Фернандес де Овьедо, Гонсало

Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес
Gonzalo Fernández de Oviedo y Valdés
Род деятельности:	историк, чиновник, писатель, натуралист, этнограф
Дата рождения:	1478(1478)
Место рождения:	Мадрид
Дата смерти:	26 июня 1557(1557-06-26)
Место смерти:	Вальядолид
Отец:	Мигель де Собрепенья
Мать:	Хуана де Овьедо
Супруга:	Каталина Ривафеча

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Гонсало Ферна́ндес де Овье́до-и-Вальде́с (исп. Gonzalo Fernández de Oviedo y Valdés; август 1478, Мадрид — 26 июня 1557, Вальядолид) — испанский историк и писатель, чиновник, натуралист и этнограф.

Биография

Семья

Его родители Мигель де Собрепенья (Miguel de Sobrepeña) и Хуана де Овьедо (Juana de Oviedo), родился он в Мадриде в августе 1478 года. Семья его происходила из дворян Астурии.

Юность

Обучался при королевском дворе Изабеллы и Фердинанда, в 13 лет став пажом инфанта дона Хуана. Присутствовал при осаде Гранады в 1492 году, и видел Христофора Колумба до его первого путешествия в Америку, знал его детей, также бывших пажами у дона Хуана. После смерти принца Хуана (4 октября 1497) он отправляется в Италию. В 1498 году находился в Милане в услужении у Лудовико Сфорца; в Мантуа служил у Хуана Борджиа, и с ним ездил по Италии. В 1500 году перебрался в Рим, затем в Неаполь, чтобы служить короля Фадрике. Переправился через пролив в Мессину, Сицилия, и там становится секретарём у Гонсало Фернандеса де Кордова (Gonzalo Fernández de Córdoba), более известного как Великий Капитан, завоевавшего Таранто и захватившего в плен Герцога Калабрии. В Италии получил хорошее образование, знал и ценил античную и итальянскую литературу (Леонардо да Винчи, Тициан, Микеланджело). В 1502 году вернулся в Испанию, проживал в Мадриде, и после смерти королевы Изабеллы вновь оказался при дворе Фердинанда Католика, потом служил у Герцога Калабрии. В 1506 году должен был жениться на Маргарите де Вергара, но она в скором времени умерла, и в следующем году он был назначен государственным нотариусом и секретарём Совета Святой Инквизиции. Ещё через год он женится на Каталине Ривафеча.

Отправился в Индии в 1513 году с экспедицией Педрариасом Давила, назначенного губернатором Золотой Кастилии (Панама, Коста-Рика), и занимал должность «писаря по рудникам и криминальному праву», позже став «ревизором по переплавке золота», заместителем губернатора Педрариаса, губернатором Картахены, алькальдом крепости в Санто-Доминго.

Встречался с королями, вельможами, конкистадорами — Бальбоа, Кортесом и Писарро. Жил в Венесуэле и на Антильских островах (шесть раз за это время он совершал опасные плавания через океан на родину и возвращался назад в Новый Свет), а по возвращении в Испанию в 1532 году назначен Историографом Индий. Особый королевский указ от 15 октября 1532 г. вменял в обязанность всем правителям и должностным лицам посылать ему подробную информацию о новооткрытых землях.

Идейные противники

Его идейный противник Лас Касас, который, кстати, воспрепятствовал опубликованию в 1548 г. второй части его «Истории», писал, что Овьедо следовало бы начать свой труд с рассказа о том, «как его автор был конкистадором, грабителем и убийцею индейцев, как загонял он их в рудники, в коих оные и погибали». Впрочем, взгляды Овьедо интересны в том смысле, что их разделяло большинство современников, в то время как передовые воззрения Лас Касаса встречали у них недоумение и противодействие.

Археолог

Он интересовался археологией, в частности наследием римлян в Мадриде, насчитав всего три из таковых свидетельств:

• грубый камень в круглой колоне Мавританских ворот.
• кое-что в Кафедральном соборе Санта-Мария-ла-Реаль-де-ла-Альмудена.
• остатки в Гвадалахарских воротах.

На них находились две латинские буквы P и M, которые он определил как Pompeyo Magno или Máximo — Помпей Великий. Но он не совсем был уверен в этом, добавив, что это могло быть и Publio или Paulo или Papirio. Еще одни буквы S·T·T·L он верно толковал как «могила», поскольку у римлян было обычным писать эпитафии sit tibi terra levis — русский эквивалент которой «Пусть тебе земля будет пухом».

Произведения

Из числа его произведений наиболее замечательна «Естественная и общая история Индии» — ценный и весьма своеобразный источник сведений об эпохе Великих географических открытий вообще и об экспедиции Орельяны в частности. Хотя огромный труд Овьедо довольно слаб с литературной точки зрения и не отличается ни глубиной мысли, ни широтой воззрений, непреходящее значение его состоит в том, что он создан по горячим следам событий их непосредственным очевидцем и активным участником. В течение всей своей жизни работал над главным произведением — историей открытия и завоевания колоний в Новом Свете. Этот труд носил энциклопедический характер, в нем содержались сведения об основных завоевательных походах и о новых землях: природе, флоре и фауне, населении, его обычаях и образе жизни, об условиях мореплавания. Книга явилась подражанием «Естественной истории» античного автора Плиния Старшего, считавшейся в Древнем Риме энциклопедией естественных и научных знаний. Об этом свидетельствует и название книги Овьедо — «Краткая естественная история Индий», вышедшей в Испании в 1526 г. Написана она на основании личного опыта автора, содержит множество конкретных данных. Автор выступает с позиций апологета испанской колонизации, идеолога всемирной католической монархии. Книга была высоко оценена придворными кругами. Общая концепция «Всеобщей истории…» несколько отличается от первой книги Овьедо. С одной стороны, автор сохранил неизменной свою апологетическую оценку конкисты, с другой — более трезво оценивает не только дворян-конкистадоров, но и священников, монахов, миссионеров. Новым в оценке коренного населения является попытка рассматривать индейский мир не в статике, а в развитии. Автор сравнивает индейцев с людьми античного мира и приходит к выводу, что некоторые их обычаи, которые испанцы считали порочными и греховными, были свойственны также на раннем этапе развития народам Европы. Таким образом, «первый испанский историограф Америки», как называли Овьедо, не отрывал мир индейцев от общего хода мировой истории, пытался вписать его во всемирно-исторический процесс:

• «La General y natural historia de las Indias and Las Quinquagenas de la nobleza de España», состоящая из 50 частей и выходившая частями:
  • La Natural hystoria de las Indias, издана в Толедо (1526), краткая обзорная часть его главного труда. За сто лет её переиздавали 15 раз, и переводили на другие языки: латынь, английский, итальянский (1532). Эта книга стала классикой по этнографии.
  • Первая часть Historia general y natural de las Indias, islas y tierra firme del mar océano вышла в Севильи (1535).

Полное издание появилось в 1851—1855 гг., когда его издала Испанская Академия истории. Его «Всеобщая история…» получила значительное распространение в Европе, была переведена не только на современные языки (итальянский, Giovanni Battista Ramusio, 1550; английский, Richard Eden, 1577), но и на латинский и греческий.

об Орельяне

Орельяне прямо или косвенно посвящено семь глав «Истории». (О плавании Орельяны Овьедо писал, кроме того, в своем письме итальянскому кардиналу Пьетро Бембо, датированном в Санто-Доминго 20 января 1543 г. Это письмо за незначительным исключением кратко повторяет сведения, содержащиеся в указанных главах его «Истории»). Написаны эти главы в разное время; начиная с декабря 1512 г. и кончая летом 1548 г., на основании личных бесед Овьедо с Орельяной и его соратниками, которые прибыли в Санто-Доминго в ноябре 1542 — январе 1543 гг., то есть сразу же по окончании знаменитого похода, а также на основании ряда утраченных впоследствии документов (писем из Попаяна от 13 августа 1542 г. и из Томебамбы от 3 сентября того же года, письма лиценциата Серрато от 25 января 1547 г. и др.). Таким образом, сведения, которые сообщает об Орельяне Овьедо, значительной мере уникальны и достоверны, но вместе с тем не бесстрастны, не чужды устремлений и противоречий эпохи, личных симпатий и антипатий автора.

Овьедо противоречиво отзывается о путешествии Орельяны, о нем самом; более чем смутно представляет он себе географическую сторону открытия Орельяны. Так, например, неё необъятные пространства, которые пересек Орельяна, Овьедо называет «страной Кито», река Амазонка в его понимании имеет «берега на западе и востоке» и, следовательно, течет u меридиональном направлении, а в своем письме к кардиналу Бембо он даже говорит, что она «родится под Антарктическим полюсом»… И это тем более любопытно, что для своего времени Овьедо был одним из самых сведущих географов.

