Гедде, Ове

Гедде, Ове (дат. Ove Gjedde (Giedde)) (27 декабря 1594, Сконе — 19 декабря 1660) — датский риксадмирал.

Биография

Родился 17 декабря 1594 года в имении Томмеруп в Сконе. В 1612—1614 годах учился в нескольких немецких университетах. После краткого пребывания в Дании он в 1615 году вновь отправился за границу, чтобы обучаться военному делу. Сперва он служил в Голландии в гвардии графа Эрнста-Казимира Нассау-Оранского и изучал фортификацию, затем перебрался в Германию, где участвовал в осаде Брауншвейга.

После возвращения в Данию в 1616—1618 годах служил секретарём в Канцелярии, однако затем был назначен командующим эскадрой, которая должна была отправиться в Ост-Индию, чтобы основать там датскую торговую факторию.

Экспедиция на восток

29 ноября 1618 года Гедде вышел из Копенгагена на судне «Элефантен» и лишь в мае 1620 года достиг цели своей экспедиции — острова Цейлон. Однако прошло несколько месяцев, прежде чем ему удалось встретиться с правителем государства Канди. Впрочем, переговоры были удачными: правитель передал датскому королю порт Тринкомали, обещал свою помощь в возведении там форта и даровал датчанам значительные торговые привилегии.

Тем временем голландский купец Роланд Краппе, прибывший в Индию от имени датской Ост-Индской компании ещё до Гедды, потребовал, чтобы тот прибыл на Коромандельский берег. Там в ноябре 1620 г. Гедде заключил с раджей Танджура договор, согласно которому Транкебар передавался королю Дании и его подданным даровались важные привилегии.

Гедде ещё несколько месяцев провёл в этих местах, заложив форт Дансборг. В феврале 1621 года он вновь отплыл на Цейлон, где обнаружил, что постройка крепости так и не началась, и политическая обстановка крайне нестабильна. В мае он отплыл в Данию, прибыв в Копенгаген в марте 1622 года.

Служба на родине

В 1622 году Гедде был назначен ленсманом Брюнлы и Нумедалена в Норвегии. Затем, в 1637 году, он был ленсманом Брюнлы и Тёнсберга и, наконец, в 1640 — Брюнлы и Братсберга. В 1639 году Гедде стал ландскомиссаром, в 1640 году подполковником Акерсхусского полка норвежского ополчения. Одновременно он как владелец нескольких железных рудников активно участвовал в развитии горного дела в Норвегии.

В январе 1644 года в ходе начавшейся войны со Швецией король назначил его адмиралом норвежской эскадры. В марте он получил приказ нанести максимально возможный ущерб снаряжённому в Голландии флоту, как только тот появится в Северном море. В мае, соединившись с эскадрой адмирала Проса Мунна, он вошёл с Северное море, где 25 мая они дали сражение шведско-голландскому флоту под командованием адмирала Мартина Тейссена. Исход сражения остался неясным. Датские корабли ушли к Флеккерё.

В июне Гедде получил приказ прикрывать морское сообщение между Норвегией и Ютландией и блокировать Гётеборг. Однако ему это не удалось, так как в августе в Каттегат вошёл флот адмирала Тейссена и находился в Балтийском море до ноября. Гедде был вынужден укрыться со своими кораблями в Марстранде.

В марте 1645 года он был назначен членом риксрода и риксадмиралом, чему, вероятно, не в малой степени способствовали его дружеские отношения с Ганнибалом Сехестедом. В мае 1645 года король отправил флот из Зунда к Бохуслену, однако у Гётеборга один из кораблей попал в руки к шведам, а вскоре потерпел крушение и адмиральский корабль. Вся команда была спасена, но Гедде при крушении сломал себе ногу. Спустя три дня флот вернулся в Копенгаген. Кристиан IV был недоволен и потребовал расследования, которое, однако, так и не состоялось.

В 1646 году Гедде получил в управление юнгсховедский лен на Зеландии, который оставался за ним до 1649 года. В 1648 году во время коронации Фредерика III он был удостоен рыцарского титула. В ходе начавшейся войны со шведами ему в марте 1657 года было поручено вместе с Кристеном Скеэлем распоряжаться средствами, полученными от введения чрезвычайного налога, предназначавшегося для укрепления обороны страны.

После заключения Роскилльского мира (1660) он получил в управление лен Халль. Когда в августе 1660 года шведский король, нарушив мир, вновь начал войну, Гедде находился по личным делам в Сконе, где вскоре попал в плен к шведам. Его некоторое время держали в Хельсингборге, затем перевели в Мальмё. Его освободили лишь в сентябре. Прибыв в Копенгаген, он принял участие в последнем в истории Дании собрании сословий.

Умер 19 декабря 1660 года.

Источники

• Dansk biografisk lexikon. B. VI. — Kjøbenhavn, 1892.

Отрывок, характеризующий Гедде, Ове

– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.