Обычаи и этикет в Японии

Обычаи и этикет в Японии очень важны и определяют во многом социальное поведение японцев. Большое количество японских книг описывают детали этикета. Некоторые положения этикета могут отличаться в различных регионах Японии. Некоторые обычаи меняются с течением времени. Ниже приведены общепринятые современные обычаи в Японии.

Традиционное купание

Для купаний используют традиционную японскую баню офуро. Традиционная японская ванна в офуро квадратная, и достаточно глубокая для того, чтобы вода покрыла плечи, но иногда требует от купающегося сидеть с коленями упирающимися в грудь. Ванна в офуро меньше и глубже, чем это принято в западных домах. Новые ванны больше похожи на западные формы. Офуро в Японии используются не столько для мытья тела, сколько для расслабления и не только физического расслаблению, но и духовного. В ванну нужно погружаться с чистым телом. Омовение перед купанием обычно производится из крана или душа, находящихся в том же помещении, сидя на маленькой табуретке. В Японии очень экономно относятся к пресной воде. Вода, остающаяся в ванне, в конце дня согревается при помощи специальных нагревателей, и может быть использована всеми членами семьи для умывания, а также для стирки одежды в стиральной машине. Ванна, когда она не используется, накрывается крышкой для поддержания температуры воды, а также для предотвращения испарения.

В домах с маленькими ваннами члены семьи купаются один за другим, в порядке старшинства, традиционно, начиная с самых старых мужчин или самого старшего в семье (бабушка может купаться перед главой семьи). Если в доме есть гости они будут иметь приоритет. В домах с большими ваннами не редкость для членов семьи, купаться вместе. Обычно один или оба родителя будет купаться с младенцами и детьми ясельного возраста, и даже по мере взросления детей они по-прежнему купаются с одним из родителей.

Ванны всё чаще встречаются в современных японских домах, но есть еще много мелких и старых квартир в городах, которые не имеют ванны. Существуют общественные места для купания бани сэнто. Особенностью сэнто является обязательная последовательность процедур — посетители бани предварительно моются в отдельном помещении и только после этого переходят в бассейн с горячей водой. Нередко сэнто посещают всей семьёй. Как правило сэнто разделены по половому признаку, и посетители купаются обнаженные, прикрывая полотенцем половые органы.

Постояльцам традиционных японских гостиниц рёкан предложат использовать общее офуро или индивидуально, если это было запланировано заранее.

Онсэн - купание в геотермальных горячих источниках, которыми изобилует Япония. В онсене купание может происходить на открытом воздухе в естественном водоёме, заполненном горячей водой из источника или в закрытом офуро, где ванну наполняют горячей минеральной водой из источника.

Во многих сэнто и онсенах действует запрет для клиентов с татуировками, ссылаясь на обеспокоенность по поводу деятельности якудзы.

Традиционная одежда

См. также: Кимоно

См. также: Юката

В современной Японии кимоно потеряло статус повседневной одежды и используется только в специальных случаях главным образом женщинами. Мужчины надевают кимоно чаще всего для участия в чайной церемонии, на свадьбах и занятиях боевыми искусствами. В Японии существует множество курсов, на которых изучается история кимоно, а также преподаются навыки подбора образцов и тканей для каждой церемонии и сезона года.

Во время жарких летних месяцев широко используется облегчённое кимоно - юката, сделанное из хлопка или синтетической ткани, без подкладки. Юкату носят как мужчины, так и женщины. Юката возродилась в конце 1990-х годов.

Традиционно хлопчатобумажная ткань для юкат окрашивались в цвет индиго. Сегодня спектр цветов расширился. Как и для кимоно, общее правило для юкат - молодые люди носят яркие, цвета и смелые узоры, в то время как пожилые люди носят темные цвета и геометрические узоры. Юкату предлагают постояльцам японских гостиниц рёкан в качестве халата.

Этикет трапезы

Питание в Японии традиционно начинается с фразы итадакимас (яп. いただきます) (букв. «я смиренно получаю»). Фраза по применению соотносится с фразой «приятного аппетита». Но в буквальном выражении выражает благодарность всем, кто сыграл свою роль в готовке, выращивании или охоте и высшим силам, обеспечившим подаваемую еду

После окончания трапезы, японцы также используют вежливую фразу готисо:-сама-дэсита (яп. ご馳走様でした) («это была [прекрасная] трапеза»), выражающую благодарность и почтение всем присутствующим, повару и высшим силам за прекрасную трапезу.

Не полностью доедать блюдо не считается невежливым в Японии, но скорее это воспринимается как сигнал для хозяина, что вы хотите, чтобы вам предложили ещё одно блюдо. И наоборот, съедая блюдо полностью (включая рис) — признак того, что вы удовлетворились поданной едой, и её было достаточно. Детям рекомендуется съесть всё до последнего зернышка риса. Невежливо выбирать отдельные части блюда и оставлять остальное. Жевать следует с закрытым ртом.

Допустимо допивать суп или доедать рис, подняв чашу ко рту. Мисо суп можно пить непосредственно из небольшой чаши, не пользуясь ложкой. Большие тарелки с супом могут подаваться с ложкой. Допустимо прихлёбывать при употреблении определенных продуктов, например рамен или лапшу соба, хотя это не практикуется повсеместно. Макаронные изделия, приготовленные в западном стиле, не должны употребляться подобным образом.

Традиции кулинарии

См. также: Японская кухня

Одни из ранних известных сегодня кулинарных сочинений (рёрисё) в Японии датируются концом XIII века. Они включали описание ритуалов работы с кухонным ножом (сикиботё), правила поведения во время пиров, рецепты блюд, способы готовки и техники обработки продуктов. Особое внимание авторы обращали на состав, приготовление, декорирование блюд, являвшихся обязательными для того или иного вида пира.

Идеал японской кухни - сырой продукт в натуральном виде. Продукты подвергают разным видам обработки, но в минимальной степени, стараясь сохранить первоначальный вид и форму продукта. В дорогих ресторанах сасими подаётся не отдельными ломтиками, а в виде целой рыбы. Рыба, конечно разрезана, и очищена от чешуи и костей, но из головы, костей и ломтиков снова формируют рыбу, которая выглядит, как живая. К японским мастерам кулинарии не подходит слово повар (происходящее от глагола варить). Мастер называется итамаэ, что в дословном переводе означает "перед доской", а по смыслу "тот, кто режет". Самым важным считается искусство резки, которым японские мастера владеют в совершенстве. Большое значение придаётся внешнему виду подаваемой еды. Японские блюда - не просто еда, это произведения искусства. Мастера японской кухни стараются не просто украсить блюдо, а создать на тарелке кусочек природы.

Традиции употребления алкогольных напитков

Современная алкогольная культура Японии строится на трёх основных напитках: пиво, виски и сакэ. Вино (как сухое, так и крепленое) японцами употребляется редко.

Первые два напитка были заимствованы японцами с Запада.

На пиво приходится две трети алкоголя, приходящегося на душу населения и эта доля постоянно растёт. В Японии пиво начали производить в 1873 году. Традиция пивоварения пришла из Германии. Местная специфика – добавление в пиво риса в процессе приготовления.

Виски было заимствовано из Америки. Способ употребления виски – в стандартный стакан наливается сантиметр виски, весь же остальной объем заполняется содовой и льдом. Крепость такого «напитка» — не выше десяти градусов.

Сакэ (самый древний и почти что единственный) алкогольный напиток местного происхождения употребляется в Японии чаще, чем виски.

В японском застолье чокаться не принято. Не принято произнесение разнообразных тостов кавказского типа. Лишь подняв бокалы в первый раз, японцы дружно произносят «кампай!» (буквально «сухое дно»).

Японцы не отличаются стойкостью к алкоголю и пьянеют от сравнительно небольшого объёма алкоголя (вследствие дефицита фермента, обеспечивающего расщепление алкоголя). Опьянев, японцы этого не стесняются. Обществом также не порицаются пьяные в случае если их поведение не агрессивно.

В японских ресторанах существует возможность оставлять бутылку с недопитым алкогольным напитком под своей фамилией, которая будет храниться на полочке за стойкой. Бутылка будет храниться до следующего посещения. В некоторых случаях японец может располагать уже оплаченными запасами спиртного сразу в нескольких заведениях.

Этикет использования палочек для еды

Палочки для еды начали использоваться в Японии с Периода Нара (710-794 гг). В Японии существует много традиций и неписаные правила, связанные с использованием палочек для еды хаси́ (яп. はし хаси). Палочки предназначены только для еды, а все остальные действия с ними в руке оскорбляют культуру и традиции страны и демонстрируют неуважение к правилам поведения за столом. Поэтому не рекомендуется:

• стучать палочками по столу, тарелке или другим предметам, чтобы привлечь внимание и, например, подозвать официанта;
• указывать и размахивать палочками в воздухе;
• «рисовать» палочками на столе или водить ими бесцельно вокруг еды — прежде чем потянуться к еде, нужно сначала выбрать кусок;
• ковыряться палочками в миске в поисках лучшего куска — брать еду нужно всегда сверху и тот кусок, до которого дотронулись;
• трясти палочками, чтобы остудить кусок;
• облизывать палочки или держать их во рту бесцельно;
• накалывать еду на палочки;
• зажимать палочки в кулаке (что воспринимается, как агрессия);
• подтягивать к себе тарелку при помощи палочек;
• втыкать палочки в рис, особенно вертикально – это делают только на похоронах, символизируя подношение умершему. Более того, если за столом кто-либо по незнанию воткнул палочки в рис, окружающие мрачнеют: древняя примета говорит, что в таком случае кто-то скоро умрет.

Когда вы хотите поухаживать за кем-то и положить еду ему на тарелку следует использовать обратную сторону палочек (толстые, не использованные вами кончики). Идеалом считается, если каждый берет еду из общей тарелки обратной стороной палочек, кладет её на свою тарелку, а только затем переворачивает палочки и приступает к еде.

Для палочек существуют специальные подставки (хасиоки). После еды палочки следует класть на неё и ни в коем случае не поперёк тарелки. В ресторанах, где специальной подставки нет, палочки кладут обратно в бумажный чехол, в котором их подали. Если же нет ни чехла, ни подставки — можно положить палочки на стол, но только не пересекая их крест-накрест. Кроме того, палочки всегда кладут острым концом влево.

С помощью палочек можно не только держать еду и отправлять её в рот, но и выполнять массу других более сложных операций: смешивать соус, разделять куски, измельчать и даже резать. Эти действия обычно не приходится выполнять в процессе традиционной трапезы, так как японские кулинарные правила предписывают подавать еду небольшими кусочками, чтобы их было удобно класть в рот.

Палочки нельзя оставлять на столе так, чтобы они указывали на кого-то.

Обувь

В Японии переобуваются или снимают обувь намного чаще, чем в какой-либо другой стране. Полагается снимать уличную обувь и переобуваться в приготовленные тапочки, хранящиеся в ящике со множеством отделений. Уличная обувь снимается у самого входа, там, где уровень пола ниже, чем в остальном помещении. Считается, что вы действительно вошли в помещение не тогда, когда вы закрыли за собой дверь, а после того, как сняли уличную обувь и переобулись.

Необходимо снимать обувь при входе в храмы. Когда сменная обувь не предлагается, приходится ходить в носках. Ящик с множеством отделений в таких местах используется для хранения уличной обуви. В уличной обуви нельзя наступать на деревянный решётчатый настил перед ящиками для обуви.

Снимая обувь перед входом в храм, посетитель не только помогает поддерживать порядок в храме, но и отдаёт дань синтоистским представлениям о любви божеств, ками, к чистоте — киёси. Улица с её пылью и мусором противопоставляется чистому во всех смыслах пространству храма и дома.

Посещение ресторана традиционной японской кухни предполагает снятие обуви перед тем, как подняться к месту трапезы - возвышение, устланное бамбуковыми циновками и уставленное низкими столиками. На циновках сидят, поджав под себя ноги. Иногда под столиками имеются углубления для размещения ног, онемевших от непривычной позы.

Традиционная японская гостиница

См. также: рёкан

Традиционный японский дом

См. также: минка

Поцелуй в Японии

Публичная демонстрация поцелуев считалась нарушением общественного порядка до 1945 года. Нарушители, позволившие себе подобное в публичном месте, наказывались штрафом или задержанием.

Японцы до настоящего времени относятся к поцелую как к экзотической составляющей чисто эротических отношений. Социальная роль поцелуя в Японии крайне узка. Поцелуй в понимании японцев не выражает ни симпатии, ни уважения, ни горя, ни сочувствия – ничего из тех многих вещей, которые он может означать на Западе.

Дискриминация поцелуя продолжается и до настоящего времени. Вместо японского слова для обозначения поцелуя – сэппун, употребляемого крайне редко, молодые японцы и японки произносят слово кису (от английского kiss). Считается, что английское слово более чистоплотное, потому что обозначает предмет не впрямую.

Улыбка в Японии

Улыбка в Японии – это не только естественное выражение эмоции. Это ещё и форма этикета, означающая победу духа в противостоянии трудностям и неудачам.

Японцев с детства учат – чаще всего личным примером – улыбаться во исполнение социальной обязанности. Улыбка стала в Японии полубессознательным жестом и наблюдается даже тогда, когда улыбающийся человек считает, что за ним не наблюдают. Например, японец пытается успеть сесть на поезд в метро, но перед самым носом двери закрываются. Реакция на неудачу – улыбка. Эта улыбка не означает радости, но означает, что к неприятности человек относится без ропота и с бодростью.

С юных лет японцев приучают воздерживаться от выражения эмоций, которое могло бы нарушить столь непрочную порой социальную гармонию.

В Японии специальное жестовое употребление улыбки нередко доходит до крайностей. До сих пор можно видеть, как улыбаются люди, потерявшие близких. Не следует понимать это так, будто мёртвых не оплакивают. Улыбающийся как бы говорит: да, утрата моя велика, но есть более важные общие заботы, и я не хочу огорчать окружающих, выставляя напоказ своё горе.

Свадьба в Японии

В Японии проводятся свадебные церемонии двух видов: в японском традиционном (синтоитском) стиле или в западном стиле.

Независимо от вида церемонии пара должна представить официальное свидетельство о заключении брака, полученное в местных органах власти.

Исторически, браки разделены на два типа в зависимости от способа поиска партнера: традиционный способ — договорной брак — миаи кэккон (яп. 見合い結婚?), более известный как о-миаи (яп. お見合い) или современный способ — брак по любви — рэнъаи кэккон (яп. 恋愛結婚), когда партнёра находят самостоятельно. Исторически в крестьянской среде брак зачастую заключался после беременности невесты.

Договорные браки

Договорные браки организует сваха (сват), называемая накодо (яп. 仲人). Сваха предоставляет молодым и их семьям необходимую информацию, которая содержится в специальных документах — «цурисё», досье, содержащее также фотографии молодых. Если молодые люди понравились друг другу, то далее сваха знакомит их и их семьи между собой — эта первая встреча называется миаи (яп. 見合い).

После первой встречи потенциальные жених и невеста на протяжении некоторого времени периодически встречаются и только после этого принимают решение о браке. Если они решают пожениться, то проводятся процедуры, предшествующие свадьбе: проводится обручение, дарятся подарки.

В послевоенные годы число договорных браков падает.

Выделяют преимущества договорных браков, позволяющие сохранять достаточно высокое число сторонников традиционного японского отношения к браку в современной Японии:

• Экономия времени (возможность уменьшить число предварительных встреч при самостоятельных поисках кандидата, часто имеющих нулевой или отрицательный результат).
• Снижение возможности семейных конфликтов, возникающих в случаях, когда родителям не нравится избранник или избранница их ребёнка, позволяя родителям участвовать в процессе отбора кандидатов и давая возможность влиять на результаты выбора.
• Получение подробной информации о вероятных партнёрах, позволяющее объективно решить, подходит ли тот или иной кандидат под образ будущего супруга или супруги.

Расчёты в кассе

Перед каждой кассой установлен небольшой поднос, на который покупатель может положить наличные деньги. Если такой поднос установлен, то является нарушением этикета игнорировать его и пытаться вручить деньги непосредственно в руки кассиру . Этот элемент этикета, как и предпочтение поклонов перед рукопожатием объясняется "защитой личного пространства" каждого японца, что связано с общим дефицитом жизненного пространства в Японии.

Литература

• Человек и культура: Индивидуальность в истории культуры - М.: Наука, 1990
• А. Н. Мещеряков Книга японских символов - М.: Наталис, 2003
• Ориха Иида, Оксана Путан Энциклопедия суши - М.: Астрель, Аркаим, 2011

Ссылки

• [www.kwintessential.co.uk/resources/global-etiquette/japan-country-profiles.html Japan - Language, Culture, Customs and Etiquette]
• [www.seiyaku.com/seiyaku/en/western-wedding.html Western Style Weddings in Japan]
• [kyotobaths.info/etiquette/ Public bathing etiquette in Japan]
• [www.alljapan.tv/1210840241/ Мастер кимоно и японской культуры Имаидзуми Айко: Традиционный японский национальный костюм и его история]
• [www.japanesebusinessguide.com/japanese-business-meeting-etiquette-guide.html Japanese Business Etiquette Guide]
• [snippets.com/what-is-the-right-way-to-eat-sushi.htm Illustrated Guide to Sushi Etiquette]
• [www.japanintercultural.com/en/japaneseBusinessEtiquetteGuide/default.aspx Japan Intercultural Consulting: Japanese Business Etiquette Guide]
• Bramble P. Sean. Japan: a survival guide to customs and etiquette. — Tarrytown, NY: Marshall Cavendish, 2008. — ISBN 978-0-7614-5488-5.

Отрывок, характеризующий Обычаи и этикет в Японии

– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…