Документы и хроники, как правило, не сообщают имен рядовых участников даже самых героических предприятий эпохи Великих географических открытий, поэтому тот факт, что Овьедо включил в свою «Историю» перечень всех соратников Орельяны, имена которых он смог узнать («… было бы несправедливо, — пишет он. — предать забвению и умолчать об этих именах»), свидетельствуют о том поистине потрясающем впечатлении, которое произвело на современников путешествие Орельяны. В списке Овьедо — 54 человека (фактически — 53, так как, если верить Медине, одного участника плавания он называет дважды — под разными именами), но список этот, по словам того же Овьедо, неполон, "ибо с Орельяной на судне отправилось людей больше, чем здесь было перечислено, имена же их позапамятовались. По Карвахалю. с Орельяной отправилось 57 испанцев, Гомара, а за ним и Гарсиласо де ла Вега, сообщает, что их было «не более пятидесяти». Эррера их число определяет в 60.

Овьедо пишет о первом путешествии Орельяны, как об «одном из величайших дел, когда-либо совершенных людьми», а в письме к кардиналу Бембо, как о "случае, который являет собой не меньшее чудо, чем то, кое произошло с сим кораблем «Виктория» («Виктории» — единственному из кораблей Магеллана удалось достичь берегов Испании и тем самым завершить первое кругосветное плавание), то есть сравнивает его с кругосветным плаванием Магеллана.

о Гонсало Писарро

Овьедо, первым описавший поход Гонсало Писарро в страну Корицы, был несравненно менее осведомлен о нем, нежели Сарате, Гомара, Гарсиласо де ла Вега и другие хронисты, которые, хотя и писали об этом походе позже — после смерти Гонсало Писарро, но, живя в Перу, могли обращаться за сведениями непосредственно к его бывшим соратникам (в этом — одна из причин их симпатии к Гонсало Писарро и антипатии к Орельяне).

Другие его произведения

• Libro del muy esforçado e invencible caballero de la fortuna propiamente llamado Don Claribalte (1519) — рыцарский романс, посвященный герцогу Калабрии.
• Bestiario de Indias, созданное для информирования Карла V о животном мире в новых владениях Испанской короны (1522).
• «Quinquagenas de los Reyes, Duques, Caballeros y personas notables de España o Quinquagenas de la nobleza de España» (1555), то есть «Воспоминания за 50 лет», работа по генеалогии, содержащая уникальные сведения о биографиях, геральдике, анекдотах из жизни кастильской знати Средних веков и эпохи Возрождения.
• Libro de la cámara real del príncipe D. Juan e officios de su casa e servicio ordinario — изданная в 1870 году в Мадриде — рассказ о инфанте Доне Хуане.
• Libro de los infortunios y naufragios (1535).
• Libro del blasón.
• Historia de Nicaragua — неиздана.
• Catálogo real de Castilla — неиздано.
• Relación de lo subcedido en la prisión del rey Francisco de Francia — неиздано.
• Libro de linajes y armas — неиздано.
• Laberinto de amor — его перевод «Il corbaccio о labirinto d’amore» (Лабиринт любви) Джованни Бокаччо — едкого памфлета на женщин.
• Tratado del palo Guayacan y del palo Santo como antidoto contra la sifilis.
• Navegación del rio Marañon.

А также он осуществил некоторые переводы и летописи, которые в своих трудах использовал Вильям Хиклинг Прескотт (William H. Prescott).

Библиография

• G. Fernandez de Oviedo. Historia general y natural de las Indias, Islas y Tierra Firme del Mar Oceano. Asuncion, 1944
• Giovanni Ramusio, Delle navigationi et viaggi Venetia, 1556—1563, стр. 415—416
• Daneri, Juan J. 2005. Fernández de Oviedo’s Pineapple and Cultural Authority in Imperial Spain. Monographic Review 21:26-39.
• Хроники открытия Америки 500 лет. М. Наследие. 1998
• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/spain.htm «Всеобщая и естественная история Индий»]. На сайте [www.vostlit.info Восточная литература]
• [www.archive.org/details/librodelacamarar00fernuoft Libro de la camara real del Principe Don Juan e offiçios de su casa e seruiçio ordinario (1870)]

Ссылки

• jcb.lunaimaging.com/luna/servlet/view/all/who/Fern%C3%A1ndez+de+Oviedo+y+Vald%C3%A9s,+Gonzalo,+1478-1557
• www.famousamericans.net/gonzalofernandezdeoviedoyvaldez/
• [es.wikipedia.org/wiki/Claribalte статья из испанской википедии о Libro de Claribalte]
• [kuprienko.info/cronistas-de-america-del-sur-de-16-17-siglos-biografias-bibiografia-documentos/ А. Скромницкий. Список историков и хронистов XVI—XVII веков по Южной Америке. Биографии. Библиография. Источники.]. [archive.is/FUo6 Архивировано из первоисточника 4 декабря 2012].

Отрывок, характеризующий Фернандес де Овьедо, Гонсало

Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами: