Огненная палата
О́гненная пала́та (фр. Chambre ardente) — название нескольких чрезвычайных судебных органов при Старом порядке во Франции.
- Трибунал для суда над знатными государственными преступниками.
- Трибуналы при парламентах для суда над протестантами в XVI веке.
- Трибунал для дел об отравлениях в XVII веке.
- Трибунал, судивший дела о контрабанде, фальсификации соли и табака и других обманных действиях в торговле.
Трибунал для еретиков
Элементом французской Контрреформации были специальные судебные органы, учреждаемые французскими королями для преследования гугенотов-кальвинистов.
Впервые Огненная палата появилась при Франциске I в 1535 году.
В 1547 году Генрих II Валуа учредил при Парижском парламенте чрезвычайный трибунал для суда над еретиками — Огненную палату. За 3 года работы палата осудила около 600 гугенотов, многих из них — на сожжение.
В 1559 году Франциск II учредил огненные палаты при всех французских парламентах, парижском и провинциальных. Эти палаты были обязаны следить за исполнением эдиктов о еретиках.
Трибунал для отравителей
В 1680 году Людовик XIV учредил трибунал для дел об отравлениях — Огненную палату, известную также под названием «Палаты Арсенала» (фр. Chambre de l’Arsenal, по месту заседания — Арсеналу). Официальным поводом для учреждения послужили участившиеся случаи убийства через отравление (например, знаменитое дело маркизы де Бренвилье, 1676).
Палата осудила на сожжение известную отравительницу Катрин Монвуазен (фр. Catherine Monvoisin; иначе Катрин ла Вуазен фр. la Voisin).
Перед палатой предстали многие представители знати, например маршал Люксембург, две родственницы кардинала Мазарини (герцогиня Бульонская и графиня Суассонская).
См. также
Напишите отзыв о статье "Огненная палата"
Литература
- Chambre ardente // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Weiss N. La Chambre ardente. P., 1889.
|
Это заготовка статьи о праве и юриспруденции. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Огненная палата
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
