Овсянникова, Елена Борисовна
Поделись знанием:
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
| Елена Борисовна Овсянникова | |
| Страна: | |
|---|---|
| Научная сфера: | |
| Учёная степень: | |
| Известен как: |
исследователь архитектуры русского авангарда |
Еле́на Бори́совна Овся́нникова — советский и российский архитектуровед, историк искусства. Исследовательница архитектуры русского авангарда.
 Внешние изображения
| |
|---|---|
|
[sanspfnms.ru/static/images/members/ovsannikova.jpg Елена Овсянникова на сайте archi.ru.] |
Содержание
Биография
Родилась 15 июня 1948 в семье профессора Московского авиационного института Б.В. Овсянникова и архитектора Н.Н. Виноградовой
Профессор кафедры истории советской и современной зарубежной архитектуры Московского архитектурного института (МАрхИ).
Координатор интернет-проекта Moskonstruct.org.
Приглашенный лектор ряда западных вузов.
Автор статей по вопросам охраны наследия, изучения искусства и архитектуры авангарда.
Автор проекта и реализации воссоздания росписи фасадов «Дома Моссельпрома».
Семья
- Сын — Николай Юрьевич Васильев, историк дизайна, исследователь московского архитектурного авангарда. Кандидат искусствоведения.
- Дочь — Ольга Юрьевна Васильева, архитектор.
Участие в творческих и общественных организациях
- Член Союза архитекторов России
- Член Союза реставраторов России
- Член ICOMOS
- Член DOCOMOMO
- Член Секции советского периода Методического совета по культурному наследию Министерства культуры РФ
Награды и премии
- Лауреат премии правительства Москвы за лучшую реставрацию памятников архитектуры «Москва-1997»
Библиография
Книги
- Китайгородская стена. Реставрация перед сносом. По материалам Н.Д. Виноградова. М.: Москва, которой нет, 2015
- Архитектурная типология. Учебник для архитектурных вузов. Екатеринбург: Татлин, 2015
- Жилой комплекс "Дом Наркомфина". Моисей Гинзбург, Игнатий Милинис, Алексей Прохоров. Екатеринбург: Татлин, 2014
- Архитектура Москвы периода НЭПа и первой пятилетки. Путеводитель. 12 маршрутов. М.: Реставрация-Н, 2014
- Баня. Тюмень. Александр Никольский, Анатолий Ладинский. – Екатеринбург: Татлин, 2014. (в соавторстве с Е. Журавлевой)
- Архитектура Москвы периода НЭПа и Первой пятилетки. Путеводитель. Книга 2. Юг. Запад. М.: Реставрация-Н, 2013 (в соавторстве с Н. Васильевым, Т. Воронцовой)
- Архитектура Москвы периода НЭПа и Первой пятилетки. Путеводитель. Книга 1. Центр. М.: Реставрация-Н, 2012 (в соавторстве с Н. Васильевым, Т. Воронцовой, О. Паниным, А. Тукановым, М. Тукановым)
- Архитектура Москвы периода НЭПа и Первой пятилетки. Путеводитель. Книга 3. Север.Восток. – М.: Реставрация-Н, 2013 (в соавторстве с Н. Васильевым, Т. Воронцовой)
- Соцгород Н. А. Милютина. – М.: Реставрация-Н, 2012
- Архитектура авангарда Москвы 1920-1930-х. Справочник-путеводитель. М.: С.Э. Гордеев, 2011 (в соавторстве с Н. Васильевым, М. Евстратовой, О. Паниным)
- От ВХУТЕМАСа к МАРХИ. 1920–1936. М., 2005 Архитектурные проекты из собрания Музея МАРХИ. Издательство А-Фонд. М., 2005.
