Чекиджян, Оганес Арутюнович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Оганес Арутюнович Чекиджян»)
Перейти к: навигация, поиск
Оганес Чекиджян
Дата рождения

23 декабря 1928(1928-12-23) (95 лет)

Место рождения

Константинополь, Турция

Страна

Турция Турция
СССР СССР
Армения Армения

Профессии

хоровой дирижёр, композитор, педагог

Награды
[tchekidjian.am/ jian.am]
Внешние изображения
[ru.hayazg.info/images/6/6f/%D0%A7%D0%B5%D0%BA%D0%B8%D0%B4%D0%B6%D1%8F%D0%BD_%D0%9E%D0%B3%D0%B0%D0%BD%D0%B5%D1%81_%D0%90%D1%80%D1%83%D1%82%D1%8E%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87.jpg Чекиджян О. А.]

Огане́с Арутю́нович Чекиджя́н (арм. Չեքիջյան Հովհաննես Հարությունի; р. 1928) — армянский советский дирижёр, хормейстер, композитор, педагог. Народный артист СССР (1978).





Биография

Родился 23 декабря 1928 года в Константинополе (ныне — Стамбул, Турция).

В 19341941 годах учился в филиале Венской школы мхитаристов в Константинополе, в 19411947 — во французском колледже Saint Michel, в 19441951 — студент дирижерского отделения Стамбульской консерватории, в 19471951 — учился в филиале Венского училища в Стамбуле, в 19511953 — в Парижской консерватории «Ecole normale de Musique» у профессора Ж. Фурне и в химическом институте, получив квалификацию инженера-химика, в 19581961 — аспирант Стамбульской консерватории[1].

В 19441951 годах — руководитель хора «Дурян» Армянской церкви Стамбула, в 19541960 — ассистент главного дирижёра Государственной капеллы Стамбула, в 19551961 — создатель и руководитель хора «Чекиджян», в 19581961 — музыкальный руководитель Стамбульской оперы, в 19601961 — художественный руководитель и главный дирижёр Государственной капеллы Стамбула.

С 1961 года живёт в Ереване. С этого же года и по настоящее время является художественным руководителем и главным дирижёром Государственной хоровой капеллы Армении.

В 19821987 годах, по совместительству — главный дирижёр и директор Армянского театра оперы и балета им. Г.М. Сундукяна.

Выступает в концертах и как симфонический дирижёр. Руководил многочисленными симфоническими оркестрами: всеми симфоническими оркестрами Армении, симфоническими оркестрами СССР — Государственным академическим симфоническим оркестром СССР, академическим симфоническим оркестром Санкт-Петербурга и более 58 симфоническими оркестрами зарубежныx стран.

Под его руководством Государственная академическая капелла Армении неоднократно выступала во всеx регионах Армении, во всеx бывшиx республикаx и автономныx центраx СССР, в крупныx культурныx центраx зарубежныx стран: в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, других 179 городаx мира.

Автор вокально-симфонической поэмы «Весенние грезы», вокально-симфонических произведений «Фанфары свободы», «Торжественная Ода» и многочисленныx xоровыx обработок.

В 19731977 годах преподавал в Музыкальном училище им. Р.О. Меликяна (ныне Ереванский государственный музыкальный колледж им. Р. Меликяна). С 1975 года преподаёт в Ереванской консерватории им. Комитаса1982 года — профессор).

Депутат Верховного Совета СССР 10-го созыва (1979—1984). Депутат Верховного Совета Армянской ССР (1975—1980, 1980—1990).

Награды и звания

Напишите отзыв о статье "Чекиджян, Оганес Арутюнович"

Литература

  • Музыкальный энц. словарь. М., 1990, стр. 621.

Примечания

  1. [www.syoa.am/ru/dirijorner Дирижеры]
  2. [base.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc;base=ESU;n=39115;dst=0;rnd=189271.3137720914091915;SRDSMODE=QSP_GENERAL;SEARCHPLUS=%C7%F3%F0%E0%E1%20%D6%E5%F0%E5%F2%E5%EB%E8%20;EXCL=PBUN%2CQSBO%2CKRBO%2CPKBO;SRD=true;ts=88876370618927147325992258265615 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 14 ноября 1980 года № 3301-X «О награждении орденами и медалями СССР работников, наиболее отличившихся при подготовке и проведении Игр XXII Олимпиады»]
  3. [tchekidjian.am/about-maestro/awards/medals-3/ Награды]

Ссылки

  • [ru.hayazg.info/%D0%A7%D0%B5%D0%BA%D0%B8%D0%B4%D0%B6%D1%8F%D0%BD_%D0%9E%D0%B3%D0%B0%D0%BD%D0%B5%D1%81_%D0%90%D1%80%D1%83%D1%82%D1%8E%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87 Биография в Энциклопедии фонда "Хайазг"]

Отрывок, характеризующий Чекиджян, Оганес Арутюнович

Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил: