Огильви, Георг Бенедикт

Георг Бенедикт фон Огильви
Georg Benedikt Freiherr von Ogilvy, Baron Ogilvy de Muirtown
Дата рождения	19 марта 1651(1651-03-19)
Место рождения	Моравия
Дата смерти	8 октября 1710(1710-10-08) (59 лет)
Место смерти	Данциг
Принадлежность	Священная Римская империя Россия Россия Саксония Саксония
Годы службы	1664—1702 Россия Россия 1704—1706 Саксония Саксония 1706—1710
Звание	Императорский фельдмаршал-лейтенант Российский Генерал-фельдмаршал-лейтенант Саксонский фельдмаршал
Сражения/войны	Великая Турецкая война Война за испанское наследство Великая Северная война
Награды и премии

Барон Георг Бенедикт Огильви (нем. Georg Benedikt Freiherr von Ogilvy, Baron Ogilvy de Muirtown; 19 марта 1651, Моравия — 8 октября 1710, Данциг) — военачальник шотландского происхождения, участник Северной войны.

Служил в трёх армиях: фельдмаршал-лейтенант императорской армии (1703), российский генерал-фельдмаршал-лейтенант (1704) и саксонский фельдмаршал (1706).

Биография

Родился в Моравии в 1651 году. Выходец из старинного дворянского шотландского рода. Отец его, Георг Якоб Огильви, был генералом Священной Римской империи и в момент рождения сына состоял комендантом замка Шпильберг в Брно (Чехия).

На императорской службе

Поступил на службу в императорскую армию в 1664 году. Служил в пикинёрском полку, прошёл последовательно чины фельдфебеля, вахмистра, лейтенанта. С 1677 года — оберст-вахмейстер в полку принца Людвига Баденского. Участник войны против Османской империи, в 1689 году был комендантом отбитого у турок Белграда. С 1691 года командовал полком, в 1692 году получил почётную должность императорского казначея. В 1695 году получил чин генерал-фельдвахтмейстера (генерал-майора).

В 1702 году принимал участие в походе на Рейн в ходе Войны за испанское наследство, отличился при осаде Ландау, 13 сентября 1703 года получил чин императорского фельдмаршала-лейтенанта.

На российской службе

В 1702 году году получил от российского представителя Иоганна Паткуля предложение о переходе на русскую службу и в ноябре подписал соответствующий договор. Согласно его условиям Огильви должен был получать жалование в 7000 рублей ежегодно, принимался на русскую службу тем же чином и должен был подчиняться только первому российскому генерал-фельдмаршалу. Однако затем Огильви стал медлить с выполнением условий договора. Пётр I настоятельно требовал выполнения договора через своих представителей.

Прибыл в Москву в мае 1704 года, 20 июня того же года появился у стен Нарвы и немедленно назначен царём главнокомандующим над армией, которая в то время осаждала крепость. Вскоре Пётр уехал к русским войскам под Дерпт, и до его возвращения Огильви не мог предпринять решительных действий. После возвращения Петра I началась подготовка к решительному штурму и массированная бомбардировка крепости. В итоге 9 августа 1704 года крепость Нарва была взята штурмом. Пётр I остался доволен его действиями; в сохранившихся письмах русских генералов и приближённых императора того времени также содержатся высокие оценки Огильви.

Проект преобразования русской армии

В ноябре 1704 года Г. Б. Огильви представил Петру I доклад, по которому имеющегося русского регулярного войска (2 гвардейских, 28 пехотных и 16 драгунских полков) было вполне достаточно, чтобы защитить вновь приобретенные завоевания. Следовало только увеличить численный состав частей: каждый пехотный полк должен был приобрести 2-батальонную организацию (9 рот по 150 человек: 8 фузилёрных и 1 гренадерскую), драгунский полк — 6-эскадронную (или 12-ротную) организацию (по 100 человек в роте). В итоге русская армия должна насчитывать 45 700 штыков и 19 200 сабель.

На первое место Огильви ставил обучение войск, для чего было необходимо выписать из Европы искуснейших офицеров; большинство же неспособных, невзирая на нацию, оставить от службы.

Кроме того, Огильви предложил более совершенный характер соединения воинских частей, которые до того носили случайный характер: 4 полка должны были составлять бригаду в подчинении генерал-майора, две бригады составляли дивизию под началом генерал-лейтенанта (генерал-поручика).

Царь Пётр I сочувственно отнёсся к проекту Огильви, однако далее не всё из его предложений было воплощено в жизнь.

Гродненская операция

В 1705 году Огильви назначен главнокомандующим русской армией в Речи Посполитой. Главные силы армии располагались в Гродно. Поскольку Пётр I основную часть времени проводил вне армии, Огильви должен был действовать самостоятельно. Он сразу же вступил в конфликт с рядом приближенных к царю генералов, в первую очередь с А. Д. Меншиковым, который командовал кавалерией действующей армии и зачастую игнорировал или оспаривал приказания главнокомандующего. В переписке с царём Меншиков убедил его в собственной правоте.

С приближением к Гродно шведской армии Карла XII Огильви долго медлил с выполнением приказаний Петра I об отводе армии, ссылаясь на необходимость дождаться подхода саксонских войск и продолжения совместных действий. В итоге весной 1706 года Огильви вынужден был оставить Гродно, при этом умелым маневром сорвал план Карла XII по окружению русской армии. Однако вскоре после оставления Гродно в армию прибыл А. Д. Меншиков, который продолжил вмешиваться в прерогативы главнокомандующего. В итоге репутация Огильви в глазах царя оказалась подорвана.

25 июля 1706 года Пётр I назначил главнокомандующим русской армии генерал-фельдмаршала Б. П. Шереметева, а Огильви передал под командование отдельный корпус в составе 13 полков. Но Огильви категорически отказался служить под командованием Шереметева и в сентябре 1706 года подал в отставку с русской службы. Отставка была немедленно удовлетворена.

Оценка деятельности Огильви в России

П. П. Шафиров так характеризовал Огильви в письме к А. Д. Меншикову: «Невзирая на все худые поступки, надобно отпустить его (Огильви) с милостию, с ласкою, даже с каким-нибудь подарком, чтобы он не хулил государя и ваше сиятельство, а к подаркам он зело лаком и душу свою готов за них продать» (приведено С. М. Соловьевым в «Истории России с древнейших времён»).

В то же время многие современники отдают должное усилиям Огильви в укреплении дисциплины в русской армии. Им было составлено первое штатное расписание русской армии, действовавшее до 1731 года.

На саксонской службе

Покинув Россию, Огильви поступил на службу к саксонскому курфюрсту Августу II, который сразу произвёл его в фельдмаршалы и назначил членом Тайного Совета и президентом Военного Совета. Огильви получил также ряд других почётных должностей и званий.

Столь благожелательное отношение Августа II к Огильви некоторые современники и историки объясняют тем, что в России Огильви состоял с Августом в секретной переписке и стремился действовать в его интересах (в частности, задерживал русскую армию в Гродно). В 1708 году пожалован богатыми поместьями в Богемии.

В 1710 году во главе армии отправлен к Данцигу и осадил там шведский гарнизон. Умер в лагере во время осады. Похоронен в Варшаве.

Литература

• Бантыш-Каменский, Д. Н. Генералъ-Фельдмаршалъ-Лейтенантъ баронъ Огилвiй // [militera.lib.ru/bio/bantysh-kamensky/04.html Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. В 4-х частях. Репринтное воспроизведение издания 1840 года. Часть 1–2]. — М.: Культура, 1991. — 620 с. — ISBN 5-7158-0002-1.
• [rus-army.com/index.php/polkovodtsy/1117-russkaya-sluzhba-feldmarshala-ogilvi-v-1702-1704-gg Как вербовали фельдмаршала Огильви на русскую службу?]

Отрывок, характеризующий Огильви, Георг Бенедикт

Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.