Объединение Китая империей Восточная Хань

Объединение Китая империей Восточная Хань (кит. упр. 东汉统一战争, 25-37) или Восстановление империи Хань — период китайской истории, когда в конце правления установленной узурпатором Ван Маном династии Синь страна развалилась на части, и была вновь объединена династией Хань.

Падение династии Синь

В 17 году в Китае началось Восстание «краснобровых». В 22 году Лю Янь и Лю Сюань, принадлежавшие к шестому поколению потомков ханьского императора Цзин-ди, сумели привлечь на свою сторону войска горы Люйлинь и также подняли восстание. В 23 году Лю Янь одержал крупную победу над синьскими войсками, и был близок к тому, чтобы его провозгласили императором восстановленой империи Хань, однако лидеры повстанцев предпочли видеть во главе слабого Лю Сюаня, который в 23 году и был возведён на престол в Ваньчэне под тронным именем «Гэнши-ди»; Лю Янь стал при нём премьер-министром. Вскоре брат Лю Яня — Лю Сю — разгромил синьские войска в битве под Куньяном.

Многие последователи Лю Яня были недовольны тем, что императором стал Лю Сюань, а не он. Император арестовал одного из них — Лю Цзи — и казнил, а когда Лю Янь попытался вмешаться — казнил и его. Однако, чтобы загладить чувство вины за этот поступок, он дал Лю Сю титул «Усиньский хоу» (武信侯).

После этого две ханьские армии предприняли генеральное наступление против синьских войск: армия под руководством Шэньту Цзяня двинулась на Лоян, а армия Ли Суна — на Чанъань. С приближением ханьских войск население Чанъаня восстало; Ван Ман был убит в бою, а его тело было разорвано на куски победителями.

Развал страны и провозглашение Восточной династии Хань

На короткое время страна казалась объединившийся; император перенёс столицу в Лоян и издал указ о том, что те чиновники династии Синь, которые будут лояльными к династии Хань, останутся на своих постах. Однако вскоре страна начала разваливаться. Уже зимой 23 года гадальщик из Ханьданя по имени Ван Лан заявил, что на самом деле он Лю Цзыюй — сын императора Чэн-ди; регионы к северу от Хуанхэ признали его императором. Туда был послан с войсками Лю Сю, который сумел привести территорию к покорности, в 24 году осадил Ханьдань и убил Ван Лана. За это Лю Сю получил титул «князя Сяо», однако подозревая, что император избавится от него так же, как и от Лю Яня, заявил, что регион ещё не усмирён полностью, и начал под этим предлогом концентрировать у себя войска.

В 24 году император вернул столицу в Чанъань и отправил Ли Бяо и Ли Чжуна в провинцию Сычуань, где Гунсунь Шу также провозгласил себя императором, однако эта экспедиция закончилась неудачей.

Тем временем группировка «краснобровых», находившаяся в Пуяне, решила разграбить Чанъань, и двинулась на запад, сметая пытающиеся её остановить лояльные императору армии. Лю Сю не вмешивался в этот конфликт, а консолидировал и расширял подконтрольную территорию, расставляя на ключевые посты лояльных себе людей.

Группировка во главе с Фан Ваном и Гун Линем решила восстать против Лю Сюаня, и похитила Жуцзы Ина — свергнутого Ван Маном предыдущего императора династии Хань. Однако Лю Сюань послал против них Ли Суна, который разгромил восставших и убил Жуцзы Ина.

Летом 25 года Лю Сю, наконец, открыто порвал с Лю Сюанем, объявив себя императором (его линия вошла в историю как Восточная Хань). Его генерал Дэн Юй захватил территорию современной провинции Шаньси.

С приближением войск «краснобровых» к столице часть генералов Лю Сюаня подняли восстание, и Чжан Ан вынудил Лю Сюаня бежать из Чанъаня. Тем временем «краснобровые» решили, что им тоже нужен император. В их родных местах был очень популярен живший за два века до этого Лю Чжан; они нашли троих его потомков, и выбрав самого младшего из них — 15-летнего Лю Пэнцзы — провозгласили его императором (на самом деле он, естественно, стал просто марионеткой в их руках).

Генералы, оставшиеся лояльными Лю Сюаню, смогли вытеснить Чжан Ана из столицы, но Чжан Ан и его союзники примкнули к «краснобровым», и вместе смогли быстро взять Чанъань. После того, как вести о падении Чанъаня достигли Лояна, город перешёл на сторону Лю Сю, который сделал его своей столицей.

Лю Сюань несколько месяцев скрывался у генерала Янь Бэня, но видя, что дело проиграно, вступил в переговоры с «краснобровыми» об условиях капитуляции, и вернулся в Чанъань, где передал Лю Пэнцзы императорскую печать, взятую у Ван Мана, а сам получил титул Чаншаского князя. В связи с тем, что войска «краснобровых» грабили столицу, столичные жители начали подумывать о восстановлении власти Лю Сюаня, и тогда вожди «краснобровых» предпочли его убить.

Объединение страны

В связи с тем, что в Гуаньчжуне не осталось ресурсов для «краснобровых», они решили вернуться в родным места — провинции Шаньдун и Цзянсу, однако Лю Сю преградил им путь под Ияном. «Краснобровые» (вместе с их марионеточным императором Лю Пэнцзы) были вынуждены сдаться империи Восточная Хань.

На тот момент в стране имелся ещё ряд региональных лидеров, контролирующих отдельные территории:

• Лю Юн, также претендовавший на то, чтобы быть легитимным императором династии Хань, контролировал восточную Хэнань и северную Цзянсу
• Пэн Чун, которого довёл до восстания Чжу Фу (один из чиновников Лю Сю), контролировал район современного Пекина
• Чжан Бу, который формально был подчинённым Лю Юну князем, но на самом деле контролировал Шаньдун как независимый правитель
• Вэй Сяо, номинально — губернатор Сичжоу, формально признававший Лю Сю, однако на самом деле независимо контролирующий восток современной провинции Ганьсу
• Доу Жун, номинально — губернатор Лянчжоу, формально признававший Лю Сю, однако на самом деле независимо контролирующий запад Ганьсу и север Цинхая
• Лу Фан, также претендовавший на то, чтобы быть легитимным императором династии Хань, при поддержке гуннского шаньюя Юя контролировал запад и центр современной Внутренней Монголии
• Гунсунь Шу, который провозгласил на территории современных Сычуани и Чунцина независимую империю Чэнцзя

Самым мощным из них был Гунсунь Шу, но он предпочёл сосредоточиться на развитии своего государства и не совершал походов вовне, поэтому Лю Сю доверил разбираться с ним Вэй Сяо и Доу Жуну. В 29 году силы Восточной Хань разгромили войска Лю Юя (сына и наследника Лю Юна). Пэн Чун был убит восставшими рабами, после чего его режим пал. Чжан Бу, выидя бессмысленность сопротивления, покорился Восточной Хань и получил титул «хоу». В результате к 30 году весь Восточный Китай оказался в составе Восточной Хань.

Вэй Сяо, видя, как Восточная Хань объединяет страну, решил побороться за независимость. Он предложил Доу Жуну союз против Восточной Хань, но тот отказался. Когда Восточная Хань стала рассматривать возможность военного покорения Чэнцзя, то Вэй Сяо отговаривал её от этого, а после отказался выделить для этого войска.

Поняв, что ни Вэй Сяо, ни Гунсунь Шу не покорятся добровольно, летом 30 года Лю Сю начал кампанию против Вэй Сяо. В ответ Вэй Сяо формально признал главенство Гунсунь Шу, принял от него титул Шонинского князя, и попытался уговорить Доу Жуна присоединиться к нему. Доу Жун отказался, и атаковал Вэй Сяо вместе с Лю Сю. После некоторых первоначальных успехов войска Вэй Сяо были вынуждены отступить перед превосходящими силами. В 33 году Вэй Сяо умер, и ему наследовал сын Вэй Чунь. Зимой 34 года его столица Ломэнь пала, и Вэй Чунь сдался.

После этого Восточная Хань переключила своё внимание на Чэнцзя. В поход были отправлены две армии: армия под командованием У Ханя и Цэнь Пэна двинулась вверх по Янцзы из современной провинции Хубэй, а армия Лай Шэ и Гай Яня наступала из южной части современной провинции Шэньси. Вместо того, чтобы встретить армии на поле боя, Гунсунь Шу предпочёл попытаться убить их командующих. Убийство Цэнь Пэна и Лай Шэ привело к временной остановке восточноханьских сил, однако, перегруппировавшись, войска двинулись дальше, и в 36 году Гунсунь Шу капитулировал в своей столице Чэнду. После этого генерал У Хань вырезал более 10 тысяч человек.

После падения Чэнцзя Доу Жун передал свои земли императору. Лу Фань, первоначально покорившийся Восточной Хань, восстал вновь, но, будучи не в состоянии достичь успеха, в 42 году бежал к гуннам.

Отрывок, характеризующий Объединение Китая империей Восточная Хань

– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.