Ованес-Смбат

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ованес-Смбат
Հովհաննես-Սմբատ
Царь Армении
1020 — 1041
Предшественник: Гагик I
Преемник: Гагик II
 
Вероисповедание: Христианство (Армянская Апостольская Церковь)
Смерть: 1041(1041)
Род: Багратиды
Отец: Гагик I
Мать: Катраниде II (из рода Сюни)

Оване́с-Смбат (арм. Հովհաննես-Սմբատ) (ум. 1041[1]) — царь Анийского царства в 10201041-гг.[2], из династии Багратидов. Он был единоличным наследником трона своего отца Гагика I (989-1020), но восстание младшего брата Ашота IV Храброго (1021-1039) вынудило его признать последнего своим соправителем. Во время правления Ованеса-Смбата, царь Грузии, Давид, который владел Тайком (Испир и Олти), во время сражения против мусульман, получил большие территории, которые простирались вплоть до Маназкерта (Манцикерт). Давид был субъектом Византийской империи, и когда он умер, вся его территория была оккупирована Василием II.
Ованес-Смбат управлял страной совместно с братом, Ашотом IV который правил в регионах Армении приграничных с Грузией и Персией. После смерти Ованеса-Смбата единый армянский трон унаследовал сын Ашота IV, Гагик II.

Напишите отзыв о статье "Ованес-Смбат"



Примечания

  1. К. Н. Юзбашян. [vremennik.biz/opus/BB/40/52472 Скилица о захвате Анийского царства в 1045 г.] // Византийский Временник. — Л.—М., 1979. — Т. 40 (65). — С. 80.
  2. Согласно René Grousset опиравшегося на сведения Матфея Эдесского, он умер в 490 году армянского летоисчисления (с 11 марта 1041 по 10 марта 1042 гг. нашей эры).

Ссылки

Гагик I — статья из Большой советской энциклопедии.

По материалам «Советской исторической энциклопедии» 1963


Отрывок, характеризующий Ованес-Смбат

– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.