Императорское общество поощрения художеств

Императорское общество поощрения художеств (ОПХ), существовавшее в Санкт-Петербурге до 1929 года, было старейшим в России — его история отсчитывается с 1820 года. До 1882 года оно именовалось Обществом поощрения художников.

История

Общество поощрения художников было основано группой меценатов (И. А. Гагарин, П. А. Кикин, А. И. Дмитриев-Мамонов и др.) с целью содействовать развитию изящных искусств, распространению художественных познаний, образованию художников и скульпторов и т. п. 30 ноября 1821 года они совместно с флигель-адъютантом Л. И. Килем (автором ) и начальником корпуса военных топографов полковником Ф. Ф. Шубертом составили «Основные правила для руководства к деятельности Общества поощрения художников», которые легли в основу устава ОПХ, утверждённого 28 апреля 1833 года Николаем I. С момента основания ОПХ находилось под покровительством императора.

Ещё до утверждения устава на гранты общества (так называемый пенсион) за границу для обучения ездили молодые художники: К. П. Брюллов и А. П. Брюллов (1822). А. А. Иванов (1827); общество способствовало освобождению талантливых крепостных художников из крепостной зависимости, оказывало им материальную поддержку (братья Чернецовы, Т. Г. Шевченко, И. С. Щедровский, А. А. Агин и другие).

Общество сыграло важнейшую роль в пропаганде изобразительного искусства путём тиражирования произведений, благодаря обществу в России серьёзно было продвинуто развитие эстампа: литографии и ксилографии.

При обществе имелись школа с мастерскими и музей с библиотекой и постоянной художественной выставкой. Художественно-промышленный музей был организован в 1870 году по инициативе секретаря ОПХ Д. В. Григоровича; основу его фонда составила коллекция предметов прикладного искусства В. Л. Нарышкина. Директором музея стал Д. В. Григорович. В период 1899—1914 годов его возглавлял М. П. Боткин, в 1914—1917 — П. П. Гнедич, с 1917 года — С. П. Яремич.

В 1860-е годы Общество учредило открытые ежегодные конкурсы по живописи и прикладным искусствам, по результатам которых присуждались именные денежные премии: им. В. П. Боткина — по жанровой живописи, им. графа С. Г. Строганова — за пейзажи, им. графа П. С. Строганова — за лепку, им. В. П. Гаевского — за исторический жанр (гравирования?^{[уточнить]}), им. принцессы Е. М. Ольденбургской — за гравюру на дереве, им. И. П. Балашова — за декоративную живопись, им. В. Л. Нарышкина — за резьбу по дереву.

Само общество состояло из неопределенного числа действительных членов, членов-соучастников и членов-корреспондентов. Для управления делами общества собрание действительных членов избирало из своей среды комитет, который заведовал всем имуществом и суммами общества, устраивал выставки картин, определял пособия и содержание художникам, а равно и денежные ссуды под залог их произведений и т. п. Обществу было предоставлено право доводить непосредственно до высочайшего слуха сведения о «предметах, относящихся к поощрению художеств в России и об отличающихся художниках»; оно могло издавать медали для поощрения художников и в честь знаменитых русских художников, а также иностранных, посвятивших свои труды России. Обществу разрешалось издавать художественные произведения. Ежегодно общество назначало конкурс на премии, выдаваемые в награду за лучшие произведения русских художников.

Согласно уставу 1882 года, общество приняло наименование — Императорское общество поощрения художеств.

Капитал общества к 1 сентября 1900 года составлял 211039 руб. Приход в 1900—1901 годах был исчислен в 101077 руб., расход — в 101032 руб. Выставки общества привлекли более 56 тысяч посетителей и способствовали продаже художественных произведений на 33900 руб. К 1 января 1901 года в личном составе общества числилось: особ императорской фамилии — 14, действительных членов — 74, членов-соучастников — 173, а всего — 261 лицо. С 1878 года председательствовала принцесса Ольденбургская, Евгения Максимилиановна.

С 1892 года комитет общества издавал журнал «Искусство и художественная промышленность», который с января 1901 года был заменён ежемесячным изданием «Художественные сокровища России» под редакцией А. Н. Бенуа (выходил до 1907 года; с 1903 — под редакцией А. В. Прахова).

Председателями Комитета ОПХ состояли П. А. Кикин (до 1834), В. В. Мусин-Пушкин-Брюс (1835—1836), К. А. Нарышкин (1836—1838), П. И. Кутайсов (1838—1839); с 1840 года этот пост занимали представители императорской фамилии: герцог Максимилиан Лейхтенбергский (до 1851), его вдова великая княгиня Мария Николаевна (до 1875), их дочь принцесса Евгения Ольденбургская (до 1915), великий князь Пётр Николаевич (до 1917). Текущей работой руководили секретари: Ф. Ф. Шуберт (1820—1833), В. И. Григорович (1833—1842), Н. И. Мусин-Пушкин (1853—1856), Ф. Ф. Львов (1856—1864), Д. В. Григорович (1864—1884), Н. П. Собко (1884—1900), Н. К. Рерих (1901—1906); В. В. Зарубин (1906—1917).

Первоначально собрания Общества проходили на квартире князя И. А. Гагарина в доме на углу набережной реки Мойки и Зимней канавки (д. № 48). В 1831 было получено разрешение бесплатно проводить собрания в одном из помещений Румянцевского музеума (Английская набережная, 44). Позже собрания устраивались в здании на Екатерингофском проспекте (ныне — проспект Римского-Корсакова, 31), c 1855 – в доме Тура — 5-я линия Васильевского острова (д. № 4).

Дом Императорского общества поощрения художеств с дворовыми флигелями: Санкт-Петербург, Большая Морская ул., 38 / Набережная р. Мойки, 83 — памятник архитектуры федерального значения (XVIII в., 1830-е гг., 1877—1878 гг., арх. Месмахер М. Е., 1890—1893 гг., арх. И. С. Китнер).

Культурное наследие Российской Федерации, объект № 7810064000

С 1932 года в этом здании находилась Ленинградская организация Союза художников РСФСР (ЛОСХ), а в дальнейшем — его правопреемник Санкт-Петербургское отделение Союза художников России.

Рисовальная школа

Положение (и штаты) о государственной Рисовальной школе император Николай I подписал 29 сентября 1839 года. Сначала учили только черчению, рисованию и лепке. Целью открытия школы была подготовка мастеров для художественной промышленности (из рабочей среды) и преподавателей для подобных школ (небольшие частные художественные школы и рисовальные классы при промышленных предприятиях существовали с 1806 года). Приём учеников производился круглый год. Обучение было бесплатным.

В декабре 1857 года из ведомства Министерства финансов школа была передана Обществу поощрения художеств; обучение стало платным, но самых способных со временем стали освобождать от платы и даже давать стипендии. В 1889 году были открыты первые пригородные отделения школы для малоимущих детей. С 1901 года по два выпускника школы направлялись в заграничные командировки.

Сначала школа располагалась в здании Петербургской таможни; в 1878 году она переехала в здание ОПХ.

Долгое время преподавали в школе М. П. Клодт (1865—1867, 1875—1913), А. Г. Горавский (1865—1885), В. П. Крейтан (1870—1891). В 1878 году историю искусств, акварельную живопись и сочинение декоративных рисунков в рисовальной школе стал преподавать Е. А. Сабанеев; с 1881 года он был её директором. С 1887 года здесь преподавали А. Ф. Афанасьев, Я. Ф. Ционглинский и Н. П. Загорский.

В 1906 году директором школы стал Н. К. Рерих, который создал художественно-промышленные мастерские: рукодельная и ткацкая (1908), иконописная (1909), керамики и живописи по фарфору (1910), чеканки (1913) и др. Историю искусств был приглашён читать С. К. Маковский. По приглашению Рериха в школе преподавали И. Я. Билибин, А. И. Вахрамеев, К. Х. Вроблевский, Д. Н. Кардовский, А. А. Рылов, А. В. Щусев.

После Октябрьской революции, с июля 1918 года, функции рисовальной школы стали выполнять бесплатные «Курсы рисования и черчения» на Литейном проспекте, превратившиеся впоследствии в Ленинградское художественное училище имени В. А. Серова.

См. также

• Особняк Румянцева

Источники

• Столпянский П. Н. Старый Петербург и Общество поощрения художеств, Л., 1928.
• Кузнецов С. О.. Вклад представителей рода Строгановых и Д. В. Григоровича в реформирование Общества поощрения художников в 1860—1870-е гг. // Известия Санкт-Петербургской Лесотехнической академии. Вып. 178. СПб., 2006. С.300—317.
• Художественные общества // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.snor.ru/?m=articles&an=sc_324 Общество поощрения художеств] / СПРАВОЧНИК НАУЧНЫХ ОБЩЕСТВ РОССИИ
• [encblago.lfond.spb.ru/showObject.do?object=2815897645 Императорское общество поощрения художеств (ОПХ)]
• [www.roerich-encyclopedia.nm.ru/personal/SHKOLA.html Школа Императорского Общества поощрения художеств]

Отрывок, характеризующий Императорское общество поощрения художеств

– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?