Огласовки в еврейском письме
Поделись знанием:
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!
Некудо́т (ивр. נְקֻדּוֹת — точки) или нику́д (ивр. נִקּוּד — расстановка точек) — система огласовок, используемая в еврейском письме. Эти знаки имеют вид точек и чёрточек, добавляемых снизу или сверху от букв.
История
| Еврейский алфавит читается справа налево | |||||
|---|---|---|---|---|---|
| Алеф א |
Бет ב |
Гимель ג |
Далет ד |
||
| Хе ה |
Вав ו |
Заин ז |
Хет ח |
Тет ט |
Йуд י |
| Каф כך |
Ламед ל |
Мем מם |
Нун נן |
Самех ס |
Аин ע |
| Пе פף |
Цади צץ |
Куф ק |
Реш ר |
Шин ש |
Тав ת |
Различные системы огласовки для древнееврейского языка — «вавилонская», «палестинская» («огласовка Земли Израильской»), «самаритянская» — разрабатывались иудейскими академиями с раннего Средневековья, отражая различные традиции чтения древнееврейских текстов. Описанная здесь «тивериадская» система была разработана заодно с системой интонационных знаков (теамим, ивр. טעמים «вкусовые свойства») масоретами Тверии (Тиберии) в VI-VII веках для сохранения правильного произношения Танаха — древнееврейского текста Ветхого Завета. К настоящему времени это единственная система огласовки, используемая для еврейского письма.
Таблица
В этой таблице в качестве базовых согласных букв, к которым добавляются огласовки, использованы буквы бет (ב), хет (ח) и шин (ש). Все остальные буквы, показанные в таблице, являются на самом деле частями соответствующих огласовок. Следует отметить, что точное произношение огласовок зависит от диалекта: сефарды произносят их иначе, чем ашкеназы; произношение, принятое в Израиле, ближе всего к сефардскому, хотя и не полностью совпадает с ним.
| Знак | Произношение | |
|---|---|---|
| тивериадское | современное израильское | |
| בְ | שְׁוָא (šəwâ). Транслитерация: ə (IPA /ə/), либо опускается (когда не обозначает звука). | שְׁווָא (šəva), шва. Официальная транслитерация: ə (IPA /ə/), либо опускается (когда не обозначает звука); может также передаваться латиницей как e или апостроф ' . |
| חֱ | חֲטֶף סְגוֹל (ḥăṭep̄ səḡôl). Транслитерация: ĕ (IPA /ɛ/). | חֲטַף סֶגּוֹל (ḥataf seggol), хатаф-сегол или краткий сегол. Транслитерация: e (IPA /e/). |
| חֲ | חֲטֶף פַּתַח (ḥăṭep̄ páṯaḥ). Транслитерация: ă (IPA /a/). | חֲטַף פַּתַח (ḥataf pátaḥ), хатаф-патах или краткий патах. Транслитерация: a (IPA /a/). |
| חֳ | חֲטֶף קָמֶץ (ḥăṭep̄ qāmeṣ). Транслитерация: ŏ (IPA /ɔ/). | חֲטַף קָמָץ (ḥataf qamaẓ), хатаф-камац или краткий камац. Транслитерация: o (IPA /o/). |
| בִ | חִירֶק (ḥîreq). Транслитерация: i (IPA /i/) или í (IPA /iː/). | חִירִיק (ḥiriq), хирик. Транслитерация: i (IPA /i/). Израильтяне обычно заменяют его на ḥiriq male для лёгкости чтения. |
| בִי | חִירֶק מָלֵא (ḥîreq mālê). Транслитерация: î (IPA /iː/). | חִירִיק מָלֵא (ḥiriq male), хирик-мале или хирик-йод. Транслитерация: i (IPA /i/). |
| בֵ | צֵרֵי (ṣērê). Транслитерация: ē (IPA /eː/). | צֵירֵי (ẓere), цере. Транслитерация: e (IPA /e/). |
| בֵי, בֵה, בֵא | צֵרֵי מָלֵא (ṣērê mālê). Транслитерация: ê (IPA /eː/). | צֵירֵי מָלֵא (ẓere male), цере-мале или цере-йод. Транслитерация: e (IPA /e/) или ei (IPA /ei/). |
| בֶ | סְגוֹל (səḡôl). Транслитерация: e (IPA /ɛ/) or é (IPA /ɛː/). | סֶגּוֹל (seggol), сегол. Транслитерация: e (IPA /e/). |
| בֶי, בֶה, בֶא | סְגוֹל מָלֵא (səḡôl mālê). Транслитерация: ệ (IPA /ɛː/). | סֶגּוֹל מָלֵא (seggol male), сегол-мале или сегол-йод. Транслитерация: e (IPA /e/) или ei (IPA /ei/). |
| בַ | פַּתַח (páṯaḥ). Транслитерация: a (IPA /a/) or á (IPA /aː/). | פַּתַח (pátaḥ), патах. Транслитерация: a (IPA /a/). |
| בַה, בַא | פַּתַח מָלֵא (páṯaḥ mālê). Транслитерация: ậ (IPA /aː/). | פַּתַח מָלֵא (pátaḥ male), патах-мале. Транслитерация: a (IPA /a/). |
| בָ | קָמֶץ גָּדוֹל (qāmeṣ gāḏôl). Транслитерация: ā (IPA /ɔː/). | קָמַץ גָּדוֹל (qamaẓ gadol), камац-гадол или просто камац. Иногда слева от этого знака ставится вертикальная чёрточка, чтобы отличать его от qamaẓ qatan. Транслитерация: a (IPA /a/). |
| בָה, בָא | קָמֶץ מָלֵא (qāmeṣ mālê). Транслитерация: â (IPA /ɔː/). | קָמַץ מָלֵא (qamaẓ male), камац-мале или камац-хей. Транслитерация: a (IPA /a/). |
| בָ | קָמֶץ קָטָן (qāmeṣ qāṭān). Транслитерация: o (IPA /ɔ/). | קָמַץ קָטָן (qamaẓ qatan), камац-катан или камац-хатуф. Транслитерация: o (IPA /o/). Израильтяне обычно заменяют его на ḥolam male для лёгкости чтения. |
| בֹ | חֹלֶם (ḥōlem). Транслитерация: ō (IPA /oː/). | חוֹלָם (ḥolam), холам. Транслитерация: o (IPA /o/). Этот знак пишется над левым краем буквы, или слегка дальше (то есть после буквы). Израильтяне обычно заменяют его на ḥolam male для лёгкости чтения. |
| בוֹ, בֹה, בֹא | חֹלֶם מָלֵא (ḥōlem mālê). Транслитерация: ô (IPA /oː/). | חוֹלַם מָלֵא (ḥolam male), холам-мале. Транслитерация: o (IPA /o/). Этот знак пишется слегка дальше левого края буквы, то есть прямо над вав. |
| בֻ | קִבּוּץ (qibbûṣ). Транслитерация: u (IPA /u/) или ú (IPA /uː/). | קוּבּוּץ (qubbuẓ), куббуц. Транслитерация: u (IPA /u/). Израильтяне обычно заменяют его на šuruq для лёгкости чтения. |
| בוּ | שׁוּרֶק (šûreq). Транслитерация: û (IPA /uː/). | שׁוּרוּק (šuruq), шурук. Транслитерация: u (IPA /u/). Этот знак пишется после базовой буквы, потому что представляет собой букву вав с точкой, похожей на dageš. |
| בּ | דָּגֵשׁ (dāḡēš). Этот знак не является огласовкой, а удваивает базовую согласную букву либо указывает на «твёрдый» (то есть взрывной) вариант её произношения. Буква с этим знаком может иметь любую огласовку. | דָּגֵשׁ (dageš), дагеш. Хотя в стандартной транслитерации иврита указывается удвоение согласных, при произношении оно почти полностью игнорируется современным израильским языком. Тем не менее, варианты произношения некоторых букв (ב, ג, ד, כ, פ, ת) различаются, и дагеш указывает на взрывной вариант произношения. Когда этот знак указывает на удвоение согласного, он называется дагеш-хазак; когда на твёрдый вариант произношения, он называется дагеш-каль.
С большинством согласных букв этот знак пишется в середине, хотя его точное положение зависит от конкретной базовой буквы — например, с йод он пишется за буквой. С гортанными согласными и буквой реш (א, ה, ח, ע, ר) дагеш не пишется, но с буквой хей (ה) на конце слова может употребляться маппик — точка, похожая на дагеш и указывающая, что хей в этом случае является согласной. |
| שׁ | Точка шина. Этот знак не является огласовкой, а указывает, что буква шин, над которой он пишется, обозначает звук š (IPA /ʃ/). Более распространённая транслитерация: sh. Точка шина пишется над первой (самой правой) палочкой этой буквы. | |
| שׂ | Точка сина. Этот знак не является огласовкой, а указывает, что буква шин, над которой он пишется, обозначает звук ś (IPA /ɬ/). Современная транслитерация: s (IPA /s/). Точка сина пишется над третьей (самой левой) палочкой этой буквы | |
| בֿ | Рафе́. Этот знак является не огласовкой, а указанием на отсутствие дагеша: либо на «мягкий» (фрикативный) вариант произношения согласного, либо на отсутствие его удвоения. | Практически не употребляется. Иногда используется в идише для различения букв פּ (IPA /p/) и פֿ (IPA /f/). Также иногда используется для указания непроизносимых букв, таких как ה и א. В древних рукописях почти с каждой буквой пишется либо дагеш, либо рафе. В наиболее запутанном случае — в тексте Десяти заповедей, для которых существует два варианта прочтения, обычно печатаемых объединённо, — с одной буквой могут одновременно писаться и дагеш, и рафе, указывая на то, что согласный считается твёрдым в одном варианте прочтения и мягким — в другом. |
Ввод с клавиатуры
| Клавиша | Пример | Название |
|---|---|---|
| ~ | בְ | шва |
| 1 | בֱ | хатаф-сегол |
| 2 | בֲ | хатаф-патах |
| 3 | בֳ | хатаф-камац |
| 4 | בִ | хирик |
| 5 | בֵ | цере |
| 6 | בֶ | сегол |
| 7 | בַ | патах |
| 8 | בָ | камац |
| 9 | שׂ | точка сина |
| 0 | שׁ | точка шина |
| - | בֹ | холам |
| = | בּ | дагеш |
| \ | בֻ | кубуц |
Расположение букв в раскладках для еврейского письма стандартизировано, но разными программными системами предусмотрены разные способы простановки огласовок. В Microsoft Windows 8.1 включены два варианта раскладок для иврита: в одном из них в режиме ⇪ Caps Lock при зажатой клавише ⇧ Shift для ввода огласовок используются клавиши верхнего ряда клавиатуры, от ~ до =, а также \; в другом огласовки вводятся совместным нажатием правого Alt (Alt Gr) и ряда клавиш буквенных рядов (Q,W,E,A,S). В обоих случаях огласовки вводятся после букв (в отличие от латинских диакритических знаков, которые во многих раскладках вводятся при помощи мёртвых клавиш перед буквой, которую они должны модифицировать). В идише, орфография которого подразумевает более широкое использование букв с огласовками, такие, ориентированные скорее на постредактирование методы снабжения букв огласовками оказываются неоптимальными, ввиду чего существуют отдельные раскладки для идиша, в которых некоторые буквы можно ввести сразу с огласовками: либо по сочетанию клавиш буквенных рядов с Shift или Alt Gr, либо из верхнего „цифрового“ ряда; кроме того для идиша используются и QWERTY-раскладки, располагающие алеф с огласовками согласно расположению соответствующих латинских гласных на клавиатуре.[1][2]
Напишите отзыв о статье "Огласовки в еврейском письме"
Примечания
См. также
- Огласовка
- Еврейский алфавит
- Знаки кантилляции в еврейском письме
- Огласовки в арабском письме
- Огласовки в сирийском письме
Ссылки
- [www.israel-globe.org/ulpan/?page=vowels.html Гласные в иврите: фонологический анализ различных традиций произношения]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Огласовки в еврейском письме
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!
