владельца: рядовым дворянам разрешалось покупать обувь на полтора, баронам — на два, князьям — на три фута больше истинного размера ноги. Чтобы не спотыкаться, князья нередко привязывали загнутый кончик туфли к ноге бечевкой.

Эпоха Возрождения и Реформации

XV век принес модникам заметное облегчение: туфли стали короче и шире (т. н."коровьи морды"). С увеличением и расширением передней части пары сужалась и уменьшалась задняя, и уже в 20-х годах XVI века башмаки стали так мелки, что едва держались на ногах и поэтому крепились завязками на подъеме. Обувь изготавливали из кожи, бархата, шелковой и шерстяной ткани красного, голубого, жёлтого и других цветов. Носки их, по тогдашней моде, украшали разрезами, через которые была видна подкладка из ткани или кожи другого цвета. Чтобы они выглядели поизящнее, обувщики придумали прибивать к ним деревянные каблуки. Женская обувь того времени ничем не примечательна: приличия не позволяли дамам показывать даже носки туфель. Во второй половине XVI в. туфли стали более изящными. В употребление вошли сапоги из мягкой кожи или замши. Их голенища делали такими длинными, что они доходили до верхней части бёдер. Носили сапоги только мужчины и, как правило, только для верховой езды или охоты.

Эпоха барокко и классицизма

В конце XVII — начале XVIII веков произошло ещё одно значимое для развития обувного дела событие: юбки дам стали гораздо короче и игривее. Грубые башмаки на толстых каблуках сменили изящные, легкие туфельки из бархата, шелка и парчи. И если раньше, когда обувь скрывало длинное платье, высота подошв башмаков была умеренной, то со временем их стали делать выше. Обувь, отделанную шитьем и другими украшениями, охотно выставляли напоказ. Своего предела высота подошвы и каблуков достигла в XVII веке, в годы правления Людовика XIV (считается, что король, будучи небольшого роста, ввёл моду на высокие каблуки намеренно, чтобы казаться выше). Высокие каблуки красного цвета (иногда даже расписанные изящными миниатюрами) надолго вошли в обиход придворных кавалеров. На балах даже мужчины обязаны были появляться в туфлях, украшенных огромными бантами из лент (таких бантов могло быть даже по два: один, побольше, — на подъёме, другой, поменьше — около носка). Но во всех прочих случаях жизни они предпочитали ботфорты — высокие сапоги с квадратными носами, голенища которых оканчивались широкими раструбами. Их обычно опускали до уровня колен и носили вместе с канонами — своеобразными гамашами, которые шились в виде кулька и вверху (там, где они выглядывали из сапог) отделывали тонкими кружевами. Такие «каноны» вместе с кружевными подвязками нередко стоили намного дороже, чем весь остальной костюм. На сапоги обязательно прикрепляли шпоры, даже если шли пешком (и даже если вообще не имели лошади). Простолюдины в деревнях обувались в деревянные башмаки — сабо, или ходили босиком.

XVIII век

В XVIII веке, во время господства рококо, в моду вновь входят остроносые туфли и сапоги, ещё больше возрастет значение украшений и декора — прежде всего пряжек, шнуровок и бантов на высоких подъемах. Эпоха Просвещения тоже внесла свои коррективы в обувную моду.

XIX век

С середины XIX века место шелковых туфель занимают удобные и практичные кожаные ботиночки. Форма обуви становится более жесткой, появляется шнуровка и застежки. Самая модная модель того времени — полуботинки с меховой отделкой на каблучке-«рюмочке» средней высоты.

ХХ век

Новаторство двадцатого века главным образом состоит в том, что форма обуви начинает повторять очертания стопы, стелька становится асимметричной. В 20-е годы очередной бум переживают сандалии, а после Второй мировой дизайнеры начинают экспериментировать с материалами более дешевыми, чем кожа: войлоком, парусиной, резиной. Обувь стала объектом внимания художников и конструкторов, но, как и прежде, оставалась признаком социального различия владельцев. Так, аристократическая обувь — узкая в ступне, остроносая, на фигурном каблуке. В зависимости от назначения носили туфли кожаные и атласные, замшевые и шелковые, ботинки на шнурках, крючках и пуговицах. Основной обувью мужчин были сапоги, а также штиблеты и полусапоги.

Российских башмачников начала прошлого века называли «волчками» за то, что обувь они чинили в малюсеньких мастерских, сидя в стороне от людей, как одинокие волки. Меккой башмачного дела была Марьина роща. Именно туда приезжали заказать модные туфли многие заграничные модники.

