Йосеф, Овадья

Овадья Йосеф ивр. ‏עובדיה יוסף‏‎<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Главный сефардский раввин Израиля
1973 — 1983
Община:	Сефарды
Предшественник:	Ицхак Ниссим
Преемник:	Мордехай Элияху
Имя при рождении:	Абдалла Юсуф
Рождение:	23 сентября 1920(1920-09-23) Багдад
Смерть:	7 октября 2013(2013-10-07) (93 года) Иерусалим, Израиль
Отец:	Яков Овадья
Мать:	Гурджия
Супруга:	Маргалит Петаэль
Дети:	11 детей

Ова́дья Йосе́ф (ивр. ‏עובדיה יוסף‏‎; 23 сентября 1920, Багдад — 7 октября 2013, Иерусалим) — главный сефардский раввин Израиля («Ришон ле-Цион») в 1973—1983 гг., крупнейший галахический авторитет сефардских евреев, духовный лидер партии ШАС.

Биография

Овадья родился в Багдаде под именем Йосеф Овадья (Абдалла Юсуф в арабском произношении). При рождении получил имя Йосеф, а имя Овадья служила ему фамилией. Однако со временем рав поменял имя и фамилию местами. Отца звали Яков Овадья, а мать Гурджия. Родители были из простой семьи и являлись кузенами. Деда по отцу тоже звали Овадья Йосеф и он был убит на багдадском рынке местным арабом, когда его отцу только стукнуло 13 лет. В семье был еще брат Наим (1922—2013), активист организации Эцель и продолжатель дела отца и еще 6 братьев и сестер. В 1924 г. семья переехала в Иерусалим и поселилась в бухарском квартале. Отец Овадьи работал ювелиром в Ираке, а в Иерусалиме открыл небольшую лавку и хотел со временем ввести в свои дела своего сына, однако молодой Овадья не проявил к этому никакого интереса и не смог предотвратить кражи. Окружающие обратили внимание на хорошие способности Овадьи в изучении Торы, и он был направлен в иешиву Порат Йосеф. Рав Овадья быстро проявил себя там как один из наиболее одарённых учеников рава Эзры Атии и вскоре был замечен главным раввином Бен-Ционом Узиэлем, который дал ему смиху в 20 лет. В 17 лет опубликовал свою первую книгу Ябиа Омер и начал вести урок в синагоге по Бен Иш Хаю, которого постоянно критиковал, чем вызывал недовольство слушателей иракских евреев. Вскоре после женитьбы на Маргалит Петаэль в 1943 г. рав Узиэль отправил молодого раввина в 1946 г. в Египет, чтобы занять должность заместителя главного раввина. Рав Овадья быстро себя проявил как выдающийся организатор и эрудит, несмотря на молодой возраст, улучшил духовное положение общины и смог наладить хорошие отношения с властями. В 1950 г. вскоре после создания Израиля рав Овадья вернулся и был назначен судьёй окружного раввинского суда Петах-Тиквы и в 1955 Иерусалима. В 1953 основал свою первую иешиву для молодых женатых сефардов Ор Хатора. До этого таких иешив практически не было. В 1968—1973 гг. занимал должность сефардского раввина Тель-Авива. В 1970 г. получил премию по религиозной литературе. С 1973 по 1983 гг. главный сефардский раввин Израиля . После войны судного дня взял на себя более 1000 дел, связанных с освобождением от брачных уз (агунот) вдов погибших солдат и смог найти доказательства гибели практически всех мужей. В 1979 во время переговоров с Египтом впервые издал постановление, разрешающее отдавать территории в обмен на мир во избежание кровопролития. Ушёл с должности в связи с новым законом, ограничивающим каденцию главных раввинов до 10 лет.

В 1983 был среди учредителей партии ШАС вместе с равом Элиэзером Менахемом Шахом и с тех пор являлся её духовным руководителем. В 1992 вступил в разногласиями с равом Шахом и призвал партию ШАС войти в коалицию во главе с Ицхаком Рабином. Рав Шах был сильно обижен на рава Овадью и отказался ему простить такой поступок. После выступления рава Шаха в иешиве Поневеж против создания коалиции Рабина и поведения рава Овадьи книги рава Овадьи были вынесены из многих ашкеназских синагог, а рава Овадью прозвали «осёл, несущий книги». В 1999 году израильский суд объявил лидера партии ШАС Арье Дери виновным во взяточничестве и потребовал от него выплаты штрафа в сумме 250 000 и присудил ему 4 года тюрьмы. Рав Овадья принял участие в массовой демонстрации в поддержку Арье Дери и объявил его невиновным. На выборах главных раввинов Израиля в 2013 году рав Овадья объявил своего сына Ицхака главным кандидатом от партии ШАС и вызвал к себе практически всех выборщиков с требованием поддержать его сына, что в конечном итоге привело к желаемому результату.

Умер в Иерусалиме 7 октября 2013 года и в тот же день погребён на кладбище Санхедрия, на похоронах присутствовало более 750 тысяч человек.

Семья

Рав Овадья был женат на Маргалит Петаэль с 1944 года до её смерти в 1994 году. От этого брака родились 11 детей — 5 сыновей и 6 дочерей.