- Охрана памятников архитектуры Москвы в первые послереволюционные годы (диссертация на соискание ученой степени кандидата архитектуры. На правах рукописи). 1978
Статьи
- Архитектура как пощечина «бетоно-железу». Диалектика развития архитектурной мысли // Архитектура и строительство Москвы., № 12, 1988
- В ответ на рецензию на книгу «Справочник-путеводитель. Москва. Архитектура авангарда. Вторая половина 1920-х — первая половина 1930-х годов»
- Из истории Комиссии Моссовета по реставрации памятников // Сов. Искусствознание — 81., В. 2, 1982
- О пространственном мышлении Татлина // Архитектура мира., № 5, 1996
- Утопии Александра Власова // Архитектура мира., № 4, 1995
- Из истории комиссии Моссовета по охране памятников // Советское искусствознание’81, 1982, вып. 2, с. 263—330
- Первый пролетарский музей // Панорама искусств, М.. 1984, вып. 7, с. 268—283
- Из истории выставок лубка // Советское искусствознание, 1986, вып. 20, с. 423—444
- Старая Москва и «Старая Москва» // Архитектура и строительство Москвы, 1988, № 8, с. 24-27
- «Архитектура как пощечина бетоно-железу» и диалектика развития архитектурной мысли // Архитектура и строительство Москвы, 1988, № 12, с. 14-17
- Государственные или свободные? Свомас? год 1918 // Декоративное искусство СССР, 1986, № 10, с. 23-27
- Из истории одной иллюстрации // Панорама искусств, М., 1988. Вып.11, с. 245—251
- В. В. Кандинский. «Тезисы преподавателя» Свободных государственных художественных мастерских, 1918, октябрь // Искусство, 1989, № 3, с. 31-33
- Михаил Григорьевич Бархин // Архитектура СССР, 1989, май-июнь, с. 78-79
- Казимир Малевич о традициях и новаторстве // Архитектура и строительство Москвы, 1989, № 6, с. 16-18; № 7, с. 18-20
- Записки сумасшедшего экскурсовода // Архитектура и строительство Москвы, 1990, № 8, 11-13
- Овсянникова Е. Б. Ларионов и Гончарова: Материалы архива Н. Д. Виноградова // Н. Гончарова, М. Ларионов: Исследования и публикации. Сборник статей / Комиссия по изучению искусства авангарда 1910—1920-х гг.. — М.: Наука, 2001. — С. 55—87. — ISBN 5-02-022615-7.
- Работа была весьма интересная. Николай Дмитриевич Виноградов (1885—1980) // Краеведы Москвы, / сост. Иванова Л. В., Шмидт С. 0., М., 1991, вып.1, с. 200—215
- Moscu en la epoca del constroctivismo / / El constructivismo hoy / ed. Jose Leon Vela. Sevilla, 1992, р. 21-54
- La escuela de la arquitectura de Moscu у el vangardismo arquitectoni de los anos 1910—1920 / / El constructivismo hoy / ed. Jose Leon Vela. Sevilla, 1992, р. 55 — 85
- The Role of the Moscow Architectural School in the Emergence of the Russian Avant-Garde / / New Perspectives on Russian and Soviet Artistic Culture / ed. By John 0. Norman: Selected Papers from the Fourth World Congress for Soviet and East European Studies. Harrogate, 1990. New York, General Editor: Stephen White, 1994, р. 62 — 79
- О судьбе архитектурного авангарда России // Архитектура и строительство России, 1994, № 5, с. 2-5
- Утопии Александра Власова // Архитектура и строительство России, 1994, № 7, с. 8-11
- О пространственном мышлении Татлина // Архитектура мира. Запад — Восток: искусство композиции в истории архитектуры, М., 1996, вып. 5, с. 202—205
- Архитектор-художник Илья Евграфович Бондаренко. 1870—1947 // Краеведы Москвы (Историки и знатоки Москвы) / сост. Иванова Л. В., Шмидт С. О., М., 1997, с. 227—252
- Дом Моссельпрома. Уроки реставрации // Архитектура и строительство Москвы, 1998, № 3, с. 26-28
- К реконструкции «Первой выставки лубков» в Москве (1913) // Мир народной картинки. М., 1999, с. 93-111.
- Суперархитектура или суперграфика? // Русский авангард: проблемы репрезентации и интерпретации: Сб. науч. конф. Русского музея 1998, Спб., 2001, с. 187—192
- К реконструкции архитектон // 0,10. Научно-информационный бюллетень Фонда К. С. Малевича, 2001, ноябрь, с. 43-50
- Ларионов и Гончарова. Материалы из архива Н. Д. Виноградова // Н. Гончарова, М., Ларионов. Исследования и публикации: Комиссия по изучению искусства авангарда Госуд. ин-та искусствознания РАН / под. ред. Г. Ф. Коваленко, М., 2001, с. 55 — 87
- Ранние работы Н. С. Гончаровой в архиве Н. Д. Виноградова // Амазонки авангарда: Сб. статей / Комиссия по изучению искусства авангарда Госуд. ин-та искусствознания РАН / под. ред. Г. Ф. Коваленко, М., 2001, с. 155—174
- Из архива Н. Д. Виноградова // Русский музей представляет. Наталия Гончарова. Годы в России / Альманах. Вып. 20. Спб., 2002, с. 311—319
- Влияние экспрессионизма на архитектуру 1930-х годов //Русский авангард 1910—1920-х годов и проблема экспрессионизма / Отв. ред. Г. Ф. Коваленко; Гос. ин-т искусствознания М-ва культуры РФ. — М., 2003, 387—406 (в соавторстве с М. А. Тукановым).
- Овсянникова Е. Б. Ранние работы Н. С. Гончаровой в архиве Н. Д. Виноградова // «Амазонки авангарда» / Ответственный редактор Г. Ф. Коваленко; Государственный институт искусствознания Министерства культуры Российской Федерации. — М.: Наука, 2004. — С. 155—174. — ISBN 5-02-010251-2.
- Принцип коллажа в дизайне ХХ века // Русский авангард 1910—1920-х годов: проблема коллажа / отв. ред. Г. Ф. Коваленко; Гос. ин-т искусствознания М-ва культуры и массовых коммуникаций РФ; Научный совет РАН «историко-теоретические проблемы искусствознания» — М.: Наука, 2005. С. 374—386 (в соавторстве с Н. Ю. Васильевым).
- Архитектурные проекты и стиль времени // От ВХУТЕМАСа к МАРХИ. Архитектурные проекты из собрания музея МАРХИ. 1920—1936. М., А-фонд, 2005, с. 19-27.
- Жилые районы Москвы 1920-х — 1930-х годов // Проект Россия, 2009, № 52. С. 153—160 (совместно с Н. Ю. Васильевым).
- Проект Москонструкт // Проект Россия, 2009, № 53. С. 210—211 (совместно с Н. Ю. Васильевым).
- Стилистические особенности архитектуры 1920-х — начала 1930-х годов // Проект Россия, 2009, № 53. С. 212—221 (совместно с Н. Ю. Васильевым).
- Уникальные здания как факт истории // Проект Россия, 2009, № 53. С. 222—223 (совместно с Н. Ю. Васильевым).
- Римские аналоги // Проект Россия, 2009, № 53. С. 224—227 (совместно с Н. Ю. Васильевым).
- Творчество А. В. Щусева с исторической дистанции // Алексей Щусев / П. В. Щусев. Страницы из жизни академика А. В. Щусева / Сост. М. В. Евстратова. М.: С. Э. Гордеев, 2011. С. 270—314
- Нина Виноградова и система обучения в МАИ в довоенный период // Наука, образование и экспериментальное проектирование. Труды МАРХИ. Сб. статей. М., 2011. С. 312—316
- Овсянникова Е. Б. Виноградов Николай Дмитриевич // Энциклопедия русского авангарда: Изобразительное искусство. Архитектура / Авторы-составители В. И. Ракитин, А. Д. Сарабьянов; Научный редактор А. Д. Сарабьянов. — М.: RA, Global Expert & Service Team, 2013. — Т. I: Биографии. А—К. — С. 158—159. — ISBN 978-5-902801-10-8.
- Овсянникова Е. Б. Милютин Николай Александрович // Энциклопедия русского авангарда: Изобразительное искусство. Архитектура / Авторы-составители В. И. Ракитин, А. Д. Сарабьянов; Научный редактор А. Д. Сарабьянов. — М.: RA, Global Expert & Service Team, 2013. — Т. II: Биографии. Л—Я. — С. 134—135. — ISBN 978-5-902801-11-5.
- Историзм и национальные амбиции. Конец XVIII — начало XX века // Россия высокая. История высотного строительства. Екатеринбург: Татлин, 2014. С. 21-35 (в соавторстве с Н. Васильевым)
- Презентация нового общества. 1920—1940 // Россия высокая. История высотного строительства. — Екатеринбург: Татлин, 2014. — С. 37-79 (в соавторстве с Н. Васильевым)
- Москва реконструируется // Москва реконструируется / Вводная статья к факсимильному изданию книги 1938 года. М.: Реставрация-Н, 2014 (в соавторстве с Н. Ю. Васильевым)
- Архитектор Н. Д. Виноградов и художник М. М. Черемных. Из творческих биографий // Баландинские чтения: Сб. статей научных чтений памяти С. Н. Баландина, 15-18 апреля 2014 г. Новосибирск: Новосиб. гос.-худ. акад., 2014. Т. IX. Ч. 2. С. 138-14
- Овсянникова Е. Б. Первая выставка лубка (1-я выставка лубков) // Энциклопедия русского авангарда. М.: Глобал Эксперт энд Сервис Тим, 2014. Т. 3, кн. 2. С. 97-98
- Овсянникова Е. Б. МХПСИ (Московское хранилище произведений современного искусства) // Энциклопедия русского авангарда. М.: Глобал Эксперт энд Сервис Тим, 2014. Т. 3, кн. 1. С. 384—385
Напишите отзыв о статье "Овсянникова, Елена Борисовна"
Примечания
Ссылки
- [www.archi.ru/lib/scholar.html?id=1411&fl=5&sl=4&theme_id=5 Елена Овсянникова на сайте archi.ru]
 |
В этой биографической статье не указана дата рождения. Вы можете помочь проекту, добавив дату рождения в текст статьи.
|
Отрывок, характеризующий Овсянникова, Елена Борисовна
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