Материалы для изготовления обуви

Различают натуральные и синтетические материалы.

• Кожа или искусственная кожа
  • Дерматин
  • Нубук
• Пластмасса и различные виды пластика
• Резина — материал для элементов сандалий, а также подошвы. Литая резиновая подошва чаще всего неремонтопригодна.
• Ткань — натуральная или искусственная.
• Дерево — например, знаменитые старинные голландские башмаки; или кора дерева — например, лапти из бересты
• Каучук — для подошвы, натуральный.

Материалы для отделки обуви разнообразнее: от стекла до бриллиантов. Все больше ювелирных домов борются за сотрудничество с обувными компаниями.

• Полиуретан — Материал для подошвы.

Компоненты обуви

Обувь состоит из следующих частей.

Рант

Наружная деталь низа обуви, представляющая собой узкую полоску из чепрачных или искусственных кож, которая предназначается для скрепления втачной стельки с подошвой.

На обуви изготовленной клеевым способом, рант выполняет декоративную деталь и не несет существенной функции.

Жесткий подносок

Промежуточная деталь верха обуви в носочной её части, между верхом и подкладкой. Сохраняет форму носочной части, а также служит для защиты ног от внешних механических воздействий.

Союзка

Наружная деталь верха обуви, закрывающая верхнюю поверхность стопы. Может быть усилена текстильными деталями: межподкладкой и боковиной, препятствующими растягиванию верха и деформации боковых сторон. В процессе эксплуатации обуви союзка (перед) подвергается сильной деформации из-за многочисленных повторных изгибов и именно поэтому она является ответственной деталью верха обуви.

Берцы

Наружные детали верха обуви, закрывающие тыльную поверхность стопы. На берцах располагаются шнурки или ремни с пряжками. В процессе эксплуатации обуви берцы подвергаются менее интенсивным механическим воздействиям, чем союзка.

Подкладка

Внутренняя деталь верха обуви из кожи растительного дубления — она непосредственно соприкасается со стопой и должна быть особенно мягкой, способной пропускать воздух. Наиболее интенсивно подкладка изнашивается в носочном и пяточном участках.

Задник

Задник — внутренняя или промежуточная деталь верха обуви, расположенная в пяточной части (между внутренними (подкладкой) и наружными деталями). Обеспечивает формоустойчивость пяточной части, а также служит для защиты пяточной части стопы от внешних механических воздействий. Изготавливается из натуральных чепрачных кож, термопластов, кожкартона, гранитоли и т.д.

Подошва

Деталь низа обуви, которая непосредственно соприкасается с землей. У модельной обуви её толщина около 5 мм, у прочной — соответственно, больше. Она предохраняет стопу от соприкосновения с грунтом, смягчает механические воздействия при ходьбе, беге, прыжках, защищает обувь от износа, проникновения в неё воды и грязи, а также от воздействия агрессивных сред. Наряду с наружными деталями верха, дизайн подошвы также участвует в формировании внешнего вида обуви. Рисунком протектора (ходового слоя подошвы) определяются антифрикционные (сопротивление скольжению) свойства обуви. При носке обуви подошва подвергается интенсивным воздействиям — истиранию о грунт, многократным деформациям при сжатии и изгибе, увлажнению и высушиванию, перепадам температур. От качества подошвы во многом зависит длительность носки обуви.

Вкладная стелька

Деталь обуви, соответствующая по форме основной стельке. Служит для улучшения эстетических, комфортных и гигиенических свойств обуви. Представляет собой слой особо мягкой кожи, который соприкасается с нижней поверхностью стопы.

Основная — втачная стелька

Деталь низа обуви, расположенная под всей поверхностью стопы, к которой прикрепляют верх и низ обуви. При эксплуатации обуви стелька подвергается многократным изгибам и сжатиям, а при отсутствии вкладной стельки — действию пота, истиранию со стороны стопы. Материалы, применяемые для изготовления стельки, должны быть устойчивыми к этим воздействиям, хорошо поглощать пот, прочно удерживать гвозди, нитки. В обуви применяют стельки кожаные (одинарные и склеенные из двух слоев), комбинированные (из слоя кожи и искусственного стелечного материала или спецкартона).

Простилка

Служит для заполнения полостей, образующихся в процессе затягивания верха обуви на колодку.

Геленок (Супинатор)

Деталь обуви, закрепляемая внутри несущей стельки. Представляет собой изготовленную из дерева (давно не используется) или стали пружину (10x1,5 см или больше). Размещается с середины каблука до начала подъема. Создает стабильный упор и предотвращает искривление каблука.

Каблук

Ответственная деталь низа обуви, предназначенная для подъема пяточной части стопы на определённую высоту.

Носок (Мысок)

Наружная деталь верха обуви, закрывающая тыльную поверхность пальцев стопы. В процессе носки обуви на носок действуют наибольшие механические и физико-механические воздействия, в результате чего на нём остаются царапины, загрязнения и др.

Голенище

Наружная деталь верха обуви, закрывающая голень, иногда часть её; может доходить до бедра.

Язычок

Наружная деталь верха ботинок или полуботинок, расположенная под передней частью берцев для предохранения стопы от повреждения блочками и давления шнурками.

• Берцы
• Гвозди обувные
• Геленок или супинатор
• Голенище
• Гребень колодки
• Губа стельки
• Задинка
• Задник обувной или подносок
• Застежка
• Застежка-молния
• Каблук
• Клапан обувной
• Косячок обувной
• Крючок обувной
• Набойки
• Платформа
• Подошва
• Стельки и полустельки
• Шнурки

Типы обуви

Наиболее значимый признак классификации обуви — её вид. Согласно ГОСТ 23251 «Обувь. Термины и определения» к видам обуви относятся: сапоги, сапожки, полусапоги, полусапожки, ботинки, полуботинки, туфли, сандалии, туфли комнатные, чувяки, мокасины, подследники пантолеты, опанки, таби. Новые устоявшиеся названия обуви: угги, дутики, луноходы, ботфорты, ботильоны, сникеры и др. Старые наименования: валенки, боты, сабо, и др.

Дизайнеры обуви

• Вивьен Вествуд
• Джимми Чу
• Кристиан Лубутен
• Маноло Бланик
• Сальваторе Феррагамо
• Шарль Журдан
• Валентино Гаравани
• Бет Шэк
• Пура Лопес

Переработка обуви

Во многих странах Европы на мусоросборных площадках спальных районов, помимо контейнеров для сбора металла, пластика, бумаги и стекла, появились контейнеры для сбора использованной одежды, обуви и тряпи.

Вся тряпь поступает в сортировочный центр. Здесь происходит отбор одежды, которая ещё может быть пригодна для использования, она впоследствии поступает в благотворительные ассоциации для малоимущих, церкви и красный крест. Непригодная одежда проходит тщательный отбор: отделяются все металлические и пластмассовые детали (пуговицы, змейки, кнопки и пр.), затем разделяют по типу ткани (хлопок, лён, полиэстер и т. д.). Например, джинсовая ткань поступает на заводы по производству бумаги, где ткань измельчается и отмачивается, после этого процесс производства идентичен целлюлозному. Метод производства бумаги из ткани сохранился неизменным уже многие столетия и был завезен в Европу Марко Поло, когда он в первый раз посетил Китай. В результате получается два типа бумаги: 1. «Артистический» для акварели или гравюры со своей текстурой, прочностью и долговечностью. 2. Бумага для производства банкнот.

Обувь подвергается похожему процессу сортировки: подошва отделяется от верха, компоненты сортируются по типу материала, после чего поступают на предприятия по переработки резины, пластмассы и т. д. В этом своего успеха достигла инновационная компания спортивной одежды NIKE, в магазинах которой в США можно получить скидку, оставив свои сношенные кроссовки.

Выражения, пословицы, поговорки, связанные с обувью

• Под каблуком (башмаком, сапогом).
• Два сапога пара, и оба на левую ногу.
• Сапоги всмятку.
• Сапожник без сапог.
• Сесть в галошу.
• Не лыком шит.
• Липовые лапти.
• Не будь лапотника, не было бы и бархатника (то есть дворянина).
• Не лаптем щи хлебаем.
• Лапотная деревня (в переносном смысле — некультурная, нищая).
• Дело вести — не лапти плести.
• Откинуть сандалии.
• Лыко не вяжет.
• Сапоги каши просят.
• Все люди как люди, а мой муж как поршень (поршень — обувь шерстью наружу). Пословица из словаря В. И. Даля.
• Батрак обувь делает и обувает. Пословица из словаря В. И. Даля.

См. также

• Размеры обуви
• Кожевенно-обувная промышленность
• Вакса
• Распялка для обуви

Литература

• Обувь // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Питер Макнил, Риелло Джорджио. Обувь. От сандалий до кроссовок = Shoes: A history from sandals to sneakers. — М.: Новое литературное обозрение, 2013. — 376 с. — (Библиотека журнала «Теория моды»). — 2000 экз. — ISBN 978-5-4448-0098-0.

Отрывок, характеризующий Обувь

– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила: