Огден, Чарльз Кэй
Чарльз Кэй Огден | |
англ. Charles Kay Ogden | |
Дата рождения: | |
---|---|
Место рождения: | |
Дата смерти: | |
Место смерти: | |
Страна: | |
Научная сфера: | |
Известен как: |
создатель международного искусственного языка бейсик-инглиш |
Чарльз Кэй О́гден (англ. Charles Kay Ogden; 1 июня 1889, Флитвуд — 21 марта 1957, Лондон) — английский писатель, философ и лингвист, создатель международного искусственного языка бейсик-инглиш.
Современники описывают его как универсального человека, отличавшегося в то же время эксцентричностью аутсайдера.[1][2][3] Принимал участие во многих начинаниях, связанных с литературой, политикой, искусством и философией. Был известен как редактор, переводчик и активист, выступающий за реформу английского языка.
По воспоминаниям современников, предпочитал чтобы его называли по инициалам C. K., никогда не пользовался именем Чарльз, изредка использовал своё второе имя Кэй[4].
Содержание
Биография
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
Родился в Rossall School в Флитвуде (графство Ланкашир) 1 июня 1889 года, где его отец Чарльз Б. Огден заведовал пансионом. Получил образование в Бакстоне и Россалле, выиграв стипендию для обучения в колледже Магдалина в Кембриджском университете.
Обучаясь в колледже организовал «общество еретиков», выступавшее против обязательного посещения часовни колледжа и за свободу религиозных дискуссий. 17 ноября 1911 в кембриджской ратуше (en:guildhall) состоялась встреча данного общества с Г. К. Честертоном[4]. Тогда состоялся их известный диалог:
Огден: …Я утверждаю, что совершенно верно то, что у меня есть интуитивное понимание того, что я существую.
Г-н Честертон: Берегите его
Оригинальный текст (англ.)Ogden: ... I say it is perfectly true that I have an intuition that I exist.
Mr. Chesterton: Cherish it
— [5]
Огден оставался президентом общества еретиков в течение 10 лет[6].
В 1912 он становится основателем еженедельного журнала Cambridge Magazine.
В 1928 году написал прославившие его книги «Basic English Text Books : ABC of Basic English» и «Basic by Examples».
Вклад в науку
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
См. также
Напишите отзыв о статье "Огден, Чарльз Кэй"
Примечания
- ↑ Frank Kermode [www.lrb.co.uk/v02/n05/frank-kermode/educating-the-planet in the London Review of Books]
- ↑ [pw20c.mcmaster.ca/case-study/voice-reason-ck-ogden-and-cambridge-magazine A Voice of Reason: C.K. Ogden and The Cambridge Magazine]
- ↑ [ogden.basic-english.org/ogdenfs.html Ogden 20th Century]
- ↑ 1 2 [ogden.basic-english.org/memoirb.html#1 Cambridge 1909—1919 and its Aftermath] P. Sargant Florence (C. K. OGDEN : A Collective Memoir)
- ↑ [www.archive.org/details/futureofreligion00chesuoft The Future of Religion: Mr. G. K. Chesterton's reply to Mr. Bernard Shaw] (1911]).
- ↑ Annabel Robinson, The Life and Work of Jane Ellen Harrison (2002), p. 233.
Ссылки
- [ogden.basic-english.org/memoir.html C. K. OGDEN : A Collective Memoir] ISBN 0301 76061 6
Это заготовка статьи о лингвисте. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
|
Отрывок, характеризующий Огден, Чарльз Кэй
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.