Общественные науки

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

История науки
По тематике
Математика
Естественные науки
Астрономия
Биология
Ботаника
География
Геология
Физика
Химия
Экология
Общественные науки
История
Лингвистика
Психология
Социология
Философия
Экономика
Технология
Вычислительная техника
Сельское хозяйство
Медицина
Навигация
Категории

Общественные (социальные) науки — науки об обществе (социуме); крупная классификационная группа, соответствующая:

а) в контексте гносеологии — одной из трёх главных областей научного знания, наряду с естествознанием и философией.

б) в контексте утилитарных задач управления и планирования учебным процессом, организационной структуры учебных заведений, категоризацией и рубрикации областей науки для прикладных нужд (напр. библиографии, см. УДК) — некий набор дисциплин, составленный по признаку объекта (предмета) изучения: отношение к обществу, его социальным группам и индивидам.

Основные социальные науки: юриспруденция, экономика, психология, филология, лингвистика, риторика, социология, история, политология, педагогика, культурология, география, антропология.

Возможные коллизии

Отнесение к общественным наукам может варьироваться в зависимости от различия между задачами (фундаментальные, утилитарно-прикладные) и, отчасти, объектами (области, охватываемые познанием человечества по ходу общецивилизационного процесса, с одной стороны, и дисциплины в учебно-академическом понимании, с другой).

Методология и принципы, положенные в основу той или иной утилитарной классификации, могут различаться по причинам: государственно-специфическим, религиозно-культовым, историческим (конъюнктурным), субъективно-авторским и пр. При этом, независимо от формулировок, предпосылаемых таким перечням наук, при их взаимном сопоставлении следует иметь в виду неизбежное влияние утилитарных и/или узкоспецифических задач «заказчика» и/или «потребителя» той или иной классификации.

Оставаясь верным в контексте условий своего появления и стоящих перед ним задач, ни один из вариантов утилитарной классификации не может претендовать на абсолютную объективность. Попарное сопоставление вариантов может быть полезным, например, в плане совершенствования той или иной национально-государственной классификационной системы. Однако за пределами этой целеустановки споры, «какая классификация правильнее» — чаще всего ненаучны и схоластичны. Не могут привести к позитивному результату и попытки противопоставить какую-либо из утилитарных классификаций — фундаментально-эпистемологической: последняя сформулирована на качественно ином философском уровне, предполагающем абстракцию не только от национально-культурной, но и от, в известном смысле, исторической специфики (одновременно охватывая всю историю познания, от нерасчленённой философии древности до глубоко дифференцированной системы современных наук).

Место философии в системе научного знания

Наиболее яркий пример коллизии фундаментального и утилитарного подходов — определение места философии в системе научного знания.

Как видно из приведённого ниже реестра, в утилитарной классификации философия по признаку предмета помещена в разряд общественных наук наряду с другими науками «об обществе». Однако при решении вопроса классификации наук в его фундаментальной постановке науковедение различает два принципа: объективный (когда связь наук выводится из связи самих объектов исследования), и субъективный, когда в основу классификации наук кладутся особенности субъекта. При этом, методологически, сами принципы классификации различают соответственно тому, как понимается связь между науками (как внешняя — когда науки лишь ставятся рядом друг с другом в определённом порядке, или как внутренняя, органическая — когда они с необходимостью выводятся и развиваются одна из другой).

Вопрос о взаимоотношении между философией и частными науками — своего рода стержень всей истории классификации наук. В этой истории выделяются три основных этапа, соответствуюцие: 1) нерасчленённой философской науке древности (и отчасти средневековья); 2) дифференциации наук в XV—XVIII вв. (аналитическому расчленению знаний на обособленные отрасли); 3) реинтеграции (синтетическому воссозданию, связыванию наук в единую систему знаний), отмечаемой с XIX в. Соответственно этим этапам ведётся и поиск самих принципов классификации науки.

Взяв, в качестве примера т. н. энциклопедический ряд, составленный Сен-Симоном, и развитый Контом (здесь науки классифицированы соответственно переходу от более простых и общих явлений к более сложным и частным, причём механика земных тел включена в математику, психология — в физиологию, а социологии Конт — один из создателей этой науки — отводит особое место):

«Энциклопедический ряд» наук Сен-Симона-Конта

математика

→

астрономия

→

физика

→

химия

→

физиология

→

социология

мы видим, что философия, с одной стороны, как бы поглощается социологией, но с другой — присутствует в математике в виде логики. В дальнейшем, по мере реинтеграции (а осознание её необходимости пришло в XX веке в силу появления множества наук, находящихся «на стыке» ранее диффкеренцированных категорий) научного знания, виток диалектически замкнулся, и наукознание пришло к необходимости выделить философию — не столько как «исторически первую», сколько как системообразующую, в отдельную категорию.

Этого принципа придерживалось и советское науковедение. Приводимая ниже таблица (источн.: БСЭ, статья «Наука») представляет собой один из вариантов линейной формы представления иерархии наук (ему соответствует сложная двумерная схема, где проведено много не отражённых здесь соединительных линий, демонстрирующих взаимосвязи между науками).

Философские науки
Диалектика
Логика
Математические науки
Математическая логика	и практическая математика, включая кибернетику
Математика
Естественные и технические науки
Астрономия	и космонавтика
Астрофизика
Физика	и техническая физика
Химическая физика
Физическая химия
Химия	и химико-технологические науки с металлургией
Геохимия
Геофизика
Геология	и горное дело
Физическая география
Биология	и с.-х. науки
Физиология человека	и медицинские науки
Антропология
Социальные науки
История
Археология
Этнография
Общественная география
Социально-экономическая статистика
Науки о базисе и надстройках:	политическая экономия,
	науки о государстве и праве,
	история искусства и искусствоведение и т. д.
Языкознание
Психология	и педагогическая наука

Коллизия заключается в том, что, признавая за философией особое место во всей системе научного знания в рамках фундаментальной классификации, при переходе к утилитарным схемам советские науковеды — как и современные систематизаторы — были вынуждены помещать философию в одну системную группу с политической экономией, научным коммунизмом и пр. В учебных планах, организационной структуре ВУЗов эта группа фигурировала под названием кафедр общественных наук (КОН; в техникумах и ПТУ — комиссий по общественным наукам). Это, повторим, — не противоречие, а функциональное различие, обусловленное утилитарной необходимостью; оба подхода — и фундаментальный, и утилитарный — имеют равное право на существование в контексте задач, на решение которых они нацелены.

Комментарий: термин «Социальные науки» употреблён в первоисточнике как синоним «общественным наукам» (отчасти ввиду необходимости формального избежания указанной коллизии). Описательный термин «Науки о базисе и надстройках» приблизительно соответствует современной политологии. Дидактико-иллюстративная задача была при составлении таблицы главной, и потому общий перечень указанных в ней наук не претендует на исчерпывающую полноту. При этом часть названий, соответствующих известным самостоятельным наукам, использованы в качестве собирательных, под которыми предполагаются целые группы «подотраслей» — напр., космонавтика.

Антагонистические коллизии

Антагонистические, то есть неразрешимо противоречащие друг другу (см. Законы философии) коллизии в классификации тех или иных наук (включая общественные науки) выводят на щепетильную проблематику соотношения понятий «наука» и «лженаука». Некоторые примеры такого антагонизма порождены фундаментальными различиями базовых форм мировоззрения: идеалистической и материалистической. Заняв отстранённую позицию, невозможно дать позитивный ответ на вопрос, относятся ли некоторые дисциплины, изучаемые в религиозных учебных заведениях, к разряду общественных наук? Является ли общественной наукой дисциплина «Научный коммунизм», значащаяся в дипломах десятков миллионов советских специалистов с высшим образованием? Исходя из принципа уважения личного права каждого на собственное мировоззрение, защищаемого правилами Википедии, здесь эти (и подобные им) агрессивные противопоставления на идейно-мировоззренческой почве следует признать неуместными. Оставляя за каждым выбор «правильного» ответа — в литературе соответствующего мировоззренческого направления, где ответ этот надлежаще обоснован в системе тех категорий миропознания, которыми оперирует то или иное течение общественной мысли.

Вышеуказанные коллизии следует отличать от попыток пополнить «официальный» перечень общественных наук категориями, сконструированными в сугубо коммерческих целях извлечения дохода от продажи знаний из якобы «новой» области науки. Примером этого являются эвфемизмы, за которыми скрывается набор дисциплин, ранее продававшихся под другими «фирменными названиями»: маркетинг, пиар, НЛП и т. п. Спам-реклама их платных курсов под видом статей о соответствующих «науках» с завидным упорством лезет на страницы Википедии. Не приводя конкретных названий, здесь можно порекомендовать действенный лакмус-индикатор, позволяющий отличить истинную науку от псевдонауки: изучить перечень (и происхождение) публикаций, выводимых поисковыми системами при вводе спорного названия на английском или другом распространённом иностранном языке.

Другие коллизии

Ряд коллизий, то есть нестыковок или, наоборот, неоправданных пересечений в определениях и трактовках понятия «общественные науки» и сопутствующих ему категорий, обусловлен следующими основными группами причин: а) лингвистическими, б) кросс-культурными, в) субъективно-академическими.

Лингвистические концентрируются вокруг понятий «общественный» и «социальный». Исторически термин «общественные науки» пришёл в русский из европейских языков, где чаще всего он образован на базе латинских праформ scientia = знание, и soci(etas) = общество (ср. англ. social sciences, фр. sciences sociales и т. п.). Одновременное внедрение в XIX веке в русский язык, наряду с «общественный», понятия «социальный» не было обусловлено объективной необходимостью (напр., описания качественно нового объекта, ранее не известного данной языковой культуре). Несмотря на очевидный вред (неоправданное смешение с однокоренными в латинском терминами из ряда «социалистический»), термин «социальный» из оборота не вышел. В ряде случаев с его участием в конце XX века образованы новые понятия, напр. «социальная сфера».

Наличие продолжительной практики употребления «социальный» в качестве синонима русскому «общественный» (в сочетании с «науками») лишает основания возможность противопоставить один другому, сформировав на их основе качественно различные категориальные ряды. Такие попытки были бы надуманными, а их результаты — контрпродуктивными. Не отрицая равноправие категорий «общественные науки» и «социальные науки», видимо, следует отдавать предпочтение русскому «общественные» — в силу отмеченного выше пересечения с другими категориальными рядами, восходящими к тому же латинскому soci(etas).

Кросс-культурные коллизии, как результат национально-государственной обособленности процессов формирования систем научного знания, наблюдаются в Википедии. Сопоставив между собой русскую, английскую, итальянскую версию настоящей страницы, нетрудно заметить, что приведённые на них перечни «общественных наук» как множества отнюдь не конгруэнтны; они лишь «во многом пересекающиеся». Слепо копировать с одной национальной странички на другую, либо брать какую-либо из них за образец — недопустимо. Кажущиеся «пропуски» чаще всего результат не недосмотра, а национальной специфики формирования перечней учебных дисциплин с утилитарными целями. Целесообразность их унификации, подведения под единый «мировой стандарт» (фактически, переход на чужой, уже существующий) — также сомнительна: борьба с национальной спецификой процессов научного миропознания означала бы де-факто признание антинаучной гипотезы наличия «монополии на истину» (что также идёт вразрез демократическому праву на уникальность философско-мировоззренческих позиций, особенно на совокупном уровне суверенных государственных составляющих современной цивилизации).

Субъективно-академические коллизии возникают, как правило, между разработками соперничающих научных школ, хотя иногда авторами оспариваемых классификаций могут выступать и индивидуальные учёные, стремящиеся сказать новое слово в науке. Оценивать эти попытки априорно (тем более в системе эмоционально-субъективистских критериев «амбиций» одной и «косности» другой стороны) — ненаучно и непродуктивно. Констатируя отсутствие монополии на истину и демократические свободы, и исходя из презумпции научной добросовестности, сопоставлять их между собой возможно, например, по признаку конечной целесообразности. Как и другие науки, общественные науки не стоят на месте, в своём развитии они неизбежно вторгаются в поле ранее «чужих» наук, вызывая, рано или поздно, необходимость проведения дифференциации или, наоборот, интеграции.

Так, к примеру, произошло с эконометрикой. Зарождалась эта наука в рамках одной из типичных общественных наук — политической экономии — и одновременно с ней. Сэр Уильям Петти почитается в истории науки основателем как классической политэкономии, так и (демографической) статистики — впрочем, сам он именовал своё детище «политической арифметикой». На известном этапе статистика оторвалась от политэкономии, расширив предмет и развив — с необходимым вторжением в область математики — собственные методы. Но к последней трети XIX века вновь созданный сложный математический аппарат «вернулся» в политэкономию. Некоторое время направление, представленное Л.Вальрасом и др., идентифицировалось науковедами как своего рода «фракция» в единой партии политэкономов — (лозаннская) школа экономической мысли. Наработки экономистов-математиков за последующие треть века, к 1930-м годам, поставили историю науки перед фактом, что в лице эконометрики мир имеет свою, самостоятельную науку. В силу достигнутой степени абстрагированности (а абстракция — один из общих методов познания) от историко-общественной специфики социально-экономических процессов эконометрика вышла из контекста политэкономии и других вновь сформировавшихся течений общественно-экономической мысли. Выйдя из разряда наук общественных, она вновь приблизилась к чистой математике, на развитии методов которой и строится её последующий прогресс.

Как пишет американский проф. Малиа, Мартин, до Второй мировой войны в США в вузах имелись лишь два основных факультета - гуманитарных и естественных наук, и только после войны в университетах создаются факультеты общественных наук. Как пишет Малиа, общественные науки в их современном качестве стали возможны после "научной революции" XVII в. Практически первой из новых дисциплин появилась политическая экономия, приобрёвшая к концу XVIII в. формальный академический статус. Второй институционно оформившейся дисциплиной стала начавшая вычленяться в 1880-е гг. политическая наука. Последней появилась социология, возникшая как отдельная дисциплина в 1920-30-е гг.

Соотношение категорий общественных и гуманитарных наук

Использование словосочетания «гуманитарные дисциплины» в русском языке ограничено узкоспецифической сферой организации учебного процесса в классических университетах, то есть учебных заведениях, в составе которых есть факультеты как «естественных» (физики, химии, биологии), так и остальных наук — философия, языковедение, география и пр.

Современная классификация общественных (социальных) наук

Российская Федерация

В образовательных стандартах и нормативных актах России в разряде общественных наук упоминаются:

• Археология
• История
• Культурология
• Лингвистика
• Педагогика
• Политология
• Психология
• Социальная и культурная антропология
• Социально-экономическая география
• Регионоведение (в том числе Востоковедение, Африканистика)
• Социология
• Право (Юриспруденция)
• Этнография
• Философия
• Экономика
• Этика
• Эстетика

Коды в системах классификации знаний

• УДК Общественные науки
• [www.gsnti-norms.ru/norms/common/doc.asp?0&/norms/grnti/gr00.htm 00 Общественные науки в целом // Государственный рубрикатор научно-технической информации (ГРНТИ) (по состоянию на 2001 год)]

Отрывок, характеризующий Общественные науки

Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.