1. Адина Бар-Шалом (р. 1946) — основатель женского харедимного колледжа
2. Яаков Йосеф (1946—2013) — раввин района Гиват-Моше, Глава иешивы «Хазон Яаков» и депутат кнессета в составе первой фракции партии «ШАС»
3. Малка Сассон — жена рава Меира Сасона — бывшего раввина Гистадрута
4. Авраам Йосеф (р. 1949) — главный раввин Холона
5. Яфа Коэн — бывшая жена рава Шалома Коэна — раввина района Иерусалима Комемьют-Талабия, директор офиса Арье Дери, когда тот был министром внутренних дел, заместитель мэра Эльада
6. Ицхак Йосеф — главный сефардский раввин Израиля
7. Ривка Чикотай — сестра-близнец Сары, жена главного сефардского раввина Модиина Давида Чикотая
8. Сара Толедано — сестра-близнец Ривки, художница, жена рава Мордехая Толедано — главы бейт-мидраша «Ябиа Омер»
9. Давид Йосеф (р. 1960) — главный раввин иерусалимского района Хар-Ноф
10. Леа Битбуль — жена рава Аарона Бутбуля — раввина округа Модиин
11. Моше Йосеф (р. 1966) — глава системы кашрута «Бейт-Йосеф»

Книги рава Овадьи Йосефа

• Вопросы и ответы на трактат Хорайот Ябиа Омер-10 томов
• Ехаве Даат-вопросы и ответы на трактат Хорайот, на основе передач по голосу Израиля
• Молитвенник Хазон Овадья

Скандальные высказывания Овадьи Йосефа

Наиболее радикальные высказывания Овадьи Йосефа не раз оказывались в центре внимания прессы. В 2000 году он заявил, что жертвы Холокоста получили возмездие за грехи, совершённые ими в предыдущих воплощениях. В 2009 году он вновь заявил, что евреи — жертвы нацизма понесли наказание от Бога за грехи их предков (непослушание и отсутствие богобоязненности). Эти высказывания вызвали критику Йосефа как со стороны религиозных авторитетов, в частности главного раввина Израиля Меира Лау, так и светских политиков, включая премьер-министра Эхуда Барака.

Во время урагана «Катрина», обрушившегося на США, он заявил, что ураган — наказание президенту США Джорджу Бушу за поддержку эвакуации еврейских поселений из сектора Газы, а также американским неграм — за то, что они не исполняют семь законов потомков Ноя.

Не раз рав Овадья выступал в своих проповедях против действующих премьер-министров и политиков, назвав Барака в бытность премьером «хромой козой», а Йоси Сарида в его бытность министром просвещения, перед Пуримом сравнил с Аманом.

В 2001 году, в разгар интифады Аль-Аксы, выступая в канун праздника Песах, он сказал, что враги пытаются уничтожить еврейский народ со времён Исхода из Египта и призвал не быть (сегодня) милосердными к арабам, желающим по его мнению уничтожить евреев:

Нельзя проявлять милосердие к ним, необходимо выпустить по ним ракеты и уничтожить их. Они прокляты и являются злом..

Позже рав Овадья заявил, что цитирование не было корректным и его слова относились не ко всем арабам, а к исламским террористам, нападавшим на израильтян. Он также призвал к улучшению условий жизни израильских арабов, высказав своё «глубокое уважение к арабам, стремящимся к миру».

За несколько дней перед парламентскими выборами 10 февраля 2009 года Овадья Йосеф подверг резкой критике Авигдора Либермана, заявив, что те, кто голосует за Либермана, помогают дьяволу и совершают большой грех.

29 августа 2010 года, в своей проповеди в канун еврейского нового года, совпавшего с предстоявшими в США прямыми переговорами между Израилем и ПНА, рав Овадья добавил к традиционному «да сгинут наши враги и ненавистники» пожелание, чтобы:

… этот мир покинули все злодеи, которые ненавидят Израиль, такие, как Абу Мазен [Махмуд Аббас]. […] Да поразит их Господь — вместе со всеми палестинцами, которые нападают на Израиль.

Глава переговорного отдела ПНА Саиб Арикат потребовал от премьер-министра Израиля Биньямина Нетаньяху осудить заявление рава Овадьи Йосефа, назвав его «призывом к геноциду». В ответном официальном заявлении за подписью главы правительства было указано, что «Б. Нетаньяху и кабинет министров не разделяют взглядов и позиции раввина Йосефа, и что высказывание лидера ШАС является выражением его собственного мнения».

Три недели спустя рав Овадья разослал примирительное послание, повторив в нём свою старую позицию в поддержку «мирного процесса». Он пожелал «долгих лет» (тем) палестинцам и их лидерам, «которые являются партнерами в этом важном [мирном] процессе и хотят его успеха», благословив «все народы и их лидеров, участвующих в этом важном процессе, который принесет мир в нашем регионе и не допустит кровопролития».

Покушения на рава Овадью Йосефа

В апреле 2005 израильские службы безопасности арестовали трёх членов террористической организации Народный фронт освобождения Палестины, которые вели слежку за Овадьей Йосефом. Одного из них, Мусу Дарвиша, 15 декабря 2005 приговорили к 12 годам тюремного заключения за планирование покушения и другие преступления.

Ссылки

• [maran1.com/ Официальный сайт]
• [www.eleven.co.il/article/11823 Иосеф Овадия] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Отрывок, характеризующий Йосеф, Овадья

На